Костюшко, Тадеуш

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Тадеуш Костюшко»)
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Костюшко (значения).
Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко
польск. Andrzej Tadeusz Bonawentura Kościuszko

Тадеуш Костюшко. Портрет работы Карла Готлиба Швайкарта, около 1802
Дата рождения

4 февраля 1746(1746-02-04)

Место рождения

Меречевщина,
Брестское воеводство,
Великое княжество Литовское,
Речь Посполитая

Дата смерти

15 октября 1817(1817-10-15) (71 год)

Место смерти

Золотурн, Швейцария

Принадлежность

Речь Посполитая
США США
Франция Франция
Швейцария Швейцария

Род войск

Континентальная армия,
Коронное войско

Годы службы

1765—1794

Звание

бригадный генерал (США)
генерал-лейтенант (Речь Посполитая)

Сражения/войны

Война за независимость США,
Русско-польская война 1792 года,
Польское восстание 1794 года

Награды и премии

Орденский знак Общества Цинциннати

Автограф

А́нджей Таде́уш Бонавенту́ра Костю́шко или Косцюшко (польск. Andrzej Tadeusz Bonawentura Kościuszko, белор. Андрэй Тадэвуш Банавентура Касцюшка, лит. Tadas Andrius Bonaventūra Kosciuška[1]; 4 февраля 1746, Меречевщина, Великое княжество Литовское (ныне Ивацевичский район, Брестская область, Белоруссия) — 15 октября 1817, Золотурн, Швейцария) — военный и политический деятель Речи Посполитой и США, участник Войны за независимость США, руководитель польского восстания 1794 года, национальный герой Польши, США, Литвы и Белоруссии[2], почётный гражданин Франции.

Костюшко родился в феврале 1746 года в Великом княжестве Литовском (входившем в состав Речи Посполитой) в родовом имении на территории современной Белоруссии, его точная дата рождения неизвестна. В возрасте 20 лет он окончил кадетский корпус в Варшаве. Спустя год после начала гражданской войны с участием Барской конфедерации в 1768 году, Костюшко переехал во Францию для продолжения обучения. В Речь Посполитую он вернулся в 1774 году, через два года после её первого раздела, и занял должность воспитателя в имении магната Юзефа Сосновского. После неудачной попытки побега с дочерью своего работодателя вернулся во Францию. В 1776 году Костюшко переехал в Северную Америку, где в звании полковника Континентальной армии принял участие в войне за независимость США. В качестве военного инженера он разрабатывал укрепления и руководил их строительством, в том числе форта в Вест-Пойнте, Нью-Йорк. В 1783 году, в знак признания его заслуг, Континентальный конгресс повысил его в бригадные генералы.

На родину Костюшко вернулся в 1784 году. В 1789 году в звании генерал-майора он присоединился к армии Речи Посполитой. После второго раздела Речи Посполитой, в марте 1794 года, он организовал и возглавил восстание. В октябре 1794 года в сражении при Мацеёвицах главные силы повстанцев были разбиты российскими войсками, а сам Костюшко взят в плен. В 1796 году, после смерти российской императрицы Екатерины II, Костюшко был помилован её преемником Павлом I и эмигрировал в США. В 1798 году вернулся в Европу и долгое время жил во Франции, а после Венского конгресса и до своей смерти в 1817 году — в Швейцарии.





Ранние годы

Тадеуш Костюшко родился в феврале 1746 года в фольварке Меречевщина около местечка Коссово (современный Ивацевичский район Брестской области, Белоруссия; в то время — в составе Великого княжества Литовского, Речь Посполитая)[3]. Его точная дата рождения неизвестна; обычно приводятся даты 4 февраля и 12 февраля[4][5]. У него было две сестры Анна и Екатерина и брат Юзеф.

Он был крещён в коссовском Троицком костёле как Андрей Тадеуш Бонавентура Костюшко[К 1] 12 февраля 1746 года[7][6][8]. Тадеуш принадлежал к среднепоместной шляхетской семье брестского мечника Людвика Костюшко (1700—1758), который вёл свой род от православного каменецкого боярина Константина (Костюшко) Фёдоровича, жившего в начале XVI века, женатого на дочери одного из князей Гольшанских. Мать, Фёкла Ратомская (польск. Tekla Ratomska), происходила из белорусского рода и была православной[9]. Исходя из этого обстоятельства, некоторые исследователи предполагают, что Тадеуш был первоначально крещён в православной церкви[9].

В 1755 году вместе со старшим братом Тадеуш поступил в школу монашеского ордена пиаристов в городе Любешове, где проучился до 1760 года. О периоде его жизни между 1760 и 1765 годами почти не сохранилось никаких сведений. Достоверно известно, что после внезапной смерти отца в 1758 году финансовое состояние семьи значительно ухудшилось. С 1765 по 1769 год Тадеуш учился в созданной Станиславом Понятовским Рыцарской школе в Варшаве — фактически военной академии, где готовили офицеров. Помимо военных предметов там преподавали всемирную историю и историю Речи Посполитой, математику, философию, право, экономику, польский, латинский, немецкий и французский языки[10]. Уже тогда Костюшко удивлял окружающих своими аскетизмом, волей и целеустремленностью, напоминавшими его товарищам о Карле XII, за что он получил прозвище «Швед». Тадеуш стал одним из самых уважаемых кадетов. Он избрал специальность военного инженера и окончил эту школу в чине капитана[11].

Путешествия по Европе

В 1768 году, когда Барская конфедерация решила расторгнуть союз с Россией для, как они заявляли, защиты независимости Речи Посполитой, в Речи Посполитой началась гражданская война. Брат Костюшко, Юзеф, воевал на стороне повстанцев, выступавших против равноправия православных и униатов. Покровители Тадеуша — король и семья Чарторыйских — формально оставались сторонниками фактического протектората России над Речью Посполитой. Оказавшись перед непростым выбором, Костюшко решил покинуть страну. В 1769 году он и его товарищ Орловский получили королевскую стипендию и отправились в Париж для обучения в военной академии. Большое влияние на молодого военного оказали идеи просветителей — Вольтера, Монтескьё, Руссо. Молодые люди хотели продолжить военное образование, но как иностранцы не имели возможности поступить во французские военные академии и вместо этого были зачислены в Королевскую академию живописи и скульптуры[11]. Там Костюшко учился рисованию и живописи, а также брал уроки архитектуры у известного французского архитектора Перроне[12].

При этом Костюшко не покинуло желание увеличить познания в военном деле. В течение пяти лет он слушал лекции и регулярно посещал библиотеку Французской Военной академии. Он продолжал также заниматься живописью и рисунком[11]. Воздействие французского просветительства, вместе с воспоминаниями о религиозной терпимости, которая в прошлом царила на территории Речи Посполитой, сильно повлияли на формирование его мировоззрения[13].

В результате первого раздела Речи Посполитой в 1772 году Россия, Пруссия и Австрия аннексировали часть территории страны и усилили и без того немалое влияние на внутреннюю политику польско-литовского государства. В 1774 году Костюшко вернулся домой, к тому времени его брат Юзеф растратил свои деньги, часть денег брата и наделал долгов. Таким образом, Тадеуш был лишён возможности купить офицерскую должность[14]. Он был вынужден поступить на службу к магнату Юзефу Сосновскому, у которого учил рисованию двух его дочерей. Он влюбился в старшую из них, Людвику[pl], и пытался заручиться поддержкой своего покровителя Чарторыйского, чтобы устроить брак с ней. Однако, понимая, что её отец не одобрит союза с бедным шляхтичем, уговорил её бежать и тайно обвенчаться. Замысел был раскрыт, и Костюшко был изгнан Сосновским. Отец выдал Людвику за Юзефа Любомирского, сына киевского каштеляна, у которого выиграл имение в карты[15].

В октябре 1775 года на семейном совете, состоявшемся на хуторе дяди Костюшко, Яна Непомуцена, были уточнены долги братьев по имению. 9 и 10 октября 1775 года Тадеуш передал права собственности на часть Сехновичей своей старшей сестре Анне[16]. По решению семьи управляющим Сехновичами назначался её муж, Пётр Эстк, который со своей стороны обязался выплатить все долги кредиторам Тадеуша. Поздней осенью, одолжив у родственников и знакомых значительную сумму денег, Костюшко снова решил уехать из страны. В конце 1775 года он пытался попасть в саксонские войска[11], но получил отказ и решил вернуться в Париж[11]. Там он узнал о восстании британских колоний в Северной Америке против Великобритании и начале их борьбы за независимость. Первые военные успехи американцев получили широкий резонанс во Франции, а французское правительство открыто поддержало революционеров[17].

Война за независимость США

Узнав об Американской революции, Костюшко, человек революционных устремлений, сочувствующий борьбе колонистов, вместе с другими иностранными офицерами в июне 1776 года отправился в Северную Америку[11][13]. Уже в августе Костюшко возводил укрепления Филадельфии, где заседал Второй Континентальный конгресс. Его знания и способности были замечены Джорджем Вашингтоном, и благодаря последнему 31 августа 1776 года Костюшко был назначен в военное министерство[11].

Северная армия

Первой задачей, поставленной перед Костюшко, было строительство укреплений в форте Билингспорт в Филадельфии для защиты берега реки Делавэр и предотвращения возможного продвижения британских войск вверх по течению реки в город. По плану Костюшко были укреплены мыс Биллинг и порт, а река перекрыта несколькими рядами козел. Первое время он работал добровольцем у Бенджамина Франклина, 18 октября 1776 года Конгресс, учитывая заслуги Костюшко в разработке оборонных укреплений и приняв во внимание рекомендации Адама Чарторыйского и его друзей в американском генералитете, назначил Костюшко полковником инженерных войск Континентальной армии[18][19].

Весной 1777 года Костюшко был прикреплён к северной армии под командованием генерал-майора Горацио Гейтса, которая в мае подошла к канадской границе. После размещения в форте Тикондерога, одной из самых мощных крепостей в Северной Америке, он принял участие в его обороне[11][20]. Поскольку англичане полностью контролировали возвышенности, положение американцев было безнадёжным, и они сдали крепость без боя[20]. Британские силы преследовали своих противников — измученных солдат Континентальной армии, отступавших на юг. Генерал-майор Филипп Шайлер[en], который отчаянно пытался увеличить расстояние между своими людьми и британцами, дал Костюшко задание задержать последних[21]. По приказу Костюшко солдаты валили деревья, разрушали мосты и дамбы[21]. Британцы теряли время, преодолевая препятствия, благодаря этому американцы успели переправиться через реку Гудзон[21].

Гейтс приказал Костюшко обследовать территорию между противостоящими армиями, выбрать наиболее подходящую позицию и укрепить её. Около Саратоги в местности Бемис-Хайтс, возвышающейся над Гудзоном[11], Костюшко, используя естественные преграды, построил укрепления, почти неприступные с любого направления. В двух сражениях под Саратогой армия Гейтса сумела выстоять под натиском англичан, перешла в наступление и окружила противника. 13 октября сдался Бергойн, а 17-го капитулировал его шеститысячный корпус. Остатки его отряда отступили от Тикондероги в Квебек[22]. Это сражение считается переломным моментом всей войны[23]. Действия Костюшко под Саратогой удостоились больших похвал от генерала Гейтса, заявившего: «В этом случае великими тактиками сражения были холмы и леса, которые неким молодым польским инженером благодаря его умению были избраны для моей позиции»[18][11].

В марте 1778 года Костюшко прибыл в нью-йоркский Вест-Пойнт, где провёл более двух лет, занимаясь укреплением фортификационных сооружений. Костюшко не стал следовать распространённой практике строительства крепостей по образцам, а, используя характер местности, расположил форты, редуты, батареи и малые укрепления на холмах. Главный форт Клинтон был сооружён на склоне самого высокого холма, на правом берегу реки Гудзон, над ним ярусами располагались батареи. Сама река была перекрыта мощной цепью, которую удерживали якоря[24][25][26]. После завершения работ в Вест-Пойнте в августе 1780 года генерал Джордж Вашингтон удовлетворил просьбу Костюшко о назначении главным инженером в южную армию[24][27][28].

Южная армия

В октябре 1780 года Костюшко через Виргинию прибыл в Северную Каролину, чтобы отчитаться перед своим бывшим командиром генералом Гейтсом[25]. Однако ещё 16 августа 1780 года Континентальный конгресс после разгромного поражения Гейтса в Камдене по совету Вашингтона отстранил того от командования южной армией[29]. На его место был назначен Натаниэль Грин, считавшийся одним из самых способных и надёжных командиров. Официально он принял командование 3 декабря 1780 года. При Грине Костюшко удалось сохранить должность главного инженера, к тому времени его деятельность получила высокую оценку и Гейтса, и Грина[25].

В течение этой кампании Костюшко входил в подразделение, которое занималось постройкой бато[en]* (плоскодонных лодок), выбором мест размещения лагерей, обследованием переправ, закреплением на позициях и разведывательными операциями. Его работа была особенно замечена во время знаменитой «гонки до реки Данн» (англ. «Race to the Dan»), когда британский генерал Чарльз Корнуоллис преследовал Грина 320 километров по дикой местности в январе и феврале 1781 года. Во многом благодаря комбинационной тактике Грина, бато Костюшко и точной разведке рек перед основной переправой, континентальная армия без особых потерь переправилась через все водные преграды, в том числе Ядкин и Данн[25]. Корнуоллис, который не имел лодок, не смог пересечь широкий Данн, отказался от погони и вернулся в Северную Каролину. Американцы перегруппировались южнее Галифакса (штат Виргиния), где ранее, по приказу Грина, Костюшко создал укреплённый лагерь[30].

Во время «гонки до реки Данн» Костюшко помог выбрать место возле здания суда в Гилфорде, куда Грин вернулся для сражения с Корнуоллисом. Несмотря на гонку до реки Данн американцы полностью разгромили войска Корнуоллиса и приобрели стратегическое преимущество на юге, которое удерживалось ими до конца войны[31]. Когда весной 1781 года Грин начал наступление в Южной Каролине, он пригласил Костюшко воссоединиться с основным корпусом южной армии. Объединенные силы Континентальной и южной армий постепенно вытеснили британцев к прибрежным портам во второй половине 1781 года, и 16 августа Костюшко принял участие во второй битве при Камдене[32]. С 22 мая до 18 июня в Найн-Сиксте Костюшко участвовал в осаде форта Стар. Во время неудачной осады он получил своё единственное ранение за семь лет службы: удар штыком в ягодицу во время штурма форта, на подходе к траншее, которую он сам конструировал[33].

Позже Костюшко помогал укреплять американские базы в Северной Каролине[34], а также участвовал в нескольких небольших операциях вблизи Чарльстона (Южная Каролина). После смерти своего друга, полковника Джона Лаврэнса, Костюшко принял на себя ответственность за разведывательные операции в этом районе. Костюшко командовал двумя кавалерийскими эскадронами и пехотным отрядом. Последняя битва войны, в которой он принял участие, состоялась при Джеймс-Айленде в Южной Каролине 14 ноября 1782 года. В этой битве, считающейся последним вооружённым столкновением континентальной армии в войне, Костюшко чуть не погиб, а его небольшой отряд был разгромлен[35][36]. Спустя месяц Костюшко находился в континетнтальных войсках в освобожденном от британцев Чарльстоне. Он провёл остаток войны там до 23 апреля 1783 года, готовя фейерверки для празднования подписания Парижского договора[37].

В 1783 году Конгресс поручил Костюшко организацию фейерверков во время празднования 4 июля в Принстоне[38]. 13 октября 1783 года американское правительство присвоило Тадеушу Костюшко звание бригадного генерала, однако он, как и многие офицеры и солдаты, всё ещё не получил своего жалованья[39]. Не имея средств для возвращения в Европу, Костюшко, по примеру других участников войны, жил на деньги, занятые у польско-еврейского банкира Хаима Соломона. В конце концов ему выдали сертификат на 12 280 долларов, которые он смог получить 1 января 1784 года. Сертификат также давал право на 500 акров (202,34 гектара) земли, но только в случае, если его владелец остался бы в США[40]. Конгресс предоставил Костюшко американское гражданство[8]. Бывший командир Костюшко генерал Грин пригласил его провести зиму 1783—1784 годов в своем особняке. Костюшко стал одним из трёх офицеров-иностранцев, принятых в почётное Общество Цинцинната[en], куда входили самые прославленные участники войны за независимость[41]. Джордж Вашингтон наградил его парой пистолетов, на которых была выгравирована надпись Ex pluribus unum («Из многих одному»)[24][25].

Речь Посполитая

15 июля 1784 года Костюшко покинул США и 26 августа прибыл в Речь Посполитую. В связи с конфликтом между его покровителями, семьёй Чарторыйских, и королём Станиславом Августом он снова не смог получить места в армии Речи Посполитой. Костюшко поселился в деревне Сехновичи (Белоруссия)[25]. Его брат Юзеф потерял большую часть семейных земель из-за неудачных инвестиций, но с помощью своей сестры Анны Костюшко сумел получить часть имения[42]. Он решил ограничить барщину своих крестьян двумя днями в неделю, а также полностью освободить от неё женщин[25][К 2]. Вскоре его имение перестало быть прибыльным, и он начал занимать деньги. К этому периоду относится знакомство Костюшко с либеральными активистами. Глава либеральной партии, Гуго Коллонтай, предложил ему место врача в Ягеллонском университете в Кракове, но Костюшко отказался от этой должности[44].

Четырёхлетний сейм, работавший с 1787 по 1792 год, постановил для защиты границ федерации увеличить армию Речи Посполитой до 100 тысяч человек. Костюшко увидел шанс вернуться на военную службу, и провёл некоторое время в Варшаве среди тех, кто участвовал в политических дебатах за пределами сейма. Он написал предложение о создании ополчения по американской модели[45][25]. Когда Четырёхлетний сейм занялся реорганизацией армии, Костюшко вновь подал заявку на вступление в армию и 12 октября 1789 года по рекомендации брестского сеймика (за него ходатайствовали Чарторыйский, Ф. Мошинский, князь Сапега, С. Потоцкий и Людвика Любомирская)[46] получил должность генерал-майора[8][25]. Он хотел попасть в «Литовскую армию», но вместо этого получил назначение в коронное войско. Как генерал-майору Костюшко полагалось годовое жалованье в размере 12 000 злотых, что сделало его обеспеченным человеком. 1 февраля 1790 года Костюшко прибыл в Влоцлавек и в середине марта приступил к службе. Летом ему было поручено командование несколькими пехотными и кавалерийскими частями в районе между реками Бугом и Вислой. В августе 1790 года он был отправлен на Волынь, где вблизи Староконстантинова и Меджибожа дислоцировались вверенные ему части[25]. После своего назначения командующим дивизией князь Юзеф Понятовский, племянник короля, сделал Костюшку своим заместителем[47].

Между тем Тадеуш Костюшко тесно сблизился с политическими реформаторами из окружения Гуго Коллонтая[48]. Костюшко был уверен в том, что крестьяне, униаты и евреи должны получить все гражданские права, что даст им мотивацию к защите Речи Посполитой в случае войны[49]. Политические реформаторы, объединенные в поддерживаемую Пруссией патриотическую партию, одержали победу с принятием конституции 3 мая 1791 года. Костюшко считал эту конституцию шагом в правильном направлении, но был разочарован сохранением власти короля и отсутствием улучшения положения наиболее обездоленных[50]. Позднее, получив как руководитель восстания почти диктаторские полномочия, он писал Юзефу Павликовскому[pl]: «Я не буду биться за одну только шляхту, я хочу свободы всей нации и только за неё буду жертвовать своей жизнью»[51][43].

Через год после принятия конституции, 14 мая 1792 года, магнаты, видевшие в конституции угрозу своим привилегиям и потому ратовавшие за её отмену, образовали Тарговицкую конфедерацию и обратились за помощью к императрице Екатерине II. Страны, граничившие с Речью Посполитой также сочли, что конституционные реформы ослабят их влияние на внутренние дела Речи Посполитой. Спустя четыре дня после образования Тарговицкой конфедерации, 18 мая, российская армия перешла границу Речи Посполитой, и началась русско-польская война[52].

Защита конституции

Российские войска имели почти тройное численное превосходство: около 98 000 солдат против 37 000 воинов Речи Посполитой[53], кроме того на их стороне было преимущество в боевом опыте[54]. Перед вторжением российской армии Костюшко был назначен заместителем командира пехотной дивизии Юзефа Понятовского, дислоцированной на Западной Украине. Когда князь стал главнокомандующим польской (коронной) армии 3 мая 1792 года, Костюшко получил должность командира дивизии под Киевом[55].

Польские войска, не оказывая сопротивления превосходящим силам противника, отходили в глубь страны. Костюшко выступал против растягивания войск по всему фронту, он предложил сконцентрировать силы для атак на самых опасных направлениях и ликвидировать русские корпуса один за другим. Быстрые победы, одерживаемые на отдельных направлениях, по его мнению, должны были повысить моральный дух в основном неопытных польских солдат. Однако Понятовский отверг его план, и Костюшко был вынужден подчиниться верховному командующему[56][54]. 22 мая 1792 года российские войска перешли границу на Украине, где находились войска Костюшко и Понятовского. Польская армия была слишком слаба, чтобы противостоять продвижению четырёх вражеских колонн на Западной Украине, и, возглавляемая Костюшко, отошла с боями на западный берег реки Южный Буг[55][57]. 18 июня Понятовский выиграл битву под Зеленцами, дивизия Костюшко при этом выполняла функцию отдельного арьергарда, не принимая участия в бою, и присоединилась к основной армии только с наступлением темноты; тем не менее, действия по защите тыла и флангов главной армии принесли ему только что введённый орден Virtuti Militari, который по сей день является высшим орденом в польской армии (Сторожиньский, однако, утверждает, что Костюшко получил этот орден за состоявшуюся 18 июля битву под Дубенкой)[55][58]. Польское отступление продолжалось, и 7 июля войска Костюшко вступили в бой в городе Владимир-Волынский. Перейдя на северный берег Буга, армия федерации была разделена на три дивизии, для удержания оборонительной линии. Это было сделано вопреки мнению Костюшко и ослабило войско Речи Посполитой[55].

Войска Костюшко были предназначены для защиты южного фланга фронта рядом с австрийской границей. В битве под Дубенкой 18 июля 1792 года он упорно сражался против численно превосходящего противника, умело используя пересечённую местность и полевые укрепления, и тем самым заслужил славу одного из наиболее одарённых полководцев Речи Посполитой[55]. Имея лишь около 6000 (по другим данным, 5300) человек и 24 орудия, он не стал ослаблять свою дивизию, пытаясь удержать переправу через Буг. Ему удалось вынудить генерала Михаила Каховского во главе 25 000 солдат принять бой в невыгодном для него месте — на узком участке болотистой местности между австрийской границей и рекой. Пять часов Костюшко удавалось сдерживать противника, чтобы дать возможность дивизиям Понятовского и Виельгорского отойти от Буга[55][59]. После потери всех полевых укреплений[60] Костюшко пришлось отступить от Дубенки[59][61].

После битвы король польский и великий князь литовский Станислав Август Понятовский повысил Тадеуша Костюшко до звания генерал-лейтенанта и наградил орденом Белого орла[62]. Весть об удачных действиях Костюшко под Дубенкой распространилась по Европе, и 26 августа он получил почётное гражданство от законодательного собрания революционной Франции. В то время как Костюшко считал исход войны всё ещё нерешённым, король просил о прекращении боёв[55][63]. 24 июля 1792 года, до того, как Костюшко получил звание генерал-лейтенанта, армия была поражена известием о том, что король объявил о присоединении к Тарговицкой конфедерации и приказал польско-литовскому войску прекратить боевые действия против России. Костюшко намеревался выступить против короля, как это сделала Барская конфедерация два десятилетия назад, в 1771 году, но Юзеф Понятовский отговорил его от этого шага. 30 августа Костюшко оставил свой пост в армии и на короткое время вернулся в Варшаву, где получил повышение и жалованье, но отказался от приглашения короля остаться в армии. Примерно в это же время он заболел желтухой[55].

Эмиграция

Капитуляция короля стала тяжёлым ударом для не проигравшего ни одной битвы Костюшко. В середине сентября он ушёл в отставку и в начале октября выехал из Варшавы. Сначала он отправился на восток в семейную усадьбу Чарторыйских в Сеняве, где собралось много недовольных сложившейся ситуацией. В середине ноября он провел две недели во Львове, где был с почестями встречен горожанами; все желали увидеть известного полководца. Изабелла Чарторыйская предложила ему руку своей дочери Софии[55][64]. Российские власти намеревались арестовать Костюшко, когда он вернётся на подконтрольную им территорию; австрийцы, владевшие Львовом, предложили ему место в австрийской армии, от которого он отказался[65]. После этого австрийские власти планировали депортировать Костюшко, однако он покинул Львов. В конце месяца он остановился в Замости в имении Замойских, где встретился со Станиславом Сташицем, после Костюшко отправился в Пулавы[55][65].

После недолгого пребывания в Пулавах Костюшко 12—13 декабря побывал в Кракове; 17 декабря — во Вроцлаве; потом остановился в Лейпциге, где польские военные и политики создали своеобразную эмиграционную диаспору[55]. Позже он с некоторыми другими эмигрантами принял участие в разработке планов восстания против российского правления в Речи Посполитой[66]. Политики, группировавшиеся вокруг Игнацы Потоцкого и Гуго Коллонтая, искали контакты с оппозиционерами на территории Речи Посполитой, к весне 1793 года к ним присоединились другие политики и революционеры, в том числе Игнацы Дзялынский. Поддержка Костюшко стала решающей для готовивших восстание, так как Тадеуш был одним из наиболее популярных людей в Речи Посполитой[67].

Проведя две недели в Лейпциге, в начале января 1793 года Костюшко отправился в Париж, где был избран руководителями эмиграции для переговоров с правительством Франции. Обратившись к министру иностранных дел Франции, Костюшко передал ему мемориал, в котором изложил план преобразования Речи Посполитой в республику, гораздо более смелый, чем предложенный реформаторским польским кружком «Коллонтаевская кузница»[51]. Революционное правительство выразило сочувствие проблемам Речи Посполитой, однако поддержало готовящееся восстание только на словах[66]. Костюшко пришёл к выводу, что французская власть не заинтересована в Речи Посполитой, так как не может использовать её для своих целей, его разочаровала мелочность деятелей Великой французской революции, которая проявлялась в непрестанных конфликтах между различными фракциями и растущем терроре[68].

23 января 1793 года Пруссия и Россия осуществили Второй раздел Речи Посполитой. Гродненский сейм, который был принудительно созван в июне, ратифицировал раздел и отменил конституцию 3 мая 1791 года[69][70]. После Второго раздела Речь Посполитая стала небольшой страной с площадью в 200 тысяч квадратных километров и населением в 4 миллиона человек[69]. Второй раздел стал шоком для Тарговицкой конфедерации, члены которой видели себя защитниками многовековых магнатских привилегий, но не ожидали, что их обращение за помощью к российской императрице приведёт к таким последствиям[70][71].

Хотя Костюшко и опасался того, что у восстания мало шансов против стран, разделивших Речь Посполитую, в августе 1793 года он вернулся в Лейпциг, где от него потребовали составить план революции как можно скорее[72]. В сентябре он тайно пересёк польскую границу, чтобы провести личные наблюдения и встретиться с высокопоставленными офицерами и солдатами Речи Посполитой, которые симпатизировали идеям революции, в том числе с генералом Иосифом Вадицким. Подготовка восстания шла медленно, и Костюшко уехал в Италию с намерением вернуться в феврале 1794 года. Ситуация в Речи Посполитой быстро менялась. Российские и прусские власти вынудили её распустить большую часть армии, а уволенные солдаты должны были вступить в российскую армию. В марте российские агенты обнаружили революционеров в Варшаве, начались аресты видных польских политиков и военачальников. 15 марта 1794 года Костюшко отправился в Краков[66].

Восстание Костюшко

Основная статья: Восстание Костюшко

Узнав о том, что российский гарнизон покинул Краков, Костюшко прибыл в город в ночь на 23 марта 1794 года, а на следующее утро на Главной площади он объявил «Акт восстания граждан»[66]. Костюшко дал присягу на верность восстанию и объявил, что будет бороться за нерушимость границ государства, установление власти народа и всеобщую свободу. В Акте восстания граждан Тадеуш Костюшко отметил, что главной целью Екатерины II и Фридриха Вильгельма II было желание «распространить господство тирании» и подавление свободы соседних народов. Костюшко получил звание «Naczelnik» (главнокомандующий, начальник восстания) польско-литовских сил, боровшихся против российской оккупации[73][74]. Актом восстания назначалась Высшая национальная рада. В совете Костюшко стремился примирить умеренных реформаторов с революционно настроенными деятелями («якобинцами»). После создания Высшей Рады Литовской возникли некоторые разногласия между Костюшко и руководителем восстания в Великом княжестве литовском Якубом Ясинским[8]. Он продолжил мобилизацию населения, намереваясь призвать достаточное количество добровольцев для борьбы против более профессиональной российской армии. Он также надеялся, что Австрия и Пруссия не смогут вмешаться, так как в оккупированных этими странами частях Речи Посполитой также происходили восстания.

Костюшко собрал армию около 6000 человек, в том числе 4000 солдат регулярной армии и 2000 рекрутов, и двинулся на Варшаву[66]. Россияне сумели организовать армию противостояния быстрее, чем он ожидал, но он одержал победу в битве под Рацлавицами 4 апреля 1794 года, где сумел набрать в свой отряд добровольцев среди крестьян (косинеров)[75]. Тем не менее, это поражение россиян не являлось стратегически значимым, и они быстро заставили повстанцев отступить в сторону Кракова. Около Паланца он получил подкрепление и встретился с другими лидерами восстания (Коллонтаем и Потоцким). В то же время Екатерина II пообещала награду тому, кто захватит Костюшко «живым или мертвым»[76].

В Паланце 7 мая 1794 года Костюшко, надеясь привлечь к восстанию крестьянство, издал «Поланецкий универсал». В нём объявлялись отмена многих феодальных пережитков и «право собственности на имевшуюся землю» (без наделения крестьян землёй). На время восстания универсалом снижались размеры барщины на 25—50 процентов, а крестьяне передавались под опеку правительства, для чего создавались контролирующие органы. Несмотря на свой половинчатый характер, универсал существенно облегчал положение крестьян, однако его постановления не исполнялись шляхтой, которая не желала поступаться своими привилегиями[77].

В начале июня пруссаки начали активно помогать русским, и 6 июня 1794 года Костюшко сражался в оборонительной битве под Шчакацинами против русско-прусских сил[75]. С конца июня, в течение нескольких недель, он защищал Варшаву, находившуюся под контролем повстанцев. 28 июня варшавяне казнили без суда епископа Игнатия Масальского и ещё шестерых тарговичан. Костюшко выступил с публичным упреком, заявив, что «то, что произошло вчера в Варшаве наполнило его сердце горечью и печалью», и выразил надежду на то, что верховенство закона восторжествует[78]. Король, напуганный самосудом восставших, отдал приказ Костюшко арестовать виновных, и тот подчинился, восстановив этим против себя поляков и возбудив недовольство в Париже[79].

К утру 6 сентября прусские войска отошли для подавления восстания, вспыхнувшего на территориях, оккупированных Пруссией, и осада Варшавы прекратилась. 29—30 сентября 1794 года он вместе со своим секретарем Юлианом Немцевичем приехал в Гродно для военного совещания, в ходе которого вручил участникам восстания в Литве кольца с надписью «Отечество своему защитнику»[8].

Плен

10 октября (29 сентября) 1794 года в битве под Мацеёвицами с русскими войсками под командованием Федора Денисова и Ивана Ферзена Костюшко был тяжело ранен двумя ударами пикой и палашом. О поисках раненого вождя повстанцев подробно рассказал в своих записках донской атаман Андриан Денисов, который уверяет, что сам перевязал Костюшко раны и приказал своему двоюродному брату Василию Денисову вынести Костюшко с поля боя на носилках из казачьих плащей. В то же время «генерал Ферзен сообщал в донесении, что Костюшко настигли два казака из его собственного конвоя: Фёдор Томилин и Николай Лосев»[80]. Как отмечает В. Дьяков, по наиболее вероятной версии Костюшко с несколькими офицерами пытался предотвратить отступление паникующих кавалеристов. Вместе с лошадью он упал в ров, где был атакован корнетами Лысенко, Смородским, Пономарёвым и казаками Томилиным и Лосевым. От ран он потерял сознание, был ограблен, и выжил только потому, что его опознали[81].

Заключение

Под чужой фамилией («шляхтич Шиманский») кружным путём Костюшко вместе с Немцевичем и адъютантом Фишером был доставлен в российскую столицу[К 3]. Чтобы миновать территории, всё ещё охваченные восстанием, его везли через Киев, Чернигов, Могилёв, Шклов, Витебск, Псков и Новгород. В Петербург пленные были доставлены 10 декабря 1794 года. Охрана Костюшко не была слишком строгой, предписания о секретности не были соблюдены: на первом привале в Корытице он даже получил письмо от повстанческого правительства и жалование — 4000 дукатов. В Петропавловской крепости его поместили в доме коменданта, а Немцевич и Фишер были заключены в одиночные камеры[82][83].

Начало следствия было отложено из-за того, что генерал-прокурор А. Н. Самойлов не мог по причине неблагоприятной погоды приехать в крепость по Неве. В письме к Костюшко от 12 декабря Самойлов предложил тому написать «апологию жизни», его интересовали обстоятельства биографии руководителя восстания со дня принятия конституции 3 мая до момента пленения. Костюшко предоставил требуемые сведения, постаравшись упомянуть как можно менее имён. Позже он получил от Самойлова дополнительные вопросы и был снова краток, отвечая на них. Следствие завершилось к середине 1795 года[84].

Режим содержания Костюшко не был строг. Он имел возможность получать газеты, генерал-прокурор интересовался, какие книги хотел бы иметь заключённый, о состоянии его здоровья докладывали лично императрице. Вердикт, по разным причинам, так и не был вынесен при жизни Екатерины II, скорее всего, приговор не был бы суровым[82].

Освобождение

Вскоре после смерти Екатерины II, 26 ноября 1796 года, Костюшко посетил Павел I, пообещавший освободить его. 28 ноября датируется запись Самойлова о сделанном по поручению императора предложении Костюшко о поступлении на российскую военную службу, однако тот отказался. 30 ноября Костюшко и Игнаций Потоцкий были вынуждены подписать «Присягу на верность» с обязательством защищать интересы императора и его наследника Александра. После принесения присяги участники восстания получили свободу. Павел приказал выплатить Костюшко 12 тысяч рублей — казённую стоимость 1000 крепостных душ. Через два года, 4 августа 1798 года, приглашённый в Париж для формирования польских легионов, Костюшко написал императору, что не считает возможным выполнять присягу, данную под давлением, и возвратил пожалованные ему деньги. Спустя два месяца по приказу императора во всех приходских церквях Западных губерний во время воскресной службы зачитывалось распоряжение, согласно которому в случае появления на российской земле Костюшко, тот должен был быть арестован[8][83][85][86].

Легенда о том, что в 1796 году император поселил Костюшко в Мраморном дворце «на правах гостя», не находит подтверждения в исторических документах[87].

После восстания

Перед своим отъездом из Петербурга, 7 (18) декабря 1796 года, Костюшко нанёс прощальный визит императорской семье, так как его состояние резко ухудшилось, он не мог передвигаться самостоятельно и его везли кавалергарды в кресле Екатерины II. Вместе с Немцевичем Костюшко отправился, как и планировал ранее, в США. Его путь, из-за запрещения появляться в Польше, пролегал через Стокгольм и Лондон[86]. Костюшко отплыл из Бристоля 17 июня 1797 года и прибыл в Филадельфию 18 августа того же года[85].

В марте 1798 года Костюшко получил почтовую корреспонденцию из Европы. Новость в одном из писем так поразила его, что он, несмотря на свои раны, без посторонней помощи поднялся с кушетки и доковылял до середины комнаты, крикнув генералу Уайту[en]: «Я должен вернуться в Европу!». В послании шла речь о том, что польский генерал Ян Генрик Домбровский и польские солдаты воюют под командованием Наполеона, и что сестры Костюшко послали двух его племянников воевать за Наполеона в честь Костюшко[88]. Примерно в то же время Костюшко получил известие о том, что Талейран ищет у него поддержки в борьбе Франции против их общего с Польшей врага — Пруссии[85]. Призыв семьи и страны вынудил Костюшко вернуться в Европу[88]. Он немедленно обратился за помощью к Томасу Джефферсону, который посодействовал Костюшко в получении паспорта на чужое имя. Костюшко, не поставив в известность ни своего товарища по оружию Юлиана Немцевича, ни своего слугу, тайно покинул страну[89][90].

Его решению уехать способствовали и другие факторы. В соответствии с условиями Акта о чужаках и смутьянах он подлежал депортации или тюремному заключению[91]. Кроме того, Джефферсон был обеспокоен тем, что США и Франция находились в одном шаге от войны после дела XYZ, и рассматривал его как неофициального посланника. Позже Костюшко писал:

Джефферсон считал, что я был бы наилучшим посредником в деле соглашения с Францией, поэтому я принял эту миссию даже без всякого официального разрешения.

К 1797 году Костюшко и Джефферсон стали хорошими друзьями, в течение последующих двадцати лет они вели переписку. Джефферсон так отзывался о Костюшко: «это наичистейший сын свободы, какого я когда-либо видел, и при этом той свободы, которая включает всех, а не только горсточку избранных или богатых»[16].

Перед отъездом во Францию Костюшко собрал своё имущество и написал завещание, заручившись поддержкой Томаса Джефферсона в качестве исполнителя[85][89][К 4]. Костюшко поручал продать всю свою недвижимость, а вырученные деньги использовать для выкупа чернокожих рабов, в том числе личных рабов Джефферсона. Также эти средства предназначались на образование получивших свободу, чтобы они могли начать самостоятельную жизнь и найти работу[90]. Через полтора года после смерти Костюшко, в 1819 году, Джефферсон обратился в суд, заявив, что он не способен действовать в качестве исполнителя в связи с возрастом и многими юридическими сложностями завещания[92][93]. Джефферсон рекомендовал своему другу Джону Хартуэлу, также противнику рабства, стать исполнителем завещания, однако и Хартуэл отказался быть душеприказчиком. Дело американского имущества Костюшко три раза рассматривалось в Верховном суде США: в мае 1825 года Екатерина Эстк, вдова Петра Эстка[К 5], выступила с иском, требуя возврата «капитала», оставленного Джефферсону, процесс тянулся до 1856 года[92][94][95].

Деньги, которые Костюшко оставил на освобождение и образование афроамериканцев в США, никогда так и не были использованы для этой цели[96]. Хотя американское завещание Костюшко не было выполнено, его наследие пошло на основание учебного заведения для афроамериканцев в Соединенных Штатах — в Ньюарке, штат Нью-Джерси, в 1826 году, которое было названо в честь Тадеуша Костюшко[88][97].

Возвращение в Европу

28 июня 1798 года Тадеуш Костюшко прибыл во французскую Байонну[85] и 7 августа 1799 года стал членом «Общества польских республиканцев» (польск. Towarzystwo Republikanów Polskich)[85], где решительно высказывался за установление республиканского строя в восстановленной Речи Посполитой[85]. Во Франции Костюшко планировали привлечь к организации восстания в оккупированной Речи Посполитой[8], однако он отклонил предложение взять на себя командование над польскими легионами, которые формировались в войсках Франции. 17 октября и 6 ноября 1799 года Костюшко встречался с Наполеоном Бонапартом и ему не удалось достичь с последним взаимопонимания. Наполеон считал Костюшко «дураком», который «переоценивает своё влияние» в Речи Посполитой[98]. Костюшко, в свою очередь, был настроен против Наполеона из-за его диктаторских устремлений и называл его «гробовщиком Французской республики»[85].

В 1800 году Костюшко вместе с Павликовским[К 6] анонимно издал брошюру «Могут ли поляки добиться независимости» (польск. Czy Polacy mogą się wybić na niepodległość). На поставленный в заглавии вопрос Костюшко отвечал утвердительно. Однако, по его мнению, поляки не должны были в борьбе за независимость опираться на чужую помощь. Освобождение Польши, утверждалось в брошюре, должно свершиться путём народного восстания, но для этого необходимо освобождение крестьян. Народная армия большей частью будет плохо вооружена, но: «нет оружия, которое могло бы противостоять косе, и нет в Европе войска, которого нельзя бы победить». Костюшко считал, что наиболее подходящей формой войны является партизанская, затяжная, способная измотать противника. Спустя годы, уже после поражения польского восстания 1830 года, брошюра многократно переиздавалась, а К. Штольцман (польск. Karol Bogumił Sztolcman), Г. Каменский и другие теоретики использовали и разрабатывали её положения в своих трудах[99]. В 1801 году Костюшко поселился в Бервиле, недалеко от Парижа, и дистанцировался от политики[85].

Костюшко не верил, что Наполеон восстановит Речь Посполитую[100]. Когда французские войска подошли к границам Польши, Костюшко написал Наполеону письмо с требованиями гарантий установления шляхетской демократии, которые тот проигнорировал[98]. Костюшко призывал к освобождению крестьян от феодальной зависимости с предоставлением им земли (письмо Фуше от 21 февраля 1807 года)[101]. Он считал, что создавая герцогство Варшавское в 1807 году, Наполеон руководствовался политическим расчетом, и в его планы не входило предоставление независимости Польше[102]. Костюшко решил не появляться в Варшавском герцогстве и отказался присоединиться к армии новобразованного государства, воевавшей на стороне Наполеона[98].

В феврале 1814 г. Костюшко с энтузиазмом воспринял поражение Наполеона, принимал у себя русских казачьих офицеров и запретил жителям своих владений оказывать сопротивление русским. Он направил царю письмо, в котором просил объявить всеобщую амнистию полякам, провозгласить в Польше и Великом княжестве Литовском конституционную монархию и, наконец, через десять лет отменить крепостное право там, где оно было введено, и наделить всех крестьян землёй. В ответ Александр I встретился с Костюшко в Париже, а затем в швейцарском Браунау[98][103] Александр I надеялся убедить Костюшко вернуться в Польшу, где планировал создать марионеточное царство Польское. Тот соглашался на сотрудничество при условии проведения социальных реформ и восстановления территории, которая, по его мнению, должна была достигать на востоке рек Днепр и Двина[98]. Однако вскоре, находясь в Вене, Костюшко узнал, что новосозданное царство Польское было ещё меньше, чем Варшавское герцогство, он назвал это образование «шуткой». Не получив ответов на свои письма от российского императора, Костюшко оставил Вену и переехал в Золотурн.

Своим завещанием, подписанным 2 апреля 1817 года, Костюшко освободил сехновичских крестьян от введённой российскими властями крепостной зависимости[98], однако формально завещание вступало в противоречие с законом. Сехновичи в то время принадлежали не ему, а второй жене и вдове Петра Эстка сестре Тадеуша Костюшко Екатерине. Пятьдесят три крестьянские семьи в 1825 году потребовали исполнения последней воли Костюшко, дело дошло до Петербурга, и император Александр принял сторону владелицы поместья Екатерины Эстк[16].

В последние годы жизни Костюшко болел, страдая от старых ран. 15 октября 1817 года в десять часов вечера Тадеуш Костюшко скончался в возрасте 71 года от инсульта[104].

Похороны

В полдень 19 октября 1817 года в бывшей иезуитской церкви Золотурна состоялись первые похороны Тадеуша Костюшко[98][105]. Поминальные службы были проведены на всей территории Польши. Его забальзамированное тело было погребено в склепе церкви Золотурна. В 1818 году прах Костюшко был перевезён в Краков и 11 апреля захоронен в церкви Святого Флориана. 22 июня 1818 года или 23 июня 1819[98] (данные разнятся) под звон колокола «Зигмунд» и пушечные залпы прах Костюшко был погребён в склепе Собора Святых Станислава и Вацлава, пантеона польских королей и национальных героев[98].

Внутренние органы Костюшко, изъятые во время бальзамирования, были отдельно похоронены на кладбище в Цухвиле, рядом с Золотурном, и остаются там по сей день. В 1820 году рядом с польской мемориальной часовней был установлен большой памятный камень. Его сердце хранилось в польском музее в швейцарском Рапперсвиле[98]. В 1927 году вместе с остальной частью владений музея оно было перевезено в Варшаву и сейчас находится в часовне Королевского дворца[98].

Увековечение памяти

Для поляков имя Костюшко, не занимавшегося в конце жизни политикой, в эпоху наполеоновских войн отошло в тень. Главным польским героем в то время был Ян Генрик Домбровский — создатель польских легионов, сражавшихся на стороне французского императора, с которым связывалась надежда на освобождение Польши. Позднее, в эпоху романтизма, две легенды — наполеоновская и костюшковская — сосуществовали в польском обществе и соперничали друг с другом — и у Наполеона, и у Костюшко были как горячие поклонники, так и непримиримые противники[106].

Первая биография Костюшко была написана Марком Жюльеном[fr], бывшим комиссаром Комитета общественного спасения, лично знакомым с Начальником. Жюльен опубликовал свой труд на французском языке в Париже в 1818 году. В этом же году ему было доверено перенести из Швейцарии в Краков останки Костюшко, это событие вызвало волну публикаций, посвящённых памяти руководителя восстания 1794 года[107].

Как и Жюльен, швейцарец Карл Фалькенштейн исповедовал идеалы эпохи Просвещения. В своей биографии Костюшко (Thaddäus Kosciusko; Лейпциг, 1827) он создал образ героя общечеловеческого, наднационального масштаба[107].

Уроженец Беларуси историк и архивист, капитан польской национальной гвардии Леонард Ходзько, будучи в эмиграции во Франции, накануне 12 февраля 1830 года организовал большую демонстрацию в Париже по случаю годовщины со дня рождения Тадеуша Костюшко с участием Мари Жозефа де Ла Фаейтта и Виктора Гюго. Леонард Ходзько издал в 1837 году в Париже биографию Тадеуша Костюшко на французском языке "Biographie du géneral Kościuszko" (1837).

Первым профессиональным историком, обратившимся к изучению жизненного пути Начальника стал Жюль Мишле. Работа Мишле, сочувствовавшего полякам в их борьбе за независимость, друга Мицкевича и Лелевеля, выдержана в духе романтизма и либерализма. Его биография Костюшко была издана в Париже в 1850 году, польский перевод, под говорящим заголовком «Kościuszko. Legenda demokratyczna», вышел в свет в следующем, 1851 году[107].

Первым польским биографом Костюшко стал Францишек Пашковский[pl]. Его «История Тадеуша Костюшко первого Начальника поляков» (польск. Dzieje Tadeusza Kosciuszki pierwszego Naczelnika Polakow) вышла в свет только после смерти автора, через двадцать два года после создания — в 1872 году. Пашковский, в отличие от предыдущих биографов, опирался в своей работе на основательную документальную и источниковую базу[107].

В России в XIX веке большинство работ, посвящённых польскому восстанию 1794 года (как и восстаниям 1831 и 1863 годов) и его вождю, было запрещено и оставалось недоступным русским историкам. Для отношения последних к личности Костюшко характерно «полное неприятие», ситуация изменилась к началу XX века, когда на смену ему пришло «сдержанное уважение»[108].

Польский историк Станислав Хербст, автор статьи о Костюшко в Польском биографическом словаре (1967 год), предположил, что Костюшко может быть самым популярным поляком в Польше и в мире[98]. Памятники в честь Костюшко поставлены по всему миру, начиная с кургана Костюшко в Кракове, который был отсыпан в 1820—1823 годах землёй с полей, где он сражался[98][109]. В его честь названы мост, построенный в 1959 году через реку Мохок в Олбани (штат Нью-Йорк), и мост, построенный в 1939 году в Нью-Йорке.

Дом Костюшко в Филадельфии сейчас является Национальным мемориалом Тадеуша Костюшко. Кроме того, музей Костюшко расположен в его последнем месте жительства в швейцарском Золотурне[110]. В 1925 году было создано польско-американское культурное агентство, Фонд Костюшко, со штаб-квартирой в Нью-Йорке. В 2002 году Брестский облисполком принял решение о восстановлении разрушенной в годы Второй мировой войны усадьбы Костюшко в Меречевщине. Сейчас в родном доме Костюшко действует музей.

Во время Второй мировой войны один из кораблей военно-морских сил Польши был назван в честь Костюшки, его имя получила и 1-я Варшавская пехотная дивизия[111].

Исторический роман «Тадеуш из Варшавы» был написан в честь Костюшко шотландским автором Джейн Портер. Он был очень популярным, особенно в Соединенных Штатах, и в XIX веке было выпущено более 80 изданий[112]. Опера «Костюшко на Сене» (польск. Kościuszko nad Sekwaną) написана в начале 1820-х годов композитором Франциском Салезием Дуткевичем на либретто Константина Майерановского. Костюшко посвящены драмы Аполлона Корженёвского, Юстына Хошовского и Владислава Людвика Анчица; три романа Юзефа Игнацы Крашевского, один — Валерия Пржиборовского, один — Владислава Реймонта и работы Марии Конопницкой. Имя Костюшко упоминается в литературе и за пределами Польши, в том числе в сонетах Сэмюэла Тейлора Кольриджа и Джеймса Генри Ли Ханта, в стихах Джона Китса и Уолтера Сэвиджа Лэндора и в работах Карла фон Хольтея[111]. Снят фильм «Костюшко под Рацлавицами» (1938). В 1933 году Почтовая служба США выпустила памятную марку с изображением статуи Костюшко, которая стоит на площади Лафайет в Вашингтоне, недалеко от Белого дома. Марка была выпущена к 150-летию получения Костюшко американского гражданства. В Польше также было выпущено несколько марок в честь Костюшко, а в 2010 году монетный двор Польши выпустил золотую монету, посвящённую Костюшко. В Белоруссии почтовая марка, посвящённая Костюшко была выпущена в 1994 году. Также есть памятники Тадеушу Костюшко, установленные в Кракове (Леонард Маркони), который был разрушен немецкими войсками во время оккупации в годы Второй мировой войны и позже восстановлен за счёт Германии в 1960 году, в Лодзи (Мечислав Любельски)[98], в Бостоне (США), Вест-Пойнте, Филадельфии (Мариан Конечный), Детройте (копия краковской статуи Леонардо Маркони), в Милуоки, в Минске, который был возведён в 2005 году на территории посольства США, в деревне Малые Сехновичи (Жабинковский район Брестской области[113]) и в Швейцарии в Золотурне[98]. Костюшко был изображён на картинах Ричарда Косвея, Франциска Смуглевича, Михала Стаховича, Юлиуша Коссака и Яна Матейко.

В честь Костюшко названы: гора Костюшко, самая высокая гора в Австралии; остров Костюшко на Аляске, округ Костюшко в штате Индиана, город Костюшко в центральной части Миссисипи (США); Краковский Политехнический Университет им. Тадеуша Костюшко, а также многочисленные площади, улицы, парки и переулки разных стран мира[98].

Напишите отзыв о статье "Костюшко, Тадеуш"

Комментарии

  1. ↑ Сам Костюшко предпочитал использовать только второе имя, Тадеуш[6]. В годы пребывания в Америке он обычно подписывался именем Тэд Костюшко (англ. Thad Kosciuszko[7]).
  2. ↑ Здзислав Сулек утверждает, что Костюшко уменьшил барщину наполовину и освободил от неё женщин перед отъездом из страны, в 1792 году. В сентябре этого года он писал сестре Анне, что в другой бы стране, где «правительство могло выполнить мою волю, я наверное освободил бы их, однако в этой нужно сделать то, что можно наверное, чтобы хотя немного облегчить человеческую участь…»[43].
  3. ↑ Сведения о перевозе Костюшко и его соратников известны из воспоминаний Ю. Немцевича и донесений старшего конвоира Титова[82].
  4. ↑ Это было первое завещание Костюшко, оставившего в дальнейшем ещё три завещания.
  5. ↑ На Екатерине Пётр Эстк женился после смерти своей первой жены Анны.
  6. ↑ Костюшко надиктовал текст Павликовскому, бывшему его секретарём[99].

Примечания

  1. ↑ [books.google.ru/books?id=gv0iAQAAIAAJ&q=Tadas+Bonaventura+Kosciu%C5%A1ka&dq=Tadas+Bonaventura+Kosciu%C5%A1ka&hl=ru&sa=X&redir_esc=y Kaunas: gatvės ir žmonės] / Sajauskas S., Baltrušaitienė R., Markūnas A., Birškytė L. ; sudarytojas ir atsakomasis redaktorius Stanislovas Sajauskas. — Kaunas : Aesti, 2001. — 200 p.
  2. ↑ [www.belarus.by/ru/about-belarus/famous-belarusians/tadeusz-kosciuszko Тадеуш Костюшко] // Официальный сайт Республики Беларусь
  3. ↑ Herbst, 1969 p. 430.
  4. ↑ Szyndler, 1994, p. 103.
  5. ↑ Storozynski9, 2009, p. 13.
  6. ↑ 1 2 Kajencki, 1998, p. 54.
  7. ↑ 1 2 Szyndler2, 1991, p. 27.
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Емельянчык У. Касцюшка Андрэй Тадэвуш Банавентура // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі / Рэдкал.: Г. П. Пашкоў (галоўны рэд.) i iнш.; Маст. Э. Э. Жакевiч. — Мн.: БелЭн, 1997. — Т. 4:Кадэты-Ляшчэня. — С. 144—146. — 432 с. — 10 000 экз. — ISBN 985-11-0041-2.
  9. ↑ 1 2 Юхо Я. За вольнасць нашу і вашу: Тадэвуш Касцюшка. — Мінск: Навука і тэхніка, 1990. — С. 7.
  10. ↑ Storozynski1, 2011, p. 28.
  11. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Herbst, 1969 p. 431.
  12. ↑ Gardner, 1942, p. 17.
  13. ↑ 1 2 Storozynski9 2009, С. 17-18
  14. ↑ Storozynski1, 2011, p. 32.
  15. ↑ Островер, 1961, с. 76—79.
  16. ↑ 1 2 3 Клейн Б. Найдено в архиве // Неман : журнал. — 1965. — № 6. — С. 120.
  17. ↑ Storozynski1, 2011, p. 36-38.
  18. ↑ 1 2 Сулек, 1970, с. 142.
  19. ↑ Storozynski1, 2011, p. 41-42.
  20. ↑ 1 2 Storozynski1 2011, С. 47–52
  21. ↑ 1 2 3 Storozynski1 2011, С. 53–54
  22. ↑ Afflerbach 2012, С. 177–179
  23. ↑ Storozynski1, 2011, p. 65.
  24. ↑ 1 2 3 Сулек, 1970, с. 143.
  25. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Herbst, 1969 p. 43.
  26. ↑ Storozynski1, 2011, p. 85.
  27. ↑ Storozynski1, 2011, p. 131–32.
  28. ↑ Palmer, 1976, p. 171—174.
  29. ↑ Storozynski1, 2011, p. 141–142.
  30. ↑ Storozynski1, 2011, p. 144–146.
  31. ↑ Storozynski1, 2011, p. 147.
  32. ↑ Storozynski1, 2011, p. 148.
  33. ↑ Storozynski1, 2011, p. 149–153.
  34. ↑ Storozynski1, 2011, p. 154.
  35. ↑ Kajencki, 1998, p. 174.
  36. ↑ Storozynski1, 2011, p. 158-160.
  37. ↑ Storozynski1, 2011, p. 161-162.
  38. ↑ Storozynski1, 2011, p. 164.
  39. ↑ Storozynski9, 2009, p. 114.
  40. ↑ Storozynski 2011, С. 166–167
  41. ↑ Storozynski1, 2011, p. 168.
  42. ↑ Storozynski1, 2011, p. 177.
  43. ↑ 1 2 Сулек, 1970, с. 147.
  44. ↑ Storozynski1, 2011, p. 181.
  45. ↑ Storozynski1, 2011, p. 187.
  46. ↑ Островер, 1961, с. 135.
  47. ↑ Storozynski1, 2011, p. 203.
  48. ↑ Storozynski1, 2011, p. 194.
  49. ↑ Storozynski1, 2011, p. 195.
  50. ↑ Storozynski1, 2011, p. 213-214.
  51. ↑ 1 2 История Польши: В 3-х т / Под ред. В. Д. Королюка и др.. — М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1954. — Т. 1. — С. 345.
  52. ↑ Storozynski1, 2011, p. 218-223.
  53. ↑ Bardach, 1987, p. 317.
  54. ↑ 1 2 Storozynski1 2011, С. 223
  55. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Herbst, 1969 p. 433.
  56. ↑ Сулек, 1970, с. 133.
  57. ↑ Storozynski1, 2011, p. 224.
  58. ↑ Storozynski1, 2011, p. 230.
  59. ↑ 1 2 Alex Storozynski. [books.google.com/books?id=yvanuAAACAAJ Kosciuszko Ksiaze chlopow]. — W.A.B.. — P. 223–224. — ISBN 978-83-7414-930-3.
  60. ↑ Русский биографический словарь — [dlib.rsl.ru/viewer/01002921622#page573 Русский биографический словарь: Ибак — Ключарев. — Изд. под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половцова. — Санкт-Петербург: тип. Гл. упр. уделов, 1897 [2]. — Т. 8.] — стр 573.
  61. ↑ Сулек, 1970, с. 135—137.
  62. ↑ Otrębski 1994, С. 39
  63. ↑ Storozynski1, 2011, p. 231.
  64. ↑ Storozynski1, 2011, p. 237.
  65. ↑ 1 2 Storozynski1 2011, С. 239–40
  66. ↑ 1 2 3 4 5 Herbst, 1969 p. 434.
  67. ↑ Storozynski1, 2011, p. 238.
  68. ↑ Storozynski1, 2011, p. 244-245.
  69. ↑ 1 2 Lukowski 2001, С. 101-103
  70. ↑ 1 2 Sužiedėlis 1944, С. 292-293
  71. ↑ Stone, 2001, p. 282-285.
  72. ↑ Storozynski1, 2011, p. 245.
  73. ↑ Storozynski1, 2011, p. 252.
  74. ↑ История Польши: В 3-х т / Под ред. В. Д. Королюка и др.. — М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1954. — Т. 1. — С. 346.
  75. ↑ 1 2 Herbst, 1969 p. 435.
  76. ↑ Storozynski1, 2011, p. 283.
  77. ↑ Сулек, 1970, p. 148—149.
  78. ↑ Storozynski9, 2009, p. 195-196.
  79. ↑ Островер, 1961, с. 217.
  80. ↑ Преснухин М. Ещё раз о забытом герое. Пленение Костюшко. 1794 г // Армии и битвы : журнал. — 2009. — № 12.
  81. ↑ Дьяков В. Тадеуш Костюшко в русской столице // Родина : журнал. — 1992. — № 8/9. — С. 153.
  82. ↑ 1 2 3 Дьяков В. Тадеуш Костюшко в русской столице // Родина : журнал. — 1992. — № 8/9. — С. 154.
  83. ↑ 1 2 Herbst, 1969 p. 436.
  84. ↑ Дьяков В. Тадеуш Костюшко в русской столице // Родина : журнал. — 1992. — № 8/9. — С. 154—155.
  85. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Herbst, 1969 p. 437.
  86. ↑ 1 2 Дьяков В. Тадеуш Костюшко в русской столице // Родина : журнал. — 1992. — № 8/9. — С. 155.
  87. ↑ Новикова О. В. Дворцы Русского музея: Сборник статей / Гос. Русский музей; Научн. ред. E. H. Петрова. — СПб.: Palace editions, 1999. — С. 170—174.
  88. ↑ 1 2 3 Gardner 1942, С. 183
  89. ↑ 1 2 Gardner 1942, С. 124
  90. ↑ 1 2 Sulkin, 1944, p. 48.
  91. ↑ Nash, Hodges, Russell 2012, С. 161-162
  92. ↑ 1 2 Storozynski9 2009, С. 280
  93. ↑ Nash, Hodges, Russell 2012, С. 218
  94. ↑ Yiannopoulos 1958, С. 256
  95. ↑ Клейн Б. Найдено в архиве // Неман : журнал. — 1965. — № 6. — С. 120—121.
  96. ↑ Storozynski9, 2009, p. 282.
  97. ↑ Nash, Hodges, Russell 2012, С. 241
  98. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Herbst, 1969 p. 438.
  99. ↑ 1 2 Сулек, 1970, с. 150.
  100. ↑ Davies 2005, С. 216-217
  101. ↑ Сулек, 1970, с. 149.
  102. ↑ Davies 2005, С. 208
  103. ↑ [www.istpravda.ru/research/573/ Игорь Мельниченко. 1812 год. Выбор генерала Костюшко.]
  104. ↑ Storozynski1, 2011, p. 380-381.
  105. ↑ Szyndler2, 1991, p. 366.
  106. ↑ Zahorski A. Prawda i legenda o Tadeuszu Kościuszce // Powstanie kościuszkowskie. — Warszawa, 1985. — S. 8.
  107. ↑ 1 2 3 4 Zahorski A. Prawda i legenda o Tadeuszu Kościuszce // Powstanie kościuszkowskie. — Warszawa, 1985. — S. 9.
  108. ↑ Польское восстание 1794 г. под руководством Т. Костюшко: Каталог книг из коллекции Библиотеки РАН. — СПб.: БАН. — С. 3—4.
  109. ↑ Nash, Hodges, Russell 2012, С. 212
  110. ↑ Herbst, 1969, pp. 438-39.
  111. ↑ 1 2 Herbst, 1969, p. 439.
  112. ↑ Looser, 2010, p. 166.
  113. ↑ Nash, Hodges, Russell 2012, С. 10

Литература

  • Чарторыйский А. Мемары. - М: ТЕРРА - Кніжный клуб, 1998. - 304 с.
  • Гагарин М. [memoirs.ru/texts/Gagarin1905.htm Разговоры императора Павла I-го с Тадеушем Костюшко в Петербурге] / Сообщ. Г. А. Воробьев // Русская старина. — 1905. — Т. 124. — № 11. — С. 392—396.
  • Дьяков В. Тадеуш Костюшко в русской столице // Родина : журнал. — 1992. — № 8/9. — С. 154.
  • Емельянчык У. Касцюшка Андрэй Тадэвуш Банавентура // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі / Рэдкал.: Г. П. Пашкоў (галоўны рэд.) i iнш.; Маст. Э. Э. Жакевiч. — Мн.: БелЭн, 1997. — Т. 4:Кадэты-Ляшчэня. — С. 144—146. — 432 с. — 10 000 экз. — ISBN 985-11-0041-2.
  • Карнович Е. П. Костюшко // Очерки и рассказы из старинного быта Польши. — СПб.: Типография Ф. С. Сущинского, 1873. — С. 344.
  • Островер Л. Тадеуш Костюшко. — М.: Молодая гвардия, 1961. — 272 с. — (Жизнь замечательных людей).
  • Сулек З. Тадеуш Костюшко — вождь и общественный реформатор // История военного дела в Польше: Избранные вопросы / Под ред.Витольда Беганьского и др.. — Варшава: Изд-во М-во нац. обороны Польск. Нар. Республики, 1970. — С. 132—151.
  • Юхо, Я. А. За вольнасць нашу і вашу: Тадэвуш Касцюшка. – Мн.: Навука і тэхніка, 1989.- 52 с.
  • Holger Afflerbach, Hew Strachan. How Fighting Ends: A History of Surrender. — United Kingdom: Oxford University Press, 473 pages, 2012. — ISBN 978-0-19-969362-7.
  • Juliusz Bardach, Bogusław Leśnodorski, Michał Pietrzak. History of the Polish State and Law. — Warsaw: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1987.
  • Hugh Chisholm. Encyclopaedia Britannica: A Dictionary of Arts, Sciences, Literature and General Information. — New York: Encyclopaedia Britannica Company, Volume 15, 963 pages, 1911.
  • Davies Norman. God's Playground: A History of Poland in Two Volumes. — New York: Columbia University Press, Vol. 1, 616 pages; Vol. 2, 591 pages, 2005. — ISBN 978-0-19-925340-1.
  • Gardner Monica Mary. Kościuszko: A Biography. — G. Allen & Unwin., ltd, 136 pages, 1942., [books.google.com/books?id=hpkaAAAAIAAJ&source=gbs_navlinks_s Book (Google)], [www.gutenberg.org/files/27882/27882-h/27882-h.htm Book (Gutenberg)]
  • Herbst, Stanisław (1969), "Tadeusz Kościuszko", Tadeusz Kościuszko, vol. 14, Warszawa: Instytut Historii (Polska Akademia Nauk) 
  • Francis C. Kajencki. Thaddeus Kościuszko: Military Engineer of the American Revolution. — Hedgesville: Southwest Polonia Press, 334 pages, 1998. — ISBN 978-0-9627190-4-2.
  • Devoney Looser. Women Writers and Old Age in Great Britain, 1750–1850. — Baltimore: Johns Hopkins University Press, 252 pages, 2010. — ISBN 978-1-4214-0022-8.
  • Lukowski Jerzy, Zawadzki W. H. A Concise History of Poland. — Cambridge, United Kingdom: Cambridge University Press, 317 pages, 2001. — ISBN 978-0-521-55917-1.
  • Nash Gary, Hodges Graham Russell Gao. Friends of Liberty: Thomas Jefferson, Tadeusz Kosciuszko, and Agrippa Hull. — New York, NY: Basic Books, 328 pages, 2012. — ISBN 978-0-465-03148-1.
  • Tomasz Otrębski. "Kościuszko," 1893–1896. — Wydawn "Partner", 304 pages, 1994. — ISBN 978-Otrębski83-900984-0-1.
  • Palmer, Dave R. (1976). «Fortress West Point: 19th Century Concept in an 18th Century War». Military Engineer (Military Engineer) (68).
  • Savas Theodore P., Dameron J. David. New American Revolution Handbook: Facts and Artwork for Readers of All Ages, 1775–1783. — New York, NY: Casemate Publishers, 168 pages, 2010. — ISBN 978-1-932714-93-7.
  • Daniel Stone. The Polish–Lithuanian State: 1386–1795. — Seattle, Washington, 2001. — ISBN 978-0-295-98093-5.
  • Storozynski Alex. The Peasant Prince: Thaddeus Kosciuszko and the Age of Revolution. — New York: St. Martin's Press, 352 pages, 2009. — ISBN 978-1-4299-6607-8., [books.google.com/?id=wVqnlTbsdXcC Book]
  • Storozynski Alex. Kosciuszko Książę chłopów. — W.A.B, 2011. — ISBN 978-83-7414-930-3.
  • Sulkin Sidney, Sulkin Edith. The Democratic Heritage of Poland, "For Your Freedom and Ours": An Anthology. — Poland, 236 pages: Allen & Unwin, 1944.
  • Sužiedėlis Saulius. Historical Dictionary of Lithuania. — Lanham, Maryland: Scarecrow Press. — 428 p. — ISBN 978-0-8108-4914-3.
  • Bartłomiej Szyndler. Powstanie kościuszkowskie 1794. — Poland: Ancher, 455 pages, 1994. — ISBN 978-83-85576-10-5.
  • Bartłomiej Szyndler. Tadeusz Kościuszko, 1746–1817. — Poland: Wydawnictwo Bellona, 487 pages, 1991. — ISBN 978-83-11-07728-7.
  • Honeyman A. Van Doren. Somerset County Historical Quarterly, Volume 7. — Somerset, New Jersey: Somerset County Historical Society, 334 pages, 1918., [books.google.com/books?id=fPI5AQAAMAAJ&source=gbs_navlinks_s E’book]
  • Pula James S. Thaddeus Kosciuszko: The Purest Son of Liberty. — New York: Hippocrene Books, 1998. — ISBN 0-7818-0576-7.

Ссылки

  • Edward P. Alexander. [ojs.libraries.psu.edu/index.php/pmhb/article/download/42353/42074 Jefferson and Kosciuszko: Friends of Liberty and of Man]. Penn State University (1968).
  • Anderton, Margaret (2002). «[www.usc.edu/dept/polish_music/PMJ/issue/5.2.02/polonaiseanderton.html The Spirit of the Polonaise]» (Polish Music Journal) (Vol. 5, No. 2). Проверено November 17, 2012.
  • Anessi, Thomas [www.academia.edu/346935/Englands_Future_Polands_Past_History_and_National_Identity_In_Thaddeus_of_Warsaw England's Future/Poland's Past: History and National Identity In Thaddeus of Warsaw]. Проверено 26 сентября 2013.
  • Alfredas Bumblauskas. [www.lietuviai.se/uploads/file/Straipsniai/A_Bumblauskas_english_RED.pdf Lithuania's Millennium – Millennium Lithuaniae, Or what Lithuania can tell the world on this occasion]. Проверено 20 января 2010.
  • Cizauskas, Albert C. (1986). «[www.cizauskas.net/acc/thaddeus_kosciusko.html The Unusual Story of Thaddeus Kosciusko]». Lithuanian Quarterly Journal of Arts and Sciences 32 (1 – Spring). ISSN [worldcat.org/issn/0024-5089 0024-5089].
  • Chodakiewicz, Marek Jan [www.iwp.edu/programs/page/tadeusz-kosciuszko-a-man-of-unwavering-principle Tadeusz Kosciuszko: A man of unwavering principle]. The Institute of World Politics. Проверено 3 июля 2009.
  • Colimore, Edward. [articles.philly.com/2007-12-10/news/25227568_1_fort-site-earthen-walls-paulsboro Fighting to save remains of a fort], Philadelphia Inquirer, page article (December 10, 2007).
  • [www.nps.gov/thko/upload/KHouse%20REV%20CompPlan.pdf Comprehensive Plan – Liberty in My Name]. National Park Service, 58 pages (October 4, 2007). Проверено 3 июля 2009.
  • Feliks Koneczny. [www.nonpossumus.pl/biblioteka/feliks_koneczny/swieci/202.php Święci w dziejach Narodu Polskiego] (Polish). Nonpossumus.pl (date of publication not listed). Проверено 17 ноября 2012.
  • Новости [news.tut.by/society/132571.html TUTэйшыя ў свеце. Касцюшка – Общество – TUT.BY | НОВОСТИ – 24.03.2009, 13:46]. News.tut.by (24 марта 2009). Проверено 17 ноября 2012.
  • [www.senate.gov/artandhistory/art/artifact/Sculpture_21_00012.htm Tadeusz Kosciuszko]. Washington DC: Government Printing Office (1922). Проверено 14 октября 2013.
  • [www.capitalbridges.8m.com/bridges/thaddeus-kosciusko/ Thaddeus Kosciusko Bridge]. Capital Highways (2006). Проверено 3 октября 2013.
  • [www.dot.ny.gov/kbridge Kosciuszko Bridge Project]. New York State Department of Transportation. Проверено 3 октября 2013.
  • George Krol. [charter97.org/eng/news/2005/07/08/krol Remarks by U.S. Ambassador George Krol at the Ceremony to Unveil the Tadeusz Kosciuszko Monument]. Charter 97 (08/07/2005). Проверено 1 октября 2013.
  • Nash, Gary [hnn.us/articles/48794.html Why We Should All Regret Jefferson's Broken Promise to Kościuszko]. History News Network (2008). Проверено 21 апреля 2013.
  • Nowak, Martin S. [culture.polishsite.us/articles/art471fr.htm Julian Ursyn Niemcewicz]. Polish-American Journal, essay (2007). Проверено 3 октября 2013.
  • [detroit1701.org/Kosciuszko%20Statue.html Statue of General Thaddeus Kosciuszko – Third Street at Michigan Avenue in downtown Detroit]. University of Michigan. Проверено 21 апреля 2013.
  • [info-poland.buffalo.edu/classroom/kosciuszko/monuments.html Tadeusz Kosciuszko Gallery – Monuments]. Info-poland.buffalo.edu (2000). Проверено 12 сентября 2013.
  • [www.monticello.org/site/jefferson/thaddeus-kosciuszko Thaddeus Kosciuszko]. Thomas Jefferson Foundation. Проверено 7 октября 2013.
  • [www.nps.gov/thko/index.htm Thaddeus Kosciuszko National Memorial – Thaddeus Kosciuszko National Memorial]. Nps.gov. Проверено 12 сентября 2013.
  • [www.thekf.org/about/mission_history/ The Kosciuszko Foundation: Mission and History]. The Kosciuszko Foundation, New York. Проверено 29 сентября 2013.
  • [arago.si.edu/index.asp?con=1&cmd=1&tid=2033021 Kosciuszko Issue]. Smithsonian National Postal Museum (2007). Проверено 25 сентября 2013.
  • Yiannopoulos, Athanassios N. [scholarship.law.berkeley.edu/cgi/viewcontent.cgi?article=3224&context=californialawreview Wills of Movables in American Conflicts Law: A Critique of the Domiciliary Rule]. California Law Review (31 мая 1958). Проверено 3 октября 2013.
  • [www.kopieckosciuszki.pl/?x=historia_tk&lang=en Oficjalna Strona Kopca Kościuszki w Krakowie] (English and Polish). Kopieckosciuszki.pl. Проверено 17 ноября 2012.
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Storozynski 2011, Sužiedėlis 1944, Yiannopoulos 1958
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Костюшко, Тадеуш

«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Костюшко,_Тадеуш&oldid=81583816»