Таган, Галимьян Гирфанович

Галимьян Гирфанович Таган башк. Ғәлимйән Ғирфан улы Таған<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	1 января 1892(1892-01-01) Танрыкулово, Катайская волость, Челябинский уезд, Оренбургская губерния, Российская империя (ныне Альменевский район, Курганская область)
Смерть:	29 июня 1948(1948-06-29) (56 лет) Гамбург, Бизония (часть Германии)
Образование:	Агротехнический университет г.Дебрецен (Венгрия)
Учёная степень:	доктор экономических наук доктор тюркологии
Военная служба
Годы службы:	1914 — 1920
Принадлежность:	Российская империя Российская империя Башкирский Корпус 1918 — 1919 Белое движение Белое движение
Род войск:	сухопутные войска
Звание:	прапорщик Русской императорской армии
Командовал:	5-й башкирский стрелковый полк 2-й дивизии
Сражения:	Первая мировая война Гражданская война в России
Научная деятельность
Научная сфера:	этнограф, экономист
Место работы:	Национальный Этнографический музей Венгрии Гамбургский университет

Галимьян Гирфанович Таган (башк. Ғәлимйән Ғирфан улы Таған; 1 января 1892, с. Танрыкулово, ныне Курганская область — 29 июня 1948, Гамбург) — башкирский этнограф, доктор экономических наук, доктор тюркологии, политик, активный участник Башкирского национального движения.

Биография

Галимьян Таган (Таганов) родился 1 января 1892 года в деревне Тенгрикулево (Кормаш), Катайской волости, Челябинского уезда, Оренбургской губернии (ныне с. Танрыкулово, Альменевского района, Курганской области). Сын состоятельных родителей.

Получил образование в мектебе, затем в русско-башкирской школе и учительской семинарии, а после эмиграции — окончил агротехнический университет в городе Дебрецен (Венгрия). До Первой мировой войны работал учителем русского языка в школе.

В 1914 году Галимьян Таган заканчивает Тифлисскую школу подготовки прапорщиков и до 1917 года сражается на фронтах Первой мировой войны в чине прапорщика. В 1917 г. Таган примкнул к Башкирскому национальному движению и становится одним из организаторов Башкирского войска и автономии Башкурдистана. После создания КомУча, с июня 1918 года Галимьян Таган является представителем Башкирского правительства при комитете народной власти в Челябинске, членом Башкирского военного совета. С июля того же года исполнял обязанности командира 5-го Башкирского пехотного полка, был председателем управы Яланского кантона. Позже становится командиром 3-го Башкирского стрелкового полка 2-й дивизии, членом Башкирского военного шуро (совета) при военном отделе Башкирского правительства. С октября 1918 года - в составе Народной армии, а затем Русской армии адмирала А. В. Колчака - Галимьян Таган участвовал в боях против частей Пятой армии большевиков. После перехода Башкирского войска на сторону Советов в феврале 1919 года, Галимьян Таган со своим полком остался на стороне белых. В марте 1919 года он служил на Дону, в составе Южной армии, подчинённой генералу П. Н. Краснову, а с 6 февраля 1919 года - генералу А. П. Богаевскому.

С июня 1919 года 27-летний Таган являлся начальником штаба Военно-национального управления башкир Российской Восточной окраины в составе войск Верховного Правителя Колчака. Участвовал в Сибирском Ледяном походе. После разгрома основных сил Колчака, Таган руководил эвакуацией башкирских контингентов и беженцев в Забайкалье. Г. Тагану и М. Курбангалиеву удалось добиться в 1920 году согласия главнокомандующего всеми вооружёнными силами и походного атамана всех казачьих войск Российской восточной окраины, войскового атамана Забайкальского казачьего войска Г. М. Семёнова на возрождение Башкирского казачьего войска (упразднённого в 1863 году). 14 марта 1920 года в доме атамана состоялось первое деловое свидание Курбангалиева с атаманом Семеновым, где Курбангалиевым была изложена история башкирского народа и его национального движения после революции, а также цели национальной группы башкир в Забайкалье. Со своей стороны, атаман рассказал о своём политическом направлении и стремлении устроить Федеративную Россию и выразил готовность, как главнокомандующий, пойти навстречу желаниям башкир и приступить к сведению воинов-башкир Каппелевской армии и так называемые семеновские части в особую боевую единицу. 17 марта атаману Семёнову было подано официальное прошение:

Его Высокопревосходительству атаману Семёнову. Считая желательным продолжение борьбы против большевизма соответственно с настроением воинов-башкир Российской армии, прошу Вашего распоряжения о нижеследующем: 1. Формировать из стрелков башкир Российской армии и Туземной дивизии Отдельную Башкирскую кавалерийскую бригаду с непосредственным подчинением Вашему Высокопревосходительству. 2. Сейчас же приступить к формированию 1-го Башкирского кавалерийского полка. 3. Основной частью этого полка назначить башкирский эскадрон Уральского отряда. Представитель башкир М. Г. Курбангалеев.

В июне 1920 г. главнокомандующий всеми вооруженными силами и походный атаман всех казачьих войск Российской Восточной окраины генерал-лейтенант Семёнов издал приказ:

Учредить военно-национальное управление башкир на основаниях, равных с войсковыми правительствами казачьих войск, с подчинением его штабу походного атамана.

В ноябре 1920 г. Чита оказалась под угрозой занятия Красной армией. Вместе с отрядами атамана Г. М. Семенова, капитан Галимьян Таган с двумя тысячами башкир-белогвардейцев уходит в Маньчжурию. Оказавшись в Маньчжурии, башкирские солдаты (равно как и большинство казаков) тут же были разоружены китайскими милитаристами.

Из Маньчжурии Таган эмигрировал в Японию. В феврале 1921 года десять офицеров башкир и татар (среди них полковник Бикмеев, капитан Таган, мулла Мадьяр Шамгулов) прибыли в Токио. Японцы были явно благосклонны по отношению к антисоветски настроенным белым офицерам-мусульманам и намеревались использовать их приезд для усиления своего влияния среди мусульман Дальнего Востока. Интерес к ним был обусловлен также активной разведывательной деятельностью японского командования в районе ЮМЖД.

Последующей эмиграции Г. Тагана в Венгрию содействовали известные венгерские ученые — востоковеды, авторы книг о башкирах и башкирском языке Б. Баратоши-Балог, В. Преле и венгерский посол в Японии, организовавший его переезд в Венгрию. После окончания Сельскохозяйственной академии в городе Дебрецене, он переезжает в Будапешт, где поступает на работу в Национальный музей Венгрии. Одновременно становится аспирантом Будапештского технического университета по специальности «Экономика». Через два года Г. Таган защитил кандидатскую диссертацию на тему «Валюта России накануне и после (первой мировой) войны», которая была опубликована на венгерском языке с кратким резюме на немецком языке. Позднее частичный перевод книги в Башкортостане сделали Д. Ж. Валеев и А. Мадьяри. Работа в музее и получение венгерского гражданства, улучшили статус и материальное положение башкирского ученого в Венгрии. В 1930 году Г. Таган стажировался в Вене, где получил возможность не только ознакомиться с новейшей литературой, материалами австрийских архивов, музеев и библиотек, но и подружиться с видными этнографами-историками и музыковедами Австрии, Германии, связь с которыми он сохранил на всю жизнь. Особенно плодотворными были его контакты с профессором музыки Робертом Лахом и тюркологом Гербертом Янским, вместе с которыми ученый участвовал в подготовке в печать образцов песенного фольклора тюркских, в том числе и башкирского народа.

В 1932 г. Г. Таган возвращается в Будапешт и возобновляет свою работу в Национальном этнографическом музее Венгрии. До 1944 года Таган заведовал Восточным отделом музея. Он организовывает экспедиции и выезды с целью сбора этнографического материала в Турцию, Финляндию, Прибалтику и Исландию. Все это дало ему возможность создать уникальные труды по сравнительной этнографии тюркских и финно-угорских народов, в результате он стал признанным ученым-тюркологом Венгрии, был принят в члены Венгерского этнографического общества. В 1944 году Таган переехал в Германию.

С 1945 года — лектор тюркских языков Гамбургского университета в Германии, куда устроился при содействии немецких востоковедов А. Шаде и Р. Штротмана. Как подчеркивает М. Н. Фархшатов, это был первый опыт «преподавания башкирского языка в истории немецких университетов».

29 июня 1948 года Галимьян Таган умер.

На могиле Г. Тагана поставили надгробный камень, на котором на турецком и башкирском языках были высечены слова Заки Валиди: «Здесь похоронен командир Третьего башкирского полка, этнограф в Будапеште, лектор тюркологии в Гамбурге, неустрашимый борец за права своего любимого народа д-р Галимжан Таган. Да благословит его Аллах. 31.1.1892—29.6.1948». Далее на надгробном камне латинскими буквами было написано четверостишие из башкирской народной песни «Тафтиляу». Эта плита находилась на могиле Г. Тагана на Ольсдорфском кладбище Гамбурга до 1973 года. Но, в соответствии с законом Германии «О похоронных ритуалах», по истечении срока аренды плита была убрана и утилизована.

Своими трудами он стремился донести до мировой общественности богатую историю и культуру башкир, «добиться симпатии к справедливой борьбе за свободу тюркских народов российского Востока».

Научные труды

Основная часть трудов Галимьяна Тагана написана на венгерском языке.

• В 1929 году опубликовал монографию «Валюта России во время и после войны» на венгерском языке.
• С 1927 по 1943 год опубликовал 68 научных трудов на страницах солидных научных изданий, таких, как «Вестник Этнографии» Яноша Янок — основателя венгерской сравнительной этнографии, газета «Levente» («Юноша»), журнал Венгерского этнографического общества «Ethnographia» («Этнография») и вестник этнографического отдела Национального музея Венгрии «Nepraizi Ertesito» («Вестник этнографии»). Статьи и очерки о коневодстве, способах приготовления традиционных напитков тюрков, обработки шерсти, изготовления войлока, духовной культуре, обычаях и обрядах башкир, татар, казахов, туркмен, азербайджанцев, крымских татар, чувашей. Эти материалы не потеряли актуальности и научной ценности по сей день.

В популяризации этнографических трудов Г. Тагана большую роль сыграл венгерский тюрколог, башкировед, дипломат Йожеф Торма, который в 1980—90 годах перевел на русский язык 12 очерков и статей ученого по этнографии, а именно: о хозяйстве, скотоводстве, домашним промыслам, традиционной пище башкир, казахов и анатолийских турок. В 2004 году его сын, дипломат Тамаш Торма, после смерти отца передал эти переводы в Институт истории, языка литературы УНЦ РАН, а в 2005 году они были изданы в Уфе под названием «Этнографические заметки о башкирах и других тюркских народах». Сотрудники УНЦ РАН осуществили научное редактирование перевода и подготовили комментарии.

Семья

• Жена расстреляна (после жестоких пыток) в Челябинской тюрьме, когда начались репрессии против валидовцев.
• Дочь воспитывали чужие люди, дав ей другое имя и фамилию. Известно, что она вышла замуж и жила в деревне Зайникаево Альменевского района Курганской области.

Память

В память о нём названа улица в поселке Нагаево Октябрьского района Уфы — ул. Галимьяна Тагана.

Ссылки

• Фархшатов М. Н. [www.башкирская-энциклопедия.рф/index.php/component/content/article/2-statya/4495-taganov-galimyan-girfanovich Таганов Галимьян Гирфанович] // [www.башкирская-энциклопедия.рф/ Башкирская энциклопедия]. — Уфа: НИК «Башкирская энциклопедия», 2013. — ISBN 978-5-88185-143-9.
• [www.islamnews.ru/news-106641.html К 120-летию со дня рождения Галимьяна Тагана]
• [www.bashinform.ru/news/424343/ Он был одним из организаторов автономного Башкортостана]

Отрывок, характеризующий Таган, Галимьян Гирфанович

– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.