Тавиль

Та’виль (араб. تأويل‎ — «возвращение к истоку, к началу») — метод рационалистического или символико- аллегорического толкования Корана или сунны.

История

Термин тавиль взят из Корана. В восьми случаях он, по мнению комментаторов, означает «толкование сна» (та’бир ар-ру’я, сура 12), а в девяти остальных — «исход», «последствие» ('акиба). Тавилю противопоставляется тафсир — историко-филологический и законоведческий комментарий, основанный на традиции. Вероятно, первоначально понятия тавиль и тафсир имели один смысл, но со временем эти два понятия стали противопоставляться. Во всяком случае, этот термин встречается в названии экзегетического сочинения аль-Байдави (ум. в 1286 г.) и других признанных всей мусульманской общиной толкователей Корана.

По мере того, как мусульманская община разделилась на сторонников буквального понимания и толкования коранического текста (захир) и тех, кто претендовал на знание его «тайного», «скрытого» смысла (батин)разделение тавиля и тафсира проявилась отчетливее. Для захиритов (факихов-«буквалистов») тавиль становится синонимом «волюнтаристского», «безответственного», не освященного традицией толкования Корана, тогда как для батинитов он был единственным путем к постижению его истинного смысла. В целом противопоставлять тавиль тафсиру можно лишь в контексте полемики между захиритами и батинитами. Для мусульман, которые стояли в стороне от этой полемики, либо признавали правомочность обоих толкований, эти термины были, в сущности, синонимами.

Течения

Суннизм

Согласно ортодоксальной точке зрения тавиль должен строго соответствовать комментариям пророка Мухаммеда и его сподвижников об этих аятах и хадисах и основываться на них. Трактовки, которые не дошли по цепям передатчиков традиции (накль) строго запрещены в одном из хадисов пророка Мухаммада и считается лишь частным мнением толкователя, а такие трактовки в качестве доказательства приняты быть не могут. Тавиль не должен противоречить ясным и недвусмысленным смыслам Корана и сунны. Для того, чтобы аллегорически истолковать какой-либо смысл коранических аятов необходимо представить доказательства о его необходимости.

Ортодоксальные исламские богословы применяли тавиль только в тех случая, когда аяты Корана невозможно было воспринять на основании простого прочтения. Примером тавиля являются многочисленные аяты и хадисы об описании атрибутов Аллаха или рая (джаннат) и ада (джаханнам), которые считаются истинными, но, в то же время, описывающимся на уровне человеческих понятий, и их истинная сущность неизвестна. Так как буквальное смысловое понимание этих мест может привести к неоднозначным выводам, применительно к этим моментам в некоторых случаях применяется аллегорическая трактовка. Тем не менее, всегда оговаривается, что истинный смысл этих хадисов и аятов известен только Аллаху, так как в Коране говорится: «А [люди], в сердцах которых укоренилось уклонение [от истины], следуют за аятами, которые требуют толкования, стремясь совратить [людей истины] и толковать Коран [по своему усмотрению]. Но не знает его толкования никто, кроме Аллаха».

Мутазилиты

Приверженцами тавиля были мутазилиты, которые ссылаясь на вышеприведённый аят Корана делили аяты на «ясные», или очевидные (мухкамат), и «неясные», «метафорические» (муташабихат). Мутазилиты признавали «неясными» те аяты, которые противоречили доводам рассудка, в частности учению о единственности Аллаха (таухид) и о божественной справедливости (адль) в интерпретации мутазилитов. Они считали, что «метафорические» стихи следовало рассматривать как «иносказание» (маджаз) и истолковывать их рационалистически. Тавиль мутазилитов подвергся резкой критике «буквалистов» (ханбалитов и др.), которые отказывались от всякой критики и анализа текста Корана с помощью рациональных критериев.

Шиизм

Широко использовали тавиль в своих религиозных и политических целях «умеренные» шииты и исмаилиты, полагавшие, что со смертью пророка Мухаммеда исключительное право на толкование коранического текста перешло к их имамам и тех, кто наследует их знания. Шиитским имамам якобы ведом тайный смысл пророческого откровения, который скрыт от остальных людей. Имамы могут сообщать тайный смысл своим последователям, посвящая их, по сути дела, в новое пророчество.

У «умеренных» шиитов тавиль сводился, как правило, к поиску в Коране скрытых намеков на 'Али ибн Абу Талиба и других имамов, а также их первостепенную роль в судьбе мусульманской общины (уммы). При этом суннитов (халифа 'Усмана, омейядского наместника ал-Хаджжаджа и др.) обвиняли в «извращении» (тахриф) Корана, который содержал пророчества об имамах.

Исмаилитский тавиль имел ряд особенностей. С одной стороны, он служил для обоснования характерных для исмаилитов политических притязаний, тайной иерархии «посвящённых», «пропаганды» (да’ва), практики подготовки неофитов и т. д. В то же время они полностью разделяли эзотерические концепции «Чистых братьев» (Ихван ас-сафа'), прибегая к тавилю для доказательства верности положений своей эзотерической космологии и учения о спасении, уходившие своими корнями в неоплатонизм.

Суфизм

Некоторые мусульманские философы (аль-Фараби, Ибн Сина, Ибн Рушд) видели в аллегорическом толковании общедоступный способ примирения рациональной философии и религиозной догматики, освящение своих логических рассуждений авторитетом Корана.

Возникновение традиции теософского и «духовного» тавиля, присущего в основном суфиям, связывают с именами Ибн Аббаса (ум. в 686 г.) и Джафара ас-Садика (ум. в 765 г.). Суфийские экзегеты, ссылаясь на их авторитеты, различали четыре «смысла» (у некоторых авторов — четыре буквы, харф) каждого аята Корана:

• «явный» (захир) — рецитация (тилава) аята (или буквы),
• «скрытый» (батин) — его осознание (фахм),
• «предел» (хадд) — то, что аят (буква) разрешает и запрещает в плане религиозного закона (халалуха ва харамуха или ахкам ал-халал ва-л-харам),
• «восхождение», или «беспредельность» (матла’) — истинное значение аята (буквы), подразумеваемое самим Аллахом (мурад Аллах мин 'абд биха).

Эти смыслы соответствовали historia, allegoria, tropologia, anagoge в христианской экзегетике. На практике истолковывались в основном первые два смысла: захир («[буквальное] выражение», 'ибара) и батин («[аллегорический] намёк», ишара). Захир у суфиев считался доступным всем мусульманам (аль-амма), батин — лишь «избранным» (аль-хасса), то есть главным образом суфийским «святым» (авлия). В этом суфийский тавиль сближался с шиитским.

В раннем суфизме процесс тавиля, вероятно, заключался в глубоком размышлении над текстом Корана, в ходе которого рождались различные теософские концепции, порой мало связанные с его первоначальным содержанием. Нередко «извлечение» скрытого смысла (истинбат) происходило в состоянии мистического транса. Отправной точкой эзотерического тавиля могли стать религиозные предписания, непонятные или иноязычные слова, которые встречаются в Коране, эсхатологические сцены, исторические реминисценции и т. д. В целом тавилю обязаны своим возникновением многие положения суфийской теории и практики. Наиболее известными суфийскими комментаторами были ат-Тустари (ум. в 896 г.), аль-Харраз (ум. в 899 г.), ан-Нури (ум. в 907 г.), аль-Джунайд (ум. в 910 г.) и ас-Сулами (ум. в 1021 г.).

В доктринальном суфизме (Ибн Араби, аль-Кашани и др.), тавиль становится своего рода способом философствования. Исходя из определенных мистико-философских посылок, суфий-философ пользовался для их подтверждения и иллюстрации материалами священных текстов. Суфийский тавиль подвергся резкой критике со стороны большинства суннитских богословов, обвинявших суфиев в том, что те заимствовали свой тавиль из учений исмаилитов и философов.

Литература

• Кныш А. Д. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 Та’вил] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 218-219.</span>
• Али-заде, А. А. Тавиль : [[web.archive.org/web/20111001002801/slovar-islam.ru/books/T.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
• [referenceworks.brillonline.com/entries/encyclopaedia-of-islam-2/tawil-SIM_7457 Taʾwīl] / Poonawala, I. // Encyclopaedia of Islam. 2 ed. — Leiden : E. J. Brill, 1960—2005.</span> (платн.)
• аль-Хабиб аль-Фикки Ат-Та’виль: Усусуху ва ма’анихи фи-ль-мазхаб аль-исма’или. Кади ан-Ну’ман. Тунис, [б. г.];
• Наср Хамид Абу Зейд Аль-Иттиджах аль-акли фи-т-тафсир. Бейрут, 1982;
• Наср Хамид Абу Зейд Фалсафат ат-та’виль: Дираса фи та’виль аль-Кур’ан 'инда Ибн 'Араби. Бейрут, 1983;
• R. Deladriere Niveaux de conscience selon al-Qashani.— BEO. 1977, 29, 115—120;

Отрывок, характеризующий Тавиль

– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.