Талер

Та́лер (нем. Taler) — название крупной серебряной монеты, которая в XVI—XIX веках играла важную роль в денежном обращении Европы и в международной торговле.

Появление талера

Гульденгрош

Первым в Европе чеканку крупной серебряной монеты весом в унцию начал эрцгерцог Тироля Сигизмунд. Вначале в 1484 году им была выпущена монета из высокопробного серебра массой около 15,5 г.
В 1486 году он выпустил вдвое большую монету массой 31,83 г. Она содержала 29,23 г чистого серебра и была приравнена к 60 крейцерам — то есть соответствовала гольдгульдену (золотому гульдену), поэтому её назвали гульденгрош или гульдинер.

В конце XV—начале XVI века серебряные гульдинеры получили распространение в Центральной Европе. В 1493 году гульдинер начали выпускать в Берне (Швейцария), в 1500 — в Саксонии. Масса гульдинера несколько уменьшилась — до 29,2 г (гульдинер = 1/8 кёльнской марки).

Иоахимсталер

См. также: Клапмютценталер

Вначале крупные серебряные монеты выпускались мизерными тиражами и по своей сути являлись донативными, то есть подарочными. Первым гульденгрошеном, который являлся реальным расчётным средством, стала саксонская монета чеканившаяся в 1500—1525 годах. Содержание в ней 27,4 г чистого серебра было выбрано не случайно. При соотношении стоимости серебра к золоту на то время, как 10,8 к 1, стоимость этой монеты полностью соответствовала стоимости рейнского гольдгульдена содержащего 2,54 г золота. В 1510—1512 годах в области Рудных гор на северо-востоке Богемии были открыты богатые месторождения серебра. По приказу местного правителя Стефана Шлика в 1516 году был основан посёлок рудокопов, который получил название Таль, от нем. Tal — долина. В следующем 1517 году, разросшийся город, в честь покровителя рудокопов святого Иоахима, получил название Иоахимсталя.

В 1518 году барон Шлик получил монетную регалию (право на чеканку собственной монеты) от короля Чехии и Венгрии Людовика. В том же году было выпущено около 61,5 тысяч крупных серебряных монет по типу гульдинера. Их чеканка стала регулярной. Производительность монетного двора выросла с 92416 талеров в 1519 году до 208593 талеров в 1527 г. Монеты имели вес в 29,25—29,5 г и содержали около 27,2 г чистого серебра (то есть имела несколько меньшую пробу, чем гульдинер). Также данные монеты имели характерный дизайн. Аверс содержал изображение святого Иоахима, а реверс — геральдического льва и титул короля Людовика.

В 1528 году у семьи покойного графа Шлика было отобрано право чеканить собственные деньги. Монетный двор в Йоахимстале стал королевским. На монетах стали изображать портрет Фердинанда вместо святого Иоахима.

По средневековым меркам тираж новых гульдинеров был огромен. Всего до 1545 года из серебра рудников Иоахимстале было отчеканено более 3 млн экземпляров иоахимсталеров. Это принесло не только колоссальный доход семейству Шликов, но и привело к их распространению по всей Германии, Чехии и Венгрии, а также за их пределами. Большое количество характерных денежных знаков привёло к тому, что их стали называть по месту чеканки «иоахимсталерами», или сокращённо «талерами». Это название позже перешло на все типы гульденгрошенов. В других странах оно трансформировалось в доллар, дальдер, дальдре, далер, таллеро, талари, толар, таляр.

Установление стандарта талера

См. также: Имперские монетные уставы

Для поддержания качества серебряной монеты и упорядочения денежной эмиссии 10 ноября 1524 года в Священной Римской империи был принят эслингенский имперский монетный устав, по которому масса талера была узаконена в 29,43 г. (27,41 г. чистого серебра).

Несмотря на это, в 1534 году в Богемии и Саксонии начали чеканку монеты с еще меньшим содержанием серебра, чем в первых йоахимсталерах (проба была снижена почти до 900-й).
Таким образом, реальный талер содержал меньше серебра, чем стандартный гульдинер, а перечеканка обошлась бы слишком дорого. В 1551 и 1559 годах в Аугсбурге были приняты новые имперские монетные уставы.

Тем временем Европу наводняло серебро из Америки, тогда как приток золота был значительно меньше. Таким образом, стоимость золота относительно серебра повышалась.
В 1551 году с целью вернуть паритет золотых и серебряных монет проба гульдинера была снижена до 882-й, при этом масса монеты должна была увеличиться до 31,18 г. Таким образом, гульдинер снова должен стать равным золотому гольдгульдену.

После смерти императора Карла V по новому монетному уставу 1559 года стандарт серебряного гульдинера был пересмотрен: он был приравнен к 60 крейцерам. Таким образом, масса его должна была составлять 24,62 г при содержании серебра 22,91 г.
Золотой гольдгульден стал равен 75 крейцерам.

Однако в большей части Германии новый стандарт не прижился. Здесь уже ходили талеры совершенно другого образца.
Наконец, в 1566 году в Лейпциге основной серебряной монетой был признан серебряный талер 889-й пробы массой 29,23 г. Он стал называться рейхсталер (Reichsthaler).
Гульдинер (впоследствии — гульден) остался основной серебряной монетой некоторых германских государств; позже он был приравнен к 2/3 талера.

Распространение талера

Очень скоро талер занял доминирующее положение в международной торговле.
В Испании талер стал называться талеро, в Южных Нидерландах — дальдре, в Соединенных провинциях и нижнегерманских землях — даальдер, в скандинавских странах — далер, в Италии — таллеро.

В Англии талер называли даллером, затем далларом и, наконец, долларом.
Собственная монета талерного типа в Англии получила название крона (впервые выпущена в 1551 году).

Во Франции первое подражание талеру выпустили в царствование Франциска I (1515-47).
Регулярная чеканка серебряных монет талерного типа началась в 1641 году, во времена Людовика XIII: это был серебряный экю, чеканенный из серебра 917-й пробы. Он весил 27,190 г и содержал 24,933 г серебра.
Выпускали также монеты, кратные экю (пол-экю, четверть экю, 1/12 экю, 1/24 экю), из серебра той же пробы.

В Испании первая монета талерного типа была выпущена в 1497 году — это было подражание тирольскому гульдинеру, монета достоинством 8 реалов. Она весила 27,468 г и содержала 25,56 г чистого серебра. Её чеканили вплоть до XIX века. Позже она получила название испанского доллара (пиастра).

В 1792 году в США была введена собственная монетная система. Серебряный доллар весил 27 г и содержал 24,1 г чистого серебра. Однако ещё долгое время в обращении находился испанский доллар, попадавший в США из испанских колоний, где добывалось серебро и были свои монетные дворы.

Талер в Германии и Австрии

Кризис XVII века

В конце XVI—начале XVII века в Германии начался кризис денежного обращения.
Чеканка мелких серебряных монет обходилась намного дороже чеканки крупных серебряных номиналов. Кроме того, возрастающие потребности в платежных средствах вступили в противоречие с наличными запасами серебра.
В итоге многие государства и города, обладавшие монетным правом, начали чеканить разменные монеты из низкопробного серебра, а источником серебра стали полновесные талеры и гульдинеры (гульдены), которые пускали в переплавку.

В годы Тридцатилетней войны (1618-48) в прибыльной чеканке денег приняли участие также крупные немецкие государства. Через посредничество скупщиков полноценные деньги с помощью весов (нем. Wippe) отделялись (нем. kippen) и с лихвой оплачивались чеканенными из них низкопробными деньгами. Качество серебряных монет все более ухудшалось. Порча монет стала источником больших прибылей.
Зато в соответствии с законом Коперника—Грешэма, качество монет, находившихся в обращении, все более ухудшалось. Их перестали принимать чиновники и наёмные войска в качестве жалования, начались бунты.

Этот кризисный период в Германии получил название Kipper- und Wipperzeit.
По окончании войны строгими запретами и закрытием незаконных монетных дворов крупные немецкие государства добились стабилизации своей монетной системы. Талер был приравнен к 90 грошенам.

В 1667 году Бранденбург, Брауншвейг-Люнебург и Саксония приняли новую, Цаннаевскую монетную стопу. Для того чтобы чеканка разменных монет не была столь дорогой, теперь из марки их чеканили на 15,25 талера. Талер продолжали чеканить из серебра 889-й пробы, но вес монеты был снижен до 28,1 г.

В 1687 году Бранденбург принял новое соглашение по качеству серебряных номиналов; позже к нему присоединилась Саксония и некоторые другие государства (так называемая Лейпцигская стопа). Вес талера опять уменьшился: теперь он составил 25,9 г, из чистой марки чеканили 12 талеров (19,488 г чистого серебра в каждом талере).

Талер в XVIII веке

В XVIII веке в силу слишком высоких затрат на чеканку высокопробной монеты талер чеканили редко.

В 1750 году в Пруссии была проведена реформа и введена так называемая Грауманская монетная стопа (по имени автора реформы Иоганна-Филиппа Граумана). В соответствии с ней из кёльнской марки (233,855 г) чистого серебра стали чеканить 14 талеров или 21 гульден. Так как монеты выпускали из серебра 750 пробы, то их суммарный вес составлял 22,27 г.. Этот стандарт сохранялся в Пруссии до 1856 года включительно.

До грауманской монетной реформы основной денежной единицей на территории Пруссии являлся рейхсталер. Согласно аугсбургскому монетному уставу он должен был содержать ¹/₉ кёльнской марки чистого серебра. Это соответствовало 29,23 г серебра 889 пробы, или 25,98 г чистого серебра. Несмотря на столь значительную разницу в весе и содержании благородного металла, прусские талеры совершенно необоснованно продолжали чеканить с надписью «Reichstaler». Большинство государств северной и центральной Германии приняли данную денежную систему.

Австрия решила проблемы с полноценной серебряной монетой по-своему. В 1753 году был введен конвенционный талер (нем. Konventionstaler) = 2 гульденам (флоринам). Общий вес конвенционного талера составил 28,06 г (чистый — 23,39 г). Он сменил рейхсталер, служивший стандартом империи на протяжении 189 лет.
Рейхсталер ещё некоторое время оставался денежно-счётной единицей = 288 пфеннигов. Грошен («гутергрошен»), приравненный к 12 пфеннигам, = 1/24 рейхсталера, «мариенгрошен» = 8 пфеннигов = 1/32 рейхсталера.

В 1755 году во владениях Габсбургов начали чеканить кроненталер (для Австрийских Нидерландов), затем его стала выпускать Австрия и некоторые южно-германские государства: Бавария, Баден, Вюртемберг и Нассау.
Кроненталер весил 29,44 г и чеканился из серебра 873-й пробы (содержал 25,9 г серебра).

Во время Семилетней войны, для покрытия чрезмерных финансовых расходов, Пруссия была вынуждена прибегнуть к порче монет, то есть уменьшению содержания в них благородных металлов при сохранении изначальной стоимости. В народе они получили название эфраимитов.Порча монет приобрела колоссальные масштабы. Из одной кёльнской марки серебра вместо определённых грауманской монетной стопой 14 талеров, чеканили 45. Всего эфраимитов было выпущено на номинальную сумму 7 млн талеров монетами разных номиналов. После окончания войны эфраимиты были изъяты из обращения.

Талер в XIX—XX веках

См. также: Союзный талер

В XIX веке талер стал полноценной ходячей монетой Германии. В 1838 году к Грауманской монетной стопе Пруссии присоединились многие немецкие государства (Ганновер, Гессен-Кассель, Мекленбург, Саксония; так называемая Дрезденская конвенция) — теперь они тоже выпускали 14 талеров из марки.

В 1857 году согласно Венской монетной конвенции был введён, так называемый союзный талер (Vereinsthaler). Он объединил монетные системы южно- и северогерманских государств. Таким образом, прекратили своё существование грауманский, конвенционный и кроненталеры.
За основу был взят таможенный фунт (500 г), из которого чеканили 30 монет достоинством талер (эта мера чеканилась на монетах: ХХХ ein pfund fein). Талер весил теперь 18,5 г 900 пробы и содержал 16,7 г чистого серебра. Он приравнивался к 1,5 австрийским гульденам или 150 австрийским крейцерам и 1 ³/₄ южногерманским гульденам или 105 крейцерам (1 южногерманский гульден равнялся 60 крейцерам). Сам союзный талер делился в различных государствах на 30 грошей или 48 шиллингов.

В Германской империи (провозглашена в 1871 году) талер как основная денежная единица был сменен маркой, в Австро-Венгрии в 1892 году — кроной.

Союзный талер оставался в обращении в Германской империи до 1907 года включительно.

Немецкая монета в 3 марки до 30-х годов XX века продолжала называться талер.

Талер в Швейцарии

До введения франка Гельветической республики в 1798 году, а также после его отмены в 1803 году и до введения в 1850 году швейцарского франка талер был основной денежной единицей многих швейцарских кантонов.
В обращение выпускались самые разнообразные номиналы — от 1/6, 1/3 и 1/2 талера до кратных номиналов в 2 талера.

Талер в Нидерландах (включая Бельгию и Люксембург)

См. также: Кроненталер

На рубеже XV и XVI веков Нидерланды входили в состав Бургундии (до 1482 года), а затем перешли под контроль Габсбургов. В 1548 году семнадцать нидерландских провинций получили значительную автономию, оставаясь однако зависимыми от Испании. Здесь, в Нидерландах, европейские талеры назывались дальдерами (на Севере) или дальдре (на Юге).

В годы правления Филиппа II (1556—1598) Испания выпустила для нидерландских провинций талер общим весом 34,28 грамма, который по погрудному изображению испанского короля на одной из сторон получил название «филипсдальдер». Первые собственные нидерландские талеры, названные лёвендальдерами, появились в 1575 году, вскоре после начала войны за полную независимость (1568—1648). Через два года, в 1577-м (по другим источникам в 1578-м), испанский король Филипп II выпустил для ещё находившихся под его контролем провинций государственный талер (штатендальдер), который по решению Генеральных штатов должен был чеканиться всеми провинциями.

В 1581 году семь северных территорий образовали независимую Республику Соединённых провинций. Штатендальдеры продолжали чеканить южные, испанские Нидерланды. Северные с 1583 года начали выпуск рейксдальдеров (лейцестердальдер, рейксдальдер Соединённых провинций, арендрейксдальдер и другие разновидности), близких по содержанию серебра и пробе германским рейхсталерам. На территориях, подконтрольных Испании, с 1612 года чеканились альбертусдальдеры (патагоны), а с 1618-го — дукатоны. Последние содержали чуть больше серебра, чем типичный европейский талер (28—30 против 24—25 граммов), и были равны двум лёгким дальдерам (14,5—15,5 грамма серебра). С 1659 года дукатоны и их производные чеканились и северными Нидерландами. Тогда же Соединённые провинции начали выпуск подражаний альбертусдальдеру, которые официально назывались «серебряные дукаты», но в обиходе — «рейксдальдеры» — так же, как и близкие им по пробе и содержанию серебра имперские талеры.

В 1815 году, сразу после окончания наполеоновских войн, Соединённые провинции и Южные Нидерланды образовали Объединённое королевство Нидерландов, а в 1816-м ввели десятичную денежную систему, при которой 1 гульден равнялся 100 центам (ранее 20 стюверам). Выпуск всех разновидностей дальдеров был прекращён, однако из-за их большой популярности с 1839 года началась чеканка серебряных монет в 2+¹⁄₂ гульдена (такова была стоимость серебряных дукатов с 1659 года и до прекращения их чеканки), которые быстро получили привычное обиходное название «рейксдальдеры». Их выпуск продолжался вплоть до введения в Нидерландах евро в 2002 году.

Левендалеры предназначались для внутреннего рынка, но быстро проникли в другие страны, в том числе в Речь Посполитую и Россию (здесь они получили название «левок», «левковый талер»). Также имели хождение в Леванте; арабы принимали нечёткое изображение льва за собаку и называли талер абу-кельб (от араб. «кельб», собака) — собачьей монетой. В XVII веке в Европе (в Германии, Дании, Италии) часто чеканили подражание левендальдеру для внешнеторговых операций.

Талер в Скандинавии

В Скандинавских странах талер получил название далер (daler).

Далер в Швеции

В Швеции серебряная монета талерного типа была впервые выпущена в 1534 году. Она весила 29,4 г и содержала 28 г чистого серебра.
Качество серебряных разменных монет постоянно ухудшалось, тогда как далер чеканился прежнего качества. В 1604 году для отличия далера как монеты от далера — счетно-денежной единицы была введена новая серебряная монета — риксдалер (далер Шведской Империи, riksdaler).
В 1681 году 1 риксдалер стоил уже 2 серебряных далера, в 1712 году — три.
В конце XVIII века выпускали монеты 1 риксдалер, отдельно чеканили серебряные монеты достоинством 1 и 2 далера.

После денежной реформы 1776 года стали выпускать монеты 1/24, 1/12, 1/6, 1/3, 2/3 и 1 рискдалер. Монета достоинством риксдалер весила 29.3 г и содержала 25,6 г чистого серебра.

С 1830 года начали чеканить другие номиналы: 1/12, 1/8, 1/4, 1/2 и 1 риксдалер. Теперь монеты выпускали из серебра 750-й пробы. С 1836 года вместо монеты в 1/12 риксдалера стали выпускать монету 1/16 риксдалера.

В 1855 году Швеция перешла на десятичную монетную систему. Был введен новый далер: 1 риксдалер риксмюнт = 100 эре; 4 риксдалера риксмюнт соответствовали 1 риксдалеру.
Чеканили серебряные монеты 1, 2 и 4 риксдалера риксмюнта (с надписью на реверсе 4 Rd.Riksm.).

Серебряные риксдалеры чеканили вплоть до введения кроны в 1873 году.

Далер в Дании

В Дании далер чеканился по любекской монетной системе (= 3 марки). В 1544 году далер стал основной серебряной монетой королевства.
В 1625 году была введена денежная система 1 ригсдалер (Rigsdaler — государственный далер) = 6 марок (каждая по 16 скиллингов, каждый скиллинг = 12 пфеннигов).

Но если качество ригсдалера сохранялось неизменным, качество серебряных разменных монет постоянно ухудшалось. В 1713 году в Дании были выпущены банкноты — так появились два параллельных курса: курс серебряного ригсдалера (названного rigsdaler species) и курс далеров в банкнотах.
В конце XVIII века чеканили серебряные монеты 1/15, 1/4, 1/3, 1/2 и 1 ригсдалер.

В 1813 году взамен совершенно обесценившихся банкнот ригсдалеров был введен бумажный ригсбанкдалер = 1/2 серебряного ригсдалера. Чеканка серебряного ригсдалера возобновилась только в 1820 году.
В 1840-43 годах начали чеканку новых серебряных монет: 1 ригсбанкдалера и 1 ригсдалера специес (с номиналом Species).
В 1855 году чеканка ригсдалера специес была прекращена, теперь все монеты выпускали с номиналом ригсдалер (серебряные монеты 1 и 2 ригсдалера).

Серебряные ригсдалеры выпускали до введения кроны в 1873 году.

Далер в Норвегии

В Норвегии, которая находилась в унии с Данией, ходили датские монеты и банкноты.
После заключения унии со Швецией в 1816 году в Норвегии начали выпускать собственные монеты специедалер = 120 скиллингов.
Выпускали монеты 1/2 и 1 специедалер.

В 1875 году Норвегия присоединилась к Скандинавскому монетному союзу, и в ней была введена крона = 100 эре.

Далер на Аландских островах

Аландские собственные монеты первой половины 1990-х, далеры; были законным платежным средством на Аландских островах и принимаются банками к обмену.

Введение кроны

В 1873 году в Дании и Швеции, а в 1875 в Норвегии была введена новая денежная единица: 1 крона = 1 шведский риксдалер = 1/2 датского ригсдалера = 1/4 норвежского специедалера.

Талер в Италии

В Италии талер назвался «таллеро». При Фердинанде I (1587—1608) в Великом герцогстве Тосканском чеканились таллеро, образцом для которых послужило испанское песо. Моденское герцогство начало выпуск таллеро в 1650 году. Это были подражания нидерландскому лёвендаальдеру (итал. tallero leoncino). В Венецианской республике таллеро чеканились с 1756 года и являлись низкопробными подражаниями австрийскому талеру Марии Терезии. Аналогичные монеты чеканили и другие итальянские города. Большинство из этих подражаний предназначалось для торговли в Леванте, где прототипы являлись ключевыми торговыми монетами. С 1890 по 1941 год для итальянской колонии Эритрея чеканился эритрейский таллеро (талер).

Талер в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском

В Польше первый талер выпустил Сигизмунд I Старый в 1533 году в Торуни; в Великом княжестве Литовском — Сигизмунд II Август в 1547 году. Талеры чеканились также в Тыкоцине и Вильно.

Регулярную чеканку талеров в Речи Посполитой начал Стефан Баторий (1576-86). Вес монеты составлял 28,5 г, содержание серебра — 24,3 г.

Великое княжество Литовское чеканило талер — полукопек. Последний талер был отчеканен в 1794 году на гродненском монетном дворе.

Талеры Станислава Августа Понятовского (1764-95) после проведенной денежной реформы 1766 года имели на реверсе обозначение X EX MARCA PURA COLONIEN, полуталеры, соответственно, XX EX MARCA. Таким образом, вес талера был снижен по сравнению с предыдущими выпусками до 1/10 кёльнской марки (28,07 г при содержании серебра 23,38 г; 833-я проба).
Талер приравнивался к 8 злотых = 240 медных грошей.

В последний раз талер был выпущен Великим герцогством Варшавским в 1814 году. Он чеканился весом 23,9 г из серебра 720-й пробы.
На аверсе был изображен портрет короля Саксонии Фридриха Августа I, назначенного Наполеоном великим Варшавским герцогом, на реверсе был начеканен номинал TALAR.
Великое герцогство Варшавское чеканило также монеты в 1/3 талера и 1/6 талера.

Талер в России

В России талер, приток которых отмечен в XVI веке, получил название «ефимок» (от полного названия «йоахимсталер» взяли первую часть).
Широкого обращения на внутреннем рынке ефимков не допускали.

В 1654 году Алексей Михайлович выпустил в обращение первые в истории серебряные рубли, которые чеканились поверх европейских талеров штемпелями, вырезанными русским гравером Ф. Байковым. Эти рубли имели на одной стороне крупное изображение царя на коне, а на другой — русского Двуглавого орла с опущенными крыльями. Однако в силу того, что нормальный рубль должен содержать 100 копеек, а этот рубль содержал серебра всего на 64 копейки, его чеканка в конце концов вызвала народный бунт и вскоре была прекращена.
Взамен в обращение были выпущены те же талеры европейской чеканки, но легализованные путём наложения «признака» — небольшого круглого клейма с изображением царя на коне и прямоугольного клейма с датой «1655». Эти так называемые «ефимки с признаком» уже были официально приравнены не к рублю, а к 64 копейкам и находились в обращении до 1659 года.

В следующий раз рубль талерного типа (весом около 28 г) выпустил Петр I в 1704 году.

Талер Марии Терезии

В 1741 году в Священной Римской империи был впервые выпущен серебряный талер с изображением Марии Терезии. В 1745 года она стала императрицей Священной Римской империи (соправительница своего супруга Франца I, с 1765 — своего сына Иосифа II).
С 1741 года до смерти императрицы 29 ноября 1780 года во владениях Габсбургов (в Австрии, Венгрии и Богемии), было выпущено не менее 43 талеров различного типа.

После смерти императрицы талер продолжали чеканить с символом «Х» после даты 1780.
В XIX веке в Австрийской империи (в Австрии, Венгрии, Праге, Милане, Венеции) продолжали выпускать талер Марии Терезии для торговли со странами Леванта.

В XX веке многие страны возобновили чеканку талера Марии Терезии с целью международной торговли:

• Австрия (Вена) чеканила талер в 1920-37 годах и затем с 1957 года
• Италия (Рим) — в 1935-38 годах
• Бельгия (Брюссель) — в 1937-57 годах
• Франция (Париж) — в 1935-57 годах
• Великобритания (Лондон в 1936-61 годах, Бирмингем — в 1949-55 годах)
• Индия (Бомбей) — в 1940-41 годах.

Талер Марии Терезии стал международной валютой и до сих пор остается в обращении в некоторых странах Северной Африки и Западной Азии.

В 1961 году Австрийское правительство заявило, что отныне талер Марии Терезии может чеканиться только в Вене.

Как полагают, с 1751 года по 2000 год было выпущено около 389 миллионов талеров.

Монета весит 28 г и содержит 23,389 г серебра 833-й пробы. Диаметр её составляет 39,5 мм, толщина — 2,5 мм.
На аверсе изображен портрет императрицы и круговая легенда M THERESIA D G R IMP HU BO REG (Мария Терезия Божьей милостью Римская императрица, королева Венгрии и Богемии).
На реверсе — двуглавый орел, круговая легенда ARCHID AVST DUX BURG CO TYR (Великая герцогиня Австрийская, герцогиня Бургундии, графиня Тироля) и дата «1780» со знаком «Х».

Талер в наше время

См. также: Словенский толар и Белорусский талер

В настоящее время ни одна страна не имеет денежной единицы под названием талер.

До 2006 года денежная единица Словении называлась толар.

В начале 90-х годов в Белоруссии велась активная дискуссия по введению собственной денежной единицы под названием талер.

Памятная монета 2008 года

В 2008 году Австрийский монетный двор выпустил памятную 20-килограммовую монету в честь 500 летия коронации императора Священной Римской империи Максимилиана I. Её аверс повторил дизайн монеты 1508 года, выпущенной в честь того события.

Литература

• [www.numizm.ru/ Нумизматический словарь] / [Автор: Зварич В.В.]. — 4-е изд.. — Львов: Высшая школа, 1980.
• Максимов М. М. Чехия // Очерк о серебре. — 3-е изд. перераб. и доп.. — М.: Недра, 1981. — 207 с.
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата] / [Авторы: Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В.] / Пер. с нем. М. Г. Арсеньевой / Отв. ред. В. М. Потин. — 2-е изд., перераб. и доп.. — М.: Радио и связь, 1993. — ISBN 5-256-00317-8.
• Махун С. Г., Пядышев Д. А. Талер: от Сигизмунда Тирольского до эпохи Наполеоновских войн // Монета талер. История, стиль, легенды, искусство гравёров, портреты великих .... — К.: Украинская академия геральдики, товарного знака и логотипов, 2014. — С. 37. — 407 с. — ISBN 978-966-8153-84-6.
• Caspar H. [www.google.com.ua/books?hl=ru&lr=&id=dCLynJ43xQ8C&oi=fnd&pg=PA7&dq=10+euro+m%C3%BCnzen&ots=fQO18KObFq&sig=39E-ifEVa6v9kYeOFc3kYqjXtj4&redir_esc=y#v=onepage&q=10%20euro%20m%C3%BCnzen&f=false Vom Taler zum Euro: die Berliner, ihr Geld & ihre Münze]. — 2. Auflage. — Berlin: Berlin Story Verlag, 2006. — 63 p. — ISBN 3-929829-30-4.
• Schlick, Grafen // [books.google.com.ua/books?id=XY3HAgAAQBAJ&pg=PA209&lpg=PA209&dq=Joachimstaler+coin+kunker&source=bl&ots=SCUPRUkKqi&sig=PVsrpTCnz3KaPGcx_-N3W0bAh8Y&hl=ru&sa=X&ei=QU4HVNuALoKfygPrgIG4AQ&ved=0CBwQ6AEwAA#v=onepage&q=Joachimstaler%20coin%20kunker&f=false Künker Auktion 246 Münzen und Medaillen aus Mittelalter und Neuzeit u. a. Spezialsammlungen China, Malta und Mansfeld]. — Numismatischer Verlag Fritz-Rudolf Künker, 2014. — P. 208—209. — 401 p.
• Hammer P. [www.landesmuseum.at/pdf_frei_remote/GeoAlp_SB001_0053-0057.pdf Zur Entstehung des Talers] (нем.) // Geo. Alp.. — 2007. — Bd. 1. — S. 53—57.

Ссылки

• [tomovl.ru/money_furs.html Денежная система, золото, серебро и монеты на Руси и в Европе в XV—XVI вв. и после]
• [www.numizm.ru/ Талер в словаре нумизмата]
• [royalcoins.ru/bayern-ludwig1.html Каталог с ценами на талеры Людвига I]
• [www.numismatik-cafe.at/gallery/album.php?album_id=989%20(www.numismatik-cafe.at/galler...p?album_id=989)/ Сайт с описанием отличий талеров] различных монетных дворов

Отрывок, характеризующий Талер

Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.