Таврово
| Таврово | |
| Город: | |
|---|---|
| Административный район города: | |
| Дата основания: |
1700 |
| Прежний статус: |
Село |
| Прежние названия: |
Тавров |
|
Координаты: 51°33′10″ с. ш. 39°11′54″ в. д. / 51.55278° с. ш. 39.19833° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.55278&mlon=39.19833&zoom=12 (O)] (Я) | |
Тавро́во — микрорайон в Воронеже. Административно подчинён администрации Левобережного района Воронежа.
Расположен на левом берегу Воронежского водохранилища.
История
Город Тавров был основан в 1700 году. К. И. Арсеньев писал:[1]
|
На нижних частях Воронежа или близ устья сей реки Петр Великий в 1700 г. основал город Тавров, обнесенный тогда же крепостью; сюда перевел он из Воронежа верфь и Адмиралтейство по причине частого там обмеления фарватера, учредил здесь обширную казенную фабрику суконную и вообще хотел поставить сей город на степень важнейших мест в государстве. | 
|
Историк Загоровский В. П. утверждает, что Тавровская верфь была основана Ф. М. Апраксиным 1 июня 1705 году по распоряжению Петра I.[2]
14 июля 1721 года в городе заработала суконная фабрика,[2] которая принадлежала государству. В 1726 году она была выкуплена у казны и переведена в Воронеж 8 дворянами и купцами этого города. В это время в Воронеже уже были волосеная и кожевенная фабрики.
В мае 1736 года благодаря кораблям, построенным в Таврове,[2] была одержана победа над турками, в результате которой Азов снова стал русским городом.
Однако, после основания Осереда (впоследствии — Павловска) Тавров начал приходить в упадок.[1] В 1740—1741 годах строительство кораблей в Таврове были прекращены.[2]
В 1744 год Тавров горел.[2] Пожар фактически уничтожил город. Большинство его жителей переселились в Воронеж. Таким образом соперничество между Воронежем и Тавровом было закончено.
Напишите отзыв о статье "Таврово"
Примечания
|
Это заготовка статьи о Воронеже. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||
| ||||||
Отрывок, характеризующий Таврово
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.
Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
