Тайдзюцу

Тай-дзюцу (яп. 体術) — японское искусство ближнего боя без оружия, искусство поддержания здорового тела.

Система тай-дзюцу включает в себя практически все известные группы техник: удары руками и ногами, болевые выкручивания, броски, удушения и т. д., воплощает в себе традиции более чем тысячелетней истории развития японского искусства воинов-теней и, по всей вероятности, одна из немногих, которые ещё считают своей главной задачей развитие сознания, духа воина через изучение реальной боевой техники и психофизической практики.

При поединке мастеров тайдзюцу высокого уровня малейшее движение зачастую решает исход боя, определяя победу или поражение. Даже если движение почти совершенно, одна маленькая ошибка иногда определяет жизнь или смерть.

Одно из древних названий дзюдзюцу, а в современную эпоху — техника передвижений и поворотов, входящая составной частью в большинство боевых искусств Востока.

Бои на статус и история сумо

В древней Японии борьба была довольно примитивной.

Номи-но Сукунэ прибыл из Идзумо, и ему и Тайма-но Кэхая немедленно повелели бороться. Эти мужи встали друг напротив друга. Оба подняли ноги и пнули друг друга. И Номи-но Сукунэ сломал ударом ребра Кэхая, и ещё раз ударил и сломал ему поясницу. Посему земля Тайма-но Кэхая была захвачена и целиком отдана Номи-но Сукунэ.

— «Нихонги» («Анналы Японии»)

Подобные состязания в «Нихонги» называются тикара-курабэ — «соизмерение сил». Именно сила, а не техника и ловкость определяли победителя в схватке. В V—VI веках на основе тикара-курабэ сложилась популярная и ныне борьба гигантов — сумо, а точнее — его ранний вариант сумаи. К периоду Нара эта борьба получила широкое распространение. Именно к этому времени относятся достоверные сведения о проведении состязаний по сумо.

Что касается техники тогдашнего сумо, то она, по-видимому, была довольно примитивна и включала в себя в основном толчки, сбивы, заваливания. Упор делался на силу. Борцы стремились путём специальной диеты увеличить собственный вес и, судя по изображениям, им это удавалось даже в те далекие, не вполне обеспеченные времена. На турнирах удары перестали применяться из-за их чрезвычайной опасности для здоровья, но в реальном бою борцы часто применяли удары руками и толчковый удар пяткой вперед. Так как победа в ритуальной схватке присуждалась борцу, бросившему противника наземь, то борьба в партере не велась и, соответственно, не изучалась.

Первая китайская волна

VIII—IX века стали весьма важной вехой в истории борьбы без оружия в стране Восходящего солнца. В это время усилились контакты с материком, и мощный культурный поток вместе с тысячами переселенцев хлынул из Китая и Кореи в Японию. Иммигранты привезли с собой свои оригинальные методы боя, в которых основное место отводилось разнообразным ударам руками и ногами, болевым приемам на суставы. В этой связи нужно упомянуть полу-легендарную школу сёсё-рю («школа всех наград»), сообщения о которой то появляются то исчезают в источниках XII—XIV веков. Создателем сёсё-рю считается выходец из знатного китайского иммигрантского рода, полководец Саканоуэ Тамурамаро, прославившийся своими победами над айнами. Спецификой этой школы было развитие исключительной силы руки и сверхзакалка ударных поверхностей, что, якобы, позволяло пробить стальную пластину панциря. Источники сообщают, что когда непобедимый военачальник конца XII века Минамото Ёсицунэ увидел работу мастера сёсё-рю, то был потрясен до глубины души.

Заметный след в истории японской борьбы без оружия оставила и школа Тёсуй-рю, созданная Отомо Комаро, изучившим китайское кулачное искусство у мастера Цзяньчжэня, приехавшего в Японию в правление императора Кокэна (749—758). Позже, в середине XIV века самурай Урабэ-но Сукунэ Канэсада усовершенствовал её технику, добавив приемы китайского наставника Суньжэня Исю. Канэсада назвал искусство Тёсуй-рю дакэн-дзюцу — «искусство кулачных ударов». Техника безоружного поединка Тёсуй-рю легла в основу Куки Синдэн-рю — одной из самых влиятельных школ японских бу-дзюцу.

Ёрои-кумиути

Примерно с X века, параллельно со становлением военного сословия самураев начала складываться специальная боевая система борьбы в доспехах — ёрои-кумиути (кумиути, ёрои-гуми, каттю-гуми). Во многом она походила на сумо — те же толчки и сваливания. Это легко объяснимо, ведь бойцы в сражениях носили доспехи, тяжесть которых с успехом заменяла искусственно нагнанный вес сумоиста. Да и громоздкие, похожие на коробки панцири мешали брать удобный захват. Тем не менее техника ёрои-кумиути была намного богаче. Здесь не было условных ограничений как в сумо — вести борьбу только стоя, ни в коем случае не падать на землю, не применять удары и оружие. Бойцы были вольны использовать любые приемы и способы — важен был лишь результат.

Приемы ёрои-кумиути использовались во всех случаях, когда воин терял оружие — ронял его, ломал и т. п. В битвах X—XIII веков бой начинался с перестрелки из луков, за которой следовала встречная атака и противники тут же оказывались на земле. Меч в такой ситуации использовать было очень сложно — его попросту некогда было вынимать из ножен. Поэтому ёрои-кумиути пользовалось в те дни гораздо большим почётом, чем фехтование на больших мечах-тати. Зато короткий меч-кодати или кинжал-танто обладали большой популярностью, так как ими можно было воспользоваться в бою в стиле ёрои-кумиути.

Основу ёрои-кумиути составляли различные борцовские приемы — захваты, броски, заломы, удушения — позволявшие эффективно вести бой с вооружённым и одетым в доспехи противником. При случае воины могли также использовать удары руками и ногами, но только как вспомогательное оружие — о вражеский доспех было проще отбить руку или ногу, чем нанести какой-нибудь вред.

Главным в ёрои-кумиути было правильное использование бедер и силы конечностей. Достигалось это при помощи специального обоюдного симметричного захвата, который назывался ёцу-гуми — «четверное сцепление». В ёцу-гуми оба бойца плотно обхватывали друг друга, не хватаясь при этом руками за пластины доспехов. Такой захват помогал воину сохранять равновесие и мобильность и позволял эффективно контролировать действия противника.

В любой удобный момент один или оба бойца были готовы мгновенно обнажить короткий меч или специальный кинжал для пробивания доспехов, называвшийся ёрои-доси. Ёрои-доси носили заткнутым за пояс на правом бедре, выхватывали его обычно левой рукой. Требовалось замечательное умение, чтобы контролировать противника одной рукой и поддерживать равновесие, пока вторая извлекала кинжал из ножен и пыталась поразить уязвимую, не прикрытую доспехами часть тела противника. Сделать это в свалке было крайне трудно, так как требовалось попасть в маленькую щель между пластинами, да ещё под строго определённым углом.

В ёрои-кумиути часто применялись разнообразные броски с падением, в которых боец стремился использовать вес собственного тела и тяжесть доспехов, чтобы опрокинуть противника на землю. После броска он стремился навалиться всей массой сверху и использовал удержание, чтобы обессилить врага, а затем прикончить ударом кинжала.

Мастера ёрои-кумиути стремились к максимально эффективному использованию особенностей конструкции японского доспеха. Так, при нападении сзади рывком за козырек шлема вверх, когда задняя пластина упиралась в основание шеи, можно было легко сломать шейные позвонки. Металлическое кольцо для крепления колчана на задней пластине панциря применялось в качестве удобной рукоятки при бросках через бедро.

Как видно из описания техники ёрои-кумиути, этот вид борьбы был рассчитан в основном на столкновение один на один. В те времена, в X—XIII веках, сражения, как правило, превращались в колоссальные турниры с традиционными громогласными провозглашениями родословных, с театральными вызовами на бой. Самураи считали ниже своего достоинства сражаться с противником, не назвавшим своего имени и не имеющим благородного происхождения, не желали унижаться до того, чтобы убивать врага скопом, когда невозможно определить, кто же проявил большую доблесть в сражении. Все это предопределило специфический характер ёрои-кумиути как искусства побеждать в рукопашном поединке в доспехах. Его последователи не задумывались о необходимости предохраняться от нападения сзади. Сцепляясь с противником, они уже не могли реагировать на действия других противников… И зачастую оказывались жертвами этих недосмотров.

На протяжении очень долгого времени — примерно с XI по XVI века — ёрои-кумиути являлось главной формой борьбы без оружия, но канонизировано оно было довольно поздно — в XIV—XV веках. Хотя ёрои-кумиути вошло в программу многих школ бу-дзюцу, за первенство в его канонизации спорят две школы: Мусо тёкудэн-рю, по преданию основанная ещё в XIII веке легендарным буддийским монахом Икэйбо Тёхэн, и Цуцуми Ходзан-рю, созданная в XIV веке мастером по имени Цуцуми Ямасиро-но-ками Ходзан, учеником полу-легендарного основателя японских бу-дзюцу дзэнского монаха Дзиона, которому принадлежит создание школы Нэн-рю.

Когусоку

Начиная с середины XVI века японское искусство рукопашного боя без оружия претерпевает революционные изменения. Это было предопределено многими факторами. Изменился общий характер ведения боевых действий. Сражение этого периода — уже не грандиозный турнир, а столкновение армий, где роль индивидуального воина отходит на второй план перед коллективными действиями. Здесь никто не откликается на вызов на поединок, стальная конная масса попросту давит воина-одиночку, а стена копейщиков во мгновение ока превращает его в решето. Нападения сзади, вдесятером на одного становятся обычным делом. По сравнению с предыдущим периодом резко возросла численность армий, которые теперь комплектуются не только из благородных буси, но и из простолюдинов. Рост количества воинов в сочетании с новой маневренной тактикой ведут к изменению защитного вооружения, которое должно стать легче и дешевле. И в XVI веке появляется облегченный чешуйчатый доспех гусоку работы знаменитого мастера Мацунага Хисасигэ. Широкое распространение получает его сокращенная форма когусоку, состоящая только из грудной пластины, набедренника, наголенников и наручей, служившая для экипировки полчищ рядовых солдат-пехотинцев асигару («легконогие»).

В результате всех этих перемен складывается новая система рукопашного боя в облегченном доспехе когусоку, известная под названиями когусоку и коси-но мавари («окружающее поясницу»). По сравнению с ёрои-кумиути арсенал когусоку был гораздо шире. Здесь и знакомые нам по дзюдо и айкидо броски через бедро, спину, плечо; оригинальные перевороты противника вниз головой с последующим опусканием черепом на мостовую; разнообразные подсечки; болевые приемы на локоть и колено, шейные позвонки. В когусоку уже довольно широко применялись удары, рассчитанные на поражение не прикрытых доспехом частей тела — почек (круговой удар кулаком в обход туловища), паха (удар типа «апперкот» под «юбку» доспеха), колена (удар ребром стопы) и т. п. Изобретение когусоку приписывается Такэноути Хисамори, который был силен духом, но мал ростом и слаб телом, а потому мечтал научиться побеждать более сильных и рослых противников за счёт ловкости и техники.

Когусоку в тот период не вытеснило ёрои-кумиути, поскольку самураи высших рангов по-прежнему носили тяжелые доспехи, способные защитить даже от мушкетной пули. В результате многие школы бу-дзюцу ввели в свою программу оба этих вида рукопашного боя. Примером такой системы является известная школа Ягю Синган-рю, где четко разграничивается уровень асигару — когусоку, и уровень буси — ёрои-кумиути, а кроме того имеется ещё и дзю-дзюцу — то есть искусство ведения боя без оружия (или с малыми подручными видами оружия) и без доспехов, но это уже следующий этап эволюции японской борьбы.

Дзю-дзюцу

С окончанием междоусобных войн в начале XVII века в Японии установился долгожданный мир, и доспехи были навсегда уложены в сундуки. Это вызвало подлинную революцию в мире искусства боя без оружия. Все ограничения, связанные с ведением боя верхом, в доспехах, ушли в прошлое, и взгляду мастеров борьбы открылись невиданные доселе просторы бесчисленных интерпретаций.

XVII век стал временем активного осмысления опыта, накопленного за долгие годы войн. Совершенствовалась техника борьбы, создавались фундаментальные теоретические работы по бу-дзюцу. В результате родилась новая, изощренная система боя голыми руками, получившая имя дзюдзюцу (известна также под названиями явара, ва-дзюцу, тайдзюцу и т. п.).

Это название, буквально обозначающее «искусство мягкости», полно глубокого смысла. В основу дзюдзюцу легла идея одоления противника — безоружного или вооружённого — при помощи упругой податливости, а не силы. Мастер дзю-дзюцу никогда не истощает в борьбе своих сил, а напротив старается измотать врага, чтобы легче было его победить. Он заставляет его делать резкие движения и ловко уворачивается от них. Не ставя жестких блоков, он проворно отступает, в результате противник, не встретив препятствия и повинуясь закону инерции, подается вперед. Пропустить силу противника мимо или перенаправить её, а когда она истощится, добавить своё усилие — вот сущность дзюдзюцу.

Легенды утверждают, что впервые сформулировал принцип мягкой податливости врач из Нагасаки по имени Акаяма Сиробэй (в другой версии — Миура Ёсин), который в течение ряда лет изучал в Китае традиционную медицину. Там он познакомился с техникой бросков, болевых приемов и ударов системы, которую он называл хакуда. Вернувшись на родину, он основал частную школу боевого искусства, где начал преподавание техники хакуда. Однако монотонность тренировок привела к тому, что вскоре почти все ученики отвернулись от Акаямы. Через четыре года после открытия своего додзё врач закрыл его и удалился в буддийский монастырь для стодневной медитации.

Как рассказывает легенда, однажды ранним морозным утром Акаяма вышел прогуляться в сад. Здесь его внимание привлекла замечательная картина: накануне выпал обильный снег, и у многих деревьев были сломаны ветви, только ива (по другим источникам — вишня-сакура) стояла как ни в чём не бывало — тяжелые комья снега просто соскальзывали с её упругих ветвей. Говорят, Акаяма при виде неповрежденных ветвей ивы пережил озарение. В один миг он понял, что противостоять силе силой бесполезно и губительно, нужно уклоняться от атаки, перенаправлять силу и использовать её себе на пользу. Этот всеобъемлющий принцип одоления силы мягкостью и податливостью лег в основу дальнейших исследований мастера, который вскоре сумел увеличить арсенал своей системы до 300 (по другим данным — до 70) приемов и создать свою собственную школу, которая после смерти учителя получила название Ёсин-рю.

Отрывок, характеризующий Тайдзюцу

– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.