Тайвань под властью Японии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тайвань
台灣
Генерал-губернаторство

1895 — 1945



Флаг Японии Печать генерал-губернатора Тайваня

Тайвань под управлением Японии
Столица Тайхоку
Язык(и) Японский язык, Тайваньский язык
Религия Синтоизм
Форма правления генерал-губернаторство
Валюта тайваньская иена
К:Появились в 1895 годуК:Исчезли в 1945 году

Тайвань находился под управлением Японии с 1895 по 1945 годы. В 1895 году остров стал японской колонией по условиям Симоносекского мирного договора. В течение последующих 50 лет островом управляла японская колониальная администрация. После поражения Японии во Второй мировой войне он вошел в состав Китайской Республики.





История

Предыстория

Япония стала рассматривать возможность завоевания Тайваня с конца XVI века, когда Тоётоми Хидэёси начал политику заморской экспансии. Из-за болезней и вооружённого сопротивления аборигенов несколько попыток вторжения на остров закончились неудачей. В 1609 году Сёгунат Токугава отправил на остров Харуно Арима для исследования территории. В 1616 году Мураяма Тоан возглавил неудачное вторжение на остров.

В ноябре 1871 года 69 человек на борту судна из Королевства Рюкю были выброшены на берег сильным ветром на южной оконечности острова Тайвань. У потерпевших крушение возник конфликт с людьми из племени паиван, в результате чего многие рюкюсцы были убиты. В октябре 1872 года Япония потребовала компенсации от Цинского правительства, мотивируя это тем, что рюкюсцы являются подданными Японии. В мае 1873 года японские дипломаты прибыли в Пекин и предъявили свои требования, но цинское правительство немедленно их отвергло, мотивируя это тем, что Королевство Рюкю является независимым государством. Японцы отказались уходить, и потребовали, чтобы цинское правительство наказало «варваров с Тайваня». Им было объяснено, что на Тайване есть два вида аборигенов: те, которые непосредственно управляются правительственными чиновниками, и «дикие варвары, находящиеся вне влияния китайской культуры, которыми невозможно управлять напрямую». Цинские власти ясно дали понять японцам, что Тайвань находится под властью империи Цин, даже если отдельные обитающие там племена и не подвержены влиянию китайской культуры. Также японцам были приведены примеры случаев из различных стран мира, когда аборигены, проживающие на территории, формально входящей в состав какого-либо государства, не соответствуют господствующей культуре страны.

В апреле 1874 года японское правительство отправило более 3.000 человек на Тайвань в составе карательной экспедиции под руководством Сайго Цугумити. Узнав о присутствии на острове японцев и их боях с аборигенами (было убито 30 аборигенов и 12 японцев, ещё 531 японский солдат умер от болезней), цинское правительство с мая 1874 года начало переправлять на Тайвань войска для усиления местного гарнизона. В ноябре 1874 года, осознав свою неготовность к войне с Китаем, и получив компенсацию в размере 500.000 лянов серебра, Япония вывела войска.

Отделение Тайваня

В 1895 году, после Японо-китайской войны, в соответствии с Симоносекским договором Тайвань был передан Японии. Сразу после подписания договора оба правительства послали на Тайвань своих представителей для осуществления процедуры передачи, весь процесс должен был занять не более двух месяцев. Церемония передачи происходила на борту японского корабля, так как китайские представители опасались враждебных действий со стороны жителей Тайваня. Новая японская колониальная администрация дала обитателям Тайваня два года для того, чтобы те могли принять решение: остаться под японским управлением или покинуть остров.

Первый период японского управления (1895—1919)

Первый период японского управления характеризуется высоким уровнем партизанской борьбы со стороны местных жителей. В результате на сессии Парламента Японии в 1897 году даже обсуждался вопрос о том, не продать ли Тайвань Франции. В этот период пост генерал-губернатора Тайваня обычно был занят представителем военных кругов. В 1898 году генерал-губернатором Тайваня был назначен генерал Кодама Гэнтаро, с которым прибыл талантливый политик Гото Симпэй, возглавивший гражданскую колониальную администрацию. В то время рассматривалось два варианта управления Тайванем. Первый подход, которого придерживался Гото, утверждал, что с точки зрения биологии ассимиляция туземцев невозможна, поэтому Японии нужно использовать британские принципы управления колониями; иными словами, для Тайваня нужно разработать абсолютно новый свод законов, им нельзя управлять также, как собственно Японией. Противоположный подход, сторонником которого был будущий премьер-министр Хара Такаси, рассматривал тайваньцев и корейцев как «почти японцев», способных интегрироваться в японское общество и, следовательно, полагал возможным применение к ним тех же законов и правил, что и к прочим японцам. С 1898 по 1906 годы, пока тайваньскую администрацию возглавлял Гото, был популярен первый подход, и так было пока в 1918 году Хара Такаси не стал премьер-министром.

Период «интеграции» (1919—1937)

Середина 1910-х — правление под девизом «Тайсё» — это период демократизации в жизни Японии. В 1919 году генерал-губернатором Тайваня впервые стал гражданский человек — Дэн Кэндзиро. Перед отбытием на Тайвань он повстречался с премьер-министром Харой, давшим «добро» на проведение политики «До:ка» («интеграции»), формально объявленной в октябре 1919 года. В соответствии с этой политикой, Тайвань рассматривался как продолжение собственно японских островов, и его обитатели должны были осознать своё место и обязанности в качестве подданных Японской империи.

В рамках этой политики, проводившейся следующие 20 лет, были созданы местные органы власти, учреждена школьная система, запрещены телесные наказания, стимулировалось использование японского языка. Это резко контрастировало с отношением прежней администрации к местным нуждам, когда все заботы сводились к «железным дорогам, вакцинации и водопроводу».

Период «встраивания в империю» (1937—1945)

После начала войны с Китаем Тайванем вновь стали управлять военные, а тайваньские ресурсы начали использоваться в военных целях. Для этого было необходимо сотрудничество со стороны тайваньцев, которых необходимо было полностью встроить в японское общество. Поэтому колониальная администрация бросила все силы на проведение политики «Ко:минка ундо:» («Движение интеграции в империю»), нацеленной на полную японизацию тайваньцев. Местных жителей стали заставлять использовать японский язык, носить японскую одежду, жить в японских домах и обращаться в синтоизм. С 1942 года, после начала боевых действий на Тихом океане, тайваньцев стали призывать вступать в Японскую императорскую армию и Японский императорский флот; в 1945 году был введён полноценный призыв в армию.

Антияпонское движение

Вооружённое сопротивление японской оккупации в основном имело место в первые два десятилетия после отделения Тайваня от Китая. Впоследствии протест принял мирные формы.

Тайваньская республика

Передача Тайваня Японии по Симоносекскому договору вызвало массовый протест на Тайване. 25 мая 1895 года группа чиновников и шэньши объявила об отделении острова от империи Цин и провозглашении Тайваньской республики с бывшим губернатором острова Тан Цзинсуном в качестве её президента. Целью этой акции было сохранение Тайваня под китайской властью, ибо под верховенством Тайваньской республики китайские войска на острове могли бы сопротивляться японцам без формального нарушения Симоносекского договора. Возглавил войска Лю Юнфу — бывший командующий Войск Чёрного знамени, бивших французов во Вьетнаме («Войсками Чёрного знамени» называли остатки тайпинских войск, отступившие во Вьетнам; им было обещано полное прощение в случае, если они в качестве китайского экспедиционного корпуса будут сражаться против французов во время франко-китайской войны). 29 мая 1895 года японские войска высадились под Цзилуном, и 3 июня взяли город; президент Тан и вице-президент Цю Фэнцзя бежали на континент. В конце июня оставшиеся сторонники Республики собрались в Тайнани, провозгласив новым президентом Лю Юнфу. Японцы разгромили республиканцев и взяли Тайнань в октябре 1895 года.

Партизаны

После уничтожения Тайваньской республики японский генерал-губернатор Кабаяма Сукэнори сообщил в Японию, что «остров умиротворён», и приступил к созданию гражданской администрации. Однако в декабре на севере Тайваня произошёл ряд антияпонских восстаний, и в дальшейшем происходило примерно по одному восстанию в месяц. Тем не менее, к 1902 году антияпонское сопротивление среди этнических китайцев сошло на нет. Политика кнута и пряника, применявшаяся колониальной администрацией, дала свои плоды.

Период революций

В 1907 году разразилось восстание в Бэйпу. Между этим событием и Инцидентом Тапани в 1915 году произошло 13 восстаний, четыре из которых имели непосредственную связь с Синьхайской революцией в Китае. Целью одних восстаний было воссоединение Тайваня с Китаем, целью других — провозглашение независимости. В большинстве случаев повстанцев успевали арестовывать до того, как они могли осуществить свои планы. Инцидент Тапани, также известный как Восстание Храма Силай или Восстание Юй Цинфана, был крупнейшим из всех. Юй Цинфан, бывший полицейский офицер, возглавил вооружённые силы, состоявшие как из этнических китайцев, так и из тайваньских аборигенов, и в течение двух месяцев удерживал территорию современных уездов Тайнань и Гаосюн на южном Тайване. Подавить восстание удалось только в ходе совместной армейско-полицейской операции. 915 человек были приговорены к смертной казни, и 135 из них успели казнить до императорского указа о помиловании.

Инцидент в Ушэ

Самый известный конфликт с японцами — инцидент в регионе Ушэ, населённом аборигенами племени атаял. 7 октября 1930 года полицейский офицер Ёсимура Кацухико во время патруля стал свидетелем свадебной церемонии, в которой участвовал правнук Жудао Баи — вождя атаялов. Тамада предложил офицеру традиционный стакан вина, но тот отказался, заявив, что не возьмёт вина «из рук, измазанных кровью животных». Тамада отвёл его в сторону, и заставил выпить. Согласно объяснениям офицера, «пытаясь освободиться из этих грязных рук», он «случайно» дважды ударил тамаду палкой. Завязалась драка, в результате которой офицер получил ранения. На следующий день тамада попытался исправить ситуацию, но офицер отказался принять вино в подарок. Отношения между атаялами и японцами резко ухудшились.

27 октября 1930 года Жудао Баи и 1200 его соплеменников внезапно напали на Ушэскую начальную школу, где проходил спортивный праздник с участием большого количества японцев. Нападавшие устроили настоящую резню - было убито 134 японца и 2 тайваньца, 215 японцев ранено. Начались нападения атаялов на полицейские участки, почтовые отделения и другие места, где можно было захватить оружие и боеприпасы.

Реакция японцев была быстрой и решительной. Вооружённые современным оружием армия и полиция атаковали повстанцев везде, где находили, а также стали подстрекать соперничающие атаялские племена уничтожить бунтовщиков. В ход пошёл слезоточивый газ, а с середины ноября японцы начали сбрасывать на легковооружённых атаялов с самолётов канистры с отравляющими веществами. 1 декабря 1930 года Жудао Баи покончил жизнь самоубийством. Согласно японским данным, в ходе восстания были убиты либо покончили с собой 700 атаялов, 500 атаялов сдались. Несмотря на то, что сдавшиеся атаялы формально находились под защитой японской полиции, японцы позволили союзным им атаялским племенам убивать сдавшихся, и было убито ещё 200 пленников. Оставшиеся были поселены в маленьких резервациях, где жили под строгим полицейским надзором.

Регион Ушэ, где жили атаялы, считался районом образцовой политики по отношению к национальным меньшинствам. Восстание шокировало колониальную администрацию. Произошёл резкий пересмотр национальной политики, и тайваньские аборигены были повышены в статусе с «жителей внешних земель» до «внутренних», и к ним стали относиться как к прочим национальным меньшинствам. В свою очередь это привело к тому, что когда к власти пришли гоминьдановцы, то они посчитали, что данный статус был дан за лояльность по отношению к японской администрации, и для этих племён была развёрнута кампания по «переобучению».

См. также

Источники

  • О. Е. Непомнин «История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века» — Москва, издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2005. ISBN 5-02-018400-4
  • «История Востока» в 6 томах. Том IV «Восток в новое время (конец XVIII — начало XX в.)». Книга 2 — Москва, издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2005. ISBN 5-02-018473-X
  • «История Китая» п/ред. А. В. Меликсетова — Москва, издательство МГУ, издательство «Высшая школа», 2002. ISBN 5-211-04413-4


Напишите отзыв о статье "Тайвань под властью Японии"

Отрывок, характеризующий Тайвань под властью Японии

– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.