Такэда Сингэн

Такэда Сингэн
武田 信玄
Гравюра с изображением Сингэна
Годы жизни
Период	Сэнгоку
Дата рождения	1 декабря 1521(1521-12-01)
Дата смерти	13 мая 1573(1573-05-13) (51 год)
Имена
Детское имя	Кацутиё
Взрослое имя	Харунобу
Должности
Сёгунат	Муромати
Род и родственники
Род	Такэда
Отец	Такэда Нобутора
Мать	Ои но Ката (大井の方)
Братья	Нобусигэ, Нобукадо.
Преемник	Такэда Кацуёри
Дети
Сыновья	Кацуёри

Такэда Сингэн (яп. 武田 信玄, 1 декабря 1521 — 13 мая 1573) — даймё и полководец Японии периода Сэнгоку («Воюющих провинций», 1467—1568 гг.).

Биография

Представитель рода Такэда. Был старшим сыном Такэды Нобуторы, полководца и правителя горной провинции Каи (ныне префектура Яманаси). При рождении получил имя Кацутиё («победа навсегда»), но в 1536 году сменил его на Харунобу, получив в дар иероглиф «хару» (晴) из имени 12-го сёгуна Асикаги Ёсихару. Имя Сингэн принял с монашеским саном в 1559 году.

Харунобу рос нелюбимым ребёнком, отец хотел избавиться от него, так как благоволил больше своему второму сыну — Такэде Нобусигэ, и именно ему собирался передать свои владения. В 1541 году при поддержке главных вассалов своего отца Харунобу восстал, и, изгнав Нобутору, стал править самостоятельно. Существует гипотеза, что Харунобу, готовясь сместить отца, вступил в тайный сговор с Имагавой Ёсимото.

Ещё Нобутора в союзе с землевладельцами провинции Синано (сейчас это префектура Нагано) Мураками и Сува вторгался в земли Синано. Харунобу вслед за отцом продолжил завоевательные походы в Синано. Однако он разорвал союз с кланом Сува и напал на него. В 1542 году он пленил Суву Ёрисигэ, привел его в столицу Каи, город Кофу, и там заставил покончить с собой. В 1543 году Харунобу разгромил владельца замка Нагакубо Ои Садатаку (совершил самоубийство), в 1547 году одержал крупную победу над объединенными силами владетеля замка Сига (Синано) Касахарой Киёсигэ и Уэсуги Норимасой (официально занимал тогда должность Канто канрэй) в битве при Оитахаре. В 1548 году другой правитель из Синано, Мураками Ёсикиё, нанес дружинам Такэды болезненное поражение в сражении при Уэдахаре. Погибли доблестные вассалы Такэды — Итагаки Нобуката, Амари Тораясу и др. Сам Сингэн был дважды ранен. Но в том же году он взял реванш, разгромив Ёсикиё в битве при Сиодзиритогэ.

После того как «Такэда Харунобу»(武田晴信) разгромил в 1553 году одного из последних непокорных ему могущественных лордов провинции Синано Мураками Ёсикиё, ему удалось поставить под свой контроль почти всю провинцию Синано (за исключением северной её части). Мураками Ёсикиё бежал из родового замка и вынужден был просить помощи у ближайшего соседа, которым был блистательный полководец, даймё провинции Этиго Нагао Кагэтора, вошедший в историю под именем Уэсуги Кэнсин. Так началась прославленная в военной истории серия войн между Кэнсином и Сингэном. Пять сражений были разыграны на одном и том же месте, на ровном участке земли в Синано, называемом Каванакадзима, где сливаются реки Сайгава и Тикумагава — в 1553, 1555, 1557, 1561 и 1564 годах.

В нескольких сражениях, когда одна из сторон приобретала тактическое преимущество над другой, обе армии двигались как гигантские шахматы, в которых шахматными фигурами служили люди. Четвёртая битва при Каванакадзиме в 1561 году была настоящим — большим и кровавым — сражением. В ходе сражения Уэсуги Кэнсин с обнажённым мечом кинулся на Сингэна, сидевшего на походном стуле. На вопрос, о чём он думает перед смертью, Сингэн сложил изящное стихотворение и отразил удар меча боевым железным веером.

Уважение, которое Кэнсин и Сингэн испытывали друг к другу, лучше всего иллюстрируется знаменитой «историей с солью». Поскольку владения Сингэна находились вдали от моря, он получал соль из княжества Имагава. Однако после того как Сингэн напал на ослабевший из-за поражения при Окэхадзаме (1560 год) дом Имагава, глава последнего Имагава Удзидзанэ перестал продавать во владения Такэды соль (нападение на Имагаву также привело к войне Такэды с семейством Ходзё, из владений которого соль также купить было невозможно). Уэсуги Кэнсин, узнав о трудностях Сингэна, заметил, что Удзидзанэ совершил очень подлый поступок, и послал Сингэну некоторое количество соли из собственной провинции, которая имела выход к побережью Японского моря. И добавил при этом: «Я воюю не солью, а мечом». Эта история содержится в источнике эпохи Токугава «Синсю тонъя юрай кикан» (яп. 信州問屋由来記鑑 Описание истоков оптовой торговли в провинции Синано, 1795 год).

Когда Сингэн не был занят войной с Уэсуги, он эффективно управлял своими владениями — строил дороги, дамбы и плотины, добывал золото, организовал курьерскую службу и систему налогообложения. Возведённая им дамба «Сингэн» названа в его честь. Сингэн был талантливым администратором и успешно вводил новшества в управлении своими землями. От его имени в 1547 году в княжестве был принят законодательный свод «Косю хатто-но сидай» из 26 статей, к 1554 году расширенный до 57 статей (переведён со старояпонского на русский язык). При Сингэне в провинции Каи активно разрабатывались золотые рудники, по всей Японии славились золотые монеты, отчеканенные в княжестве Такэда — «косюкин» (золото Каи).

Такэда укреплял своё могущество всеми доступными способами: стратегическими военными ходами, тактическими манёврами, предательствами, альянсами с сильными военными феодалами. В зрелом возрасте Сингэн редко руководил сражениями лично. Его поддерживала команда из 24-х способных военачальников, таких как Ямамото Ка́нсукэ, Ямагата Масакагэ, Баба Нобухару, Найто Масатоё, Итагаки Нобуката и др. Примечательно, что на изображениях эпохи Токугава в числе 24-х полководцев присутствует и сам Сингэн. Нет никаких доказательств того, что в клане Такэда эти 24 вассала (кроме самого даймё) все вместе имели какой-то особый статус. Они служили Сингэну в разное время и сам факт совместного их упоминания говорит скорее о высокой оценке современниками военных дарований этих военачальников.

В 1554 году Харунобу способствовал примирению ранее враждовавших Имагавы Ёсимото и Го-Ходзё Удзиясу. Дочь Ёсимото стала женой старшего сына Сингэна — Харунобу. В то же время дочь Сингэна вышла замуж за Ходзё Удзимасу, старшего сына Удзиясу. Таким образом был оформлен тройственный союз родов Ходзё, Имагава и Такэда. Ходзё и Такэда объединили силы в борьбе с Уэсуги. Однако альянс зашатался после гибели Имагавы Ёсимото в битве при Окэхадзаме в 1560 году. Сингэн напал на наследника Ёсимото — Удзидзанэ и вторгся в 1568 году в провинцию Суруга, владения рода Имагава. Первоначально Сингэн координировал свои действия с одним из князей провинции Микава — Токугавой Иэясу. Но затем они повздорили из-за земли Тотоми, которая ранее принадлежала дому Имагава. Одновременно против Такэды выступили Ходзё, помирившиеся с кланом Уэсуги.

В 1569 году Сингэн при посредничестве сёгуна Асикаги Ёсиаки и Оды Нобунаги смог заключить мир с Уэсуги Кэнсином. Для сдерживания Ходзё Сингэн сблизился с кланом Сатакэ (провинция Хитати) и другими домами области Канто. В октябре 1569 года он осадил замок Одавара (цитадель княжества Го-Ходзё), но вскоре вынужден был снять осаду. На обратном пути на армию Такэды внезапно напали отряды Ходзё, но их атака была успешно отбита. В 1571 году умер Ходзё Удзиясу, его сын Удзимаса стал главой дома. Он был женат на дочери Сингэна и возобновил с ним альянс.

Между тем отношения сёгуна и Оды Нобунаги, который в 1568 году по приказу сёгуна вошел в Киото и изгнал врагов бакуфу, испортились. Сёгун Ёсиаки послал Сингэну приказ об усмирении Нобунаги. Сингэн поворачивает свои армии на запад и начинает войну с Токугавой Иэясу, союзником дома Ода. 30-тысячное войско Такэды разделилось на три части (отряды вассалов Сингэна Ямагаты Масакагэ, Акиямы Нобутомо и основные силы во главе с самим Сингэном) и в 1572 году вторглось в Микаву, Тотоми и Мино — земли Токугавы и Оды.

Военачальники Такэды владели стратегической инициативой и захватывали во владениях Токугавы один замок за другим (Замок Ивамура). Нобунага не мог оказать серьёзную помощь своему союзнику, так как был скован борьбой с кланами Адзаи, Асакура и сектой Икко-икки.

В битве при Микатагахаре (провинция Тотоми, 1573 год) 27-тысячная армия Такэды нанесла сокрушительное поражение 11-тысячному войску Токугавы (в его рядах было три тысячи воинов Нобунаги). К 1573 году Харунобу превратился в одного из самых могущественных японских даймё, в его княжество входили провинции Каи, Синано, Суруга, Тотоми, запад провинции Кодзукэ, восточные области провинции Мино и южная часть провинции Хида.

Однако планам Такэды, готовившегося выполнить приказ сёгуна и усмирить Нобунагу, не суждено было сбыться. Сингэн неожиданно умер 13 мая 1573 года. Точная причина его смерти неизвестна. Одни полагают, что он скончался от туберкулёза, другие — от пулевого ранения, полученного при осаде неприятельского замка. Перед смертью Такэда Сингэн завещал своему сыну, Кацуёри, примириться с Уэсуги Кэнсином и во всем полагаться на него, но тот не выполнил заветы отца, приведя к гибели весь род Такэда. Девять лет спустя Ода Нобунага уничтожил наследников Сингэна и захватил его владения.

Японцы считают Такэду одним из самых лучших полководцев в своей истории. Существует множество легенд и преданий, основанных на историческом сочинении, созданном вассалами дома Такэда «Коё гункан», повествующем о его подвигах, бесстрашии и воинском таланте. В «Коё гункан» рассказывается о военном искусстве, обычаях и нравах дома Такэда.

Сингэн поощрял развитие шпионажа и применение наемных убийц и диверсантов — ниндзя. Сингэну служили так называемые «суппа» (透波). Его тайные поручения также выполняли «куноити» (くの一) — женщины-ниндзя (иногда считают, что они лишь выполняли приказы настоящих синоби). В организацию шпионов и диверсантов Сингэна входили и так называемые «мицумоно» (三ツ者), которые под видом торговцев и монахов добывали нужную информацию в других княжествах. Для её передачи в Каи они использовали в том числе уникальную сигнальную систему «нороси» (狼煙).

«Тигр Каи» (одно из прозвищ Сингэна) по-видимому хорошо представлял себе перспективы применения огнестрельного оружия, и одним из первых создал в своей армии подразделения аркебузиров и специалистов-минёров, использовавшихся при осадах замков. По данным источников, к 1555 году в его армии было не менее трехсот аркебуз.

Сингэн был популярен среди самураев, с которыми переносил все опасности и лишения службы, и среди крестьян, которые звали его Сингэн-ко — Князь Сингэн. Он покровительствовал боевым искусствам и проповедовал благородство в бою, невозмутимость и дзэнское хладнокровие в самых тяжелых ситуациях.

Девизом Сингэна было выражение «Фуринкадзан» (яп. 風林火山 Фу:-рин-ка-дзан, «Ветер, лес, огонь, гора»), сокращение цитаты из «Искусства войны» китайского автора Сунь-цзы, которая в оригинале читалась так:

• Глава 7, строка 13: 故其疾如風，其徐如林 он [военачальник] стремителен, как ветер; он спокоен и медлителен, как лес;
• Глава 7, строка 14: 侵掠如火，不動如山 он вторгается и опустошает, как огонь; он неподвижен, как гора.

На боевом знамени Сингэна было начертано: (яп. 疾如風、徐如林、侵掠如火、不動如山 токи кото кадзэ но готоку, сидзуканару кото хаяси но готоку, окасикасумэру кото хи но готоку, угокадзару кото яма но готоси). Передают, будто эти слова на знамени начертал настоятель храма Эриндзи (恵林寺) Кайсэн Дзёки (快川 紹喜). Само же знамя хранится и по сей день в синтоистском святилище «Такэда дзиндзя» (武田神社). За двести лет до Сингэна сторонник Южного двора Китабатакэ Акииэ также использовал эти слова древнего китайского стратега на своих стягах.

Кроме того, Сингэну приписывают и такие слова: Люди — это замок, каменная стена и ров. Сострадание — мой друг, ненависть — мой враг. (яп. 人は城、人は石垣、人は堀。情けは味方、仇は敵なり Хито ва сиро, хито ва исигаки, хито ва хори. Насакэ ва миката, ада ва тэки нари). Это изречение знаменитого военачальника показывает, что гораздо больше он полагался на преданность своих людей, чем на крепостные стены.

Токугава Иэясу, захвативший впоследствии провинцию Каи, получил вместе с ней и сложившуюся под руководством Сингэна административную систему.

См. также

• Тень воина (фильм) — фильм Акиры Куросавы о событиях, последовавших за смертью Сингэна. В роли Сингэна — Тацуя Накадай
• Небо и земля (фильм, 1990) — исторический фильм о противостоянии Такэды Сингэна и Уэсуги Кэнсина. В роли Сингэна — Масахико Цугава
• Знамёна самураев (фильм) (Furin Kazan) — исторический фильм о Такэде Сингэне и его стратеге Ямамото Кансукэ. В роли Сингэна — Кинносукэ Накамура.
• Furin Kazan (телесериал, 2007) — исторический сериал о Такэде Сингэне и его стратеге Ямамото Кансукэ. В роли Сингэна — Камэдзиро Итикава.

Литература

• История Японии. — Т. 1. — М., 1998.
• Кожевников В. В. Очерки по истории Японии. XII—XVI вв. — Влдв.: ДВГУ, 1999.
• Искендеров А. А. Тоётоми Хидэёси. — М., 1984.
• [www.sengoku.ru/archive/library/history/personality/214032.htm Такэда Сингэн. А. Куршаков, И. Марчук]
• [www.superstrategia.com/jp/jp.htm Труды самураев и мастеров стратегической мысли. Японские стратегические школы]
• [stud.ibi.spb.ru/154/hapunad/html_files/voennaja_history7-2.html Военная история самураев]
• Полхов С. А. «Косю хатто-но сидай»: структура законодательного уложения эпохи сэнгоку // История и культура традиционной Японии 3. Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности РГГУ. Выпуск XXXII. — М.: «Наталис», 2010. — С. 31—70.
• [www.city.kofu.yamanashi.jp/contents/content/view/56/88/ Интернет-страница города Кофу (префектура Яманаси)]. Раздел История (歴史)
• Горбылев А. М. Путь невидимых. Подлинная история нин-дзюцу. — Мн.: «Харвест», 1999.

Ссылки

• ТАКЭДА Сингэн // Япония от А до Я. Популярная иллюстрированная энциклопедия. (CD-ROM). — М.: Directmedia Publishing, «Япония сегодня», 2008. — ISBN 978-5-94865-190-3.

Япония   Азия   Война   История   Персоналии

Отрывок, характеризующий Такэда Сингэн

– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.