Талвела, Пааво

Па́аво Та́лвела
фин. Paavo Juho Thorén
Дата рождения	19 января 1897(1897-01-19)
Место рождения	Гельсингфорс, Великое княжество Финляндское, Российская империя
Дата смерти	30 сентября 1973(1973-09-30) (76 лет)
Место смерти	Хельсинки, Финляндия
Род войск	Пехота
Звание	Генерал пехоты
Сражения/войны	Первая мировая война, Вторая мировая война
Награды и премии

Па́аво Та́лвела (фин. Paavo Talvela), имя при рождении Пааво Юхо Торе́н (фин. Paavo Juho Thorén; 19 января 1897 Гельсингфорс, Великое княжество Финляндское, Российская империя — 30 сентября 1973, Хельсинки, Финляндия) — финский военный деятель, участник Первой мировой войны, Гражданской войны в Финляндии, Первой советско-финской войны, Зимней войны и Войны-продолжения, генерал пехоты (1966). Кавалер креста Маннергейма 2-го класса (1941).

Биография

Детство и молодость

Пааво Юхо Торен (с 1905 года Талвела) был последним из одиннадцати детей в семье земледельцев. Не закончив коммерческого училища, он отправился в Германию, где в 1916—1917 годах получил военное образование в финском Егерском батальоне и участвовал в боях на восточном германском фронте, в том числе на реке Мисе и в Рижском заливе. Весной 1917 года его отправили в Швецию и Финляндию с особым заданием в рамках егерского движения. Однако миссия не удалась, поскольку он был задержан на шведско-финской границе и много месяцев провёл под надзором шведских властей в Лулео и Уппсале. Лишь в конце 1917 года он через Аландские острова добрался до Турку, где некоторое время занимался организационной работой в шюцкоре. В конце декабря он переехал в только что открытое военное училище в Вимпели, где работал преподавателем.

Гражданская война и Олонецкая экспедиция

Во время Гражданской войны в Финляндии Талвела сначала участвовал в захвате Кристиинанкаупунки, а затем действовал на правом фланге фронта в Сатакунта. Лейтенант (18.02.1918), капитан (16.03.1918), по окончании войны ему было присвоено звание майора (20.05.1918). Талвела служил в разных войсковых частях, но в 1919 году вышел в отставку и возглавил военную экспедицию в Карелию; после подписания в 1920 году Тартуского мирного договора не соглашался на вывод войск из Карелии ещё в течение двух лет, ведя партизанскую войну. В 1922 году с остатками отряда вернулся в Финляндию, где встречен как национальный герой.

Военная и политическая карьера

В 1924—1926 годах проходит обучение в Высшей военной школе. Подполковник (16.05.1925). По окончанию назначен командиром элитного Егерского полка. Спустя три года принял активное участие в формировании Лапуаского движения, ставившего своей целью борьбу с коммунистами в Финляндии. Полковник (15.06.1928). Вскоре он уволился из рядов вооружённых сил, целиком отдавшись политической деятельности и бизнесу. Однако в 1932 году Лапуаское движение было запрещено вследствие неудачной попытки государственного переворота.

Во Второй мировой войне

В середине 1939 года вернулся на военную службу в качестве помощника начальника Управления военной экономики Министерства обороны и начальника штаба Совета вооружений. Вскоре после начала Зимней войны, 8 декабря 1939 года, возглавил отдельную оперативную группу из семи батальонов, которой было поручено стабилизировать положение на северном фланге IV корпуса генерал-майора Хегглунда. 12 декабря уничтожил советскую 139-ю стрелковую дивизию, затем разгромил брошенную сюда советскую 75-ю стрелковую дивизию. В течение 10 дней он взял в плен 600 человек, захватил 60 танков, 31 орудие и 220 пулемётов, сам при этом потерял до 25 % личного состава. Произведён в генерал-майоры (18.12.1939).

19 февраля 1940 года назначен командиром III корпуса, действовавшего на Карельском перешейке. Успешно оборонялся от наступавших войск 13-й советской армии, не позволяя ей до конца войны прорваться к Кексгольму. После войны Талвела поручено руководство укреплением порта Петсамо. В сентябре 1940 года в качестве личного представителя Маннергейма провёл в Берлине раунд переговоров с представителями германского Генштаба, была достигнута договорённость о сотрудничестве Генштабов Финляндии и Германии. Затем ещё несколько раз выезжал в Германию; во многом благодаря его дипломатическим успехам в плане «Барбаросса» для финской армии была предусмотрена активная роль в будущей войне.

В июне 1941 года назначен командиром VI корпуса (5-я и 11-я дивизии, 1-я егерская бригада), который с началом войны вошёл в состав Карельской армии. Сыграл ведущую роль в финском наступлении в Восточной Карелии. В июле 1941 прорвал оборону 71-й стрелковой дивизии и 14 июля расчленил фронт 7-й советской армии, после чего вышел на советско-финскую границу 1939 года. 4 сентября корпус Талвела начал наступление на Свирском направлении, прорвал оборону Южной оперативной группы и 6 сентября взял Олонец. Способствовал взятию Петрозаводска частями генерала Хегглунда, а затем участвовал в боях к северу от Онежского озера. В начале 1942 года назначен командующим Карельской армией.

В середине 1942 года направлен в Берлин представителем главнокомандующего финской армией при Верховном командовании вермахта (OKB). Генерал-лейтенант (1942).

В конце июня 1944 года советские войска начали крупномасштабное наступление, и Талвела был срочно отозван и назначен командиром II корпуса (также носил название Масельской оперативной группы), развернутого между Сегозером и Онежским озером. 14 июня сменил генерал-лейтенанта Эша во главе Олонецкой оперативной группы. Скрытно отвёл войска, закрепившись на укрепленном рубеже реки Свирь. Не смог выдержать удар 32-й советской армии и 9 августа был вынужден отступить на старую линию обороны.

С 1 августа по 7 сентября 1944 года вновь занимал пост представителя при германском командовании.

После войны

В 1946 году вышел в отставку и уехал в Латинскую Америку, где вновь занялся бизнесом, однако уже в 1949, составив крупное состояние, вернулся в Финляндию. В 1951 году, после смерти Маннергейма создал и возглавил общество памяти маршала. Занимался политикой на муниципальном уровне.

Пааво Талвела скончался в 1973 г. Его жена Карин (они состояли в браке с 1923 г.) пережила его на шестнадцать лет. У них было трое детей.

Литература

• Гордиенко А. Н. Командиры Второй мировой войны. Т. 2., Мн., 1998. ISBN 985-437-627-3
• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия]  (Проверено 18 февраля 2010)

Ссылки

• www.hronos.km.ru/biograf/bio_t/talvela.html
• www.mannerheim.fi/mannerheim_v/10_ylip/e_talvel.htm

Отрывок, характеризующий Талвела, Пааво

– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.