Талиллинская железная дорога

Талиллинская железная дорога
Talyllyn Railway, Rheilffordd Talyllyn
На станции «Тиуин».
Годы работы:	с 1866
Страна:	Великобритания Великобритания, Уэльс Уэльс
Город управления:	Тиуин
Состояние:	Историческая железная дорога
Подчинение:	Talyllyn Railway Company
Протяжённость:	11,67 км (7,25 мили)

Талиллинская железная дорога (англ.: Talyllyn Railway, валл.: Rheilffordd Talyllyn) — узкоколейная железная дорога (686 мм) длиной в 11,67 км (7,25 мили), соединяющая Тиуин со станцией «Нант Гуэрнол», что за посёлком Абергинолуин. Открылась в 1866 г. для транспорта сланцев от каменоломни Брин Эглуис к морю и оказалась первой узкоколейной линией в Британии, которая получила официальное разрешение на пассажирские перевозки после принятия в 1865 г. Парламентского Акта, принципиально разрешающего такого рода действия. В 1951 г. дорога перешла под контроль Талиллинского общества сохранения железных дорог и с тех пор функционирует как первая в мире историческая железная дорога, управляемая компанией, этим обществом организованной.

Маршрут

Линия начинается в небольшом приморском городе Тиуине рядом с Кембрийской линией, использующей стефенсоновскую колею. Станция «Тиуинская перевалочная» (Tywyn Wharf railway station) прежде называлась «Станцией Кинга» (King’s station) по фамилии владельца земли, на которой она находилась, и служила для перевалки сланцев из узкоколейных вагонеток в вагонетки стандартной колеи. Пассажирские поезда в те времена на станцию не заходили.

Путь за «Тиуинской перевалочной» ныряет под шоссе A493, следует выемкой и, пройдя ещё под одним мостом, оказывается на станции «Пендре» (Pendre), где и начиналось раньше пассажирское движение, а теперь располагаются паровозный сарай, вагонное депо и железнодорожные мастерские. На северном краю упомянутой восемьсотметровой выемки прежде находился запасной путь, который использовался как сортировочная горка.

За «Пендре» линия пересекает переездом последнюю на её пути городскую улицу и, миновав заводскую зону, оказывается среди полей и лугов, принадлежащих местным фермерам. Здесь она делает несколько остановок «по требованию»: «Вах-Гох» (Fach Goch), обслуживающую одноимённую ферму и оборудованную запасным путём, служившим в 1971—1982 гг. для отвала ненужной породы из думпкаров; «Кинвал» (Cynfal) — небольшую платформу возле моста на дороге, ведущей к ферме Кинвал; «Ридиронен» (валл.: Rhydyronen — Ясеневый брод) — первую промежуточную станцию на линии, устроенную в 1867 г., и «Тинллуинхен» (Tynllwynhen), — а затем прибывает на разъезд «Бринглас» (Brynglas).

Немедленно за «Брингласом» путь пересекает ручей Панди (Pandy) и бежит, поднимаясь всё выше, среди лугов к Долгохской долине, где пересекает виадуком высотою в 16 м Долгохский ручей (Nant Dol-gôch), заросший в этом месте лесом, и заходит на станцию «Долгох» (валл.:Dolgoch — Красный луг), известную своими водопадами. Почти сразу за Долгохом на линии расположился ещё один разъезд, где к основному пути присоединяется путь от ныне бездействующей каменоломни, которая прежде снабжала дорогу балластом. Пройдя этот разъезд, линия поднимается среди лугов и перелесков к Абергинолуину (Abergynolwyn) и заходит на одноимённую станцию, расположенную не в самом посёлке, а примерно в полумиле от него. Здесь прежде заканчивалось пассажирское движение и дальше ходили только товарные составы к каменоломне Брин Эглуис (Bryn Eglwys). Расстояние от Тиуина до Абергинолуин составляет 10,54 км.

За станцией «Абергинолуин» дорога забирает вправо и проходит мимо посёлка и выше него на 46 м. Здесь путь проложен по высокому берегу реки Дисинни (Dysynni), поросшему густым лесом. Через некоторое время линия оказывается на станции «Нант Гуэрнол» (Nant Gwernol), которая открылась для пассажирского движения в 1976 г. и на 2013 г. является конечной станцией дороги.

История

Постройка

Сланцы близ Тиуина начали добывать на небольших каменоломнях в 1830-х гг., а в начале 1840-х открыли и первую крупную — Брин-Эглуис (Bryn Eglwys). Обработанную породу на мулах доставляли в деревушку Пеннал (Pennal), перегружали в лодки и везли в Абердови (Aberdovey), что южнее Тиуина, чтобы отправить её дальше морским путём. В 1861 г., с началом войны Севера и Юга, резко сократились поставки хлопка из Соединённых Штатов, что заставило британских предпринимателей, ранее занимавшихся текстильной промышленностью, диверсифицировать свои вложения. Одним из таких предпринимателей оказался Вильям Мак-Коннел (William McConnel), с 1859 г. живший в собственном доме в Долгеллае (Dolgellau), что возле Тиуина. В январе 1864 г. он организовал «Абердовскую сланцевую компанию» (Aberdovey Slate Company), арендовал у местного землевладельца Льюиса Морриса Махинллетского (Lewis Morris of Machynlleth) Брин-Эглуис и принял в 1864 г. решение, что его компания выделит денег на прокладку узкоколейной железной дороги от каменоломни до Абердови. В 1863 г. «Прибрежная железная дорога Аберистуита и Уэлса» (Aberystwith

1. REDIRECT t:Так в источнике and Welsh Coast Railway) дотянула свою стефенсоновскую колею до Тиуина, который был гораздо ближе к Брин-Эглуису, чем Абердови, и Мак-Коннел по размышлении изменил маршрут планируемой узкоколейки на тиуинский.

Парламентский акт от 5 июля 1865 г. предоставил компании Королевскую санкцию осуществлять на линии пассажирское движение, что было первым разрешением на такого рода действия для узкоколейных железных дорог. Главным инженером назначили Джеймса Свинтона Спунера (James Swinton Spooner), старшего сына Джеймса Спунера (James Spooner), который в своё время вместе с Генри Арчером строил Фестиниогскую железную дорогу. На сентябре 1865 г. строительство достигло стадии, где Комиссиия по торговле (Board of Trade) в лице капитана Генри Тайлера (Henry Tyler) смогла провести первую инспекцию.

Неожиданно обнаружилось, что принятый на дороге габарит слишком тесен: если, например, вагон должен был остановиться между опорами нависающего моста, то для пассажиров становилось проблематичным выйти из него, ибо остающийся зазор оказывался слишком мал — 61 см вместо полагавшихся 76-и. Компания предложила выйти из создавшегося положения следующим образом: разместить двери только на одной стороне вагона, а путь под мостами прокладывать не по центру, а со сдвигом в сторону, куда была обращена глухая вагонная стенка. Второе важное замечание касалось паровозов: № 1 сильно раскачивался в вертикальном направлении, а № 2 — в горизонтальном. Для решения этой проблемы № 1 отправили обратно на завод, где под него сзади подкатили поддерживающую ось, а на № 2 отрегулировали рессоры и укоротили пальцы кривошипов.

В начале 1866 г. все замечания были устранены, дорогу достроили и в октябре по ней началось движение, хотя официального разрешения от Комиссии ещё не поступало. Пассажиры пользовались линией «на свой страх и риск», возможно даже, что с них за это не взимали плату. Тайлер произвёл финальную инспекцию дороги, в декабре того же, 1866 г., сделали расписание, и первая пассажирская узкоколейная железная дорога официально открылась.

1866—1909 гг.

Первоначально тяга на однопутной Талиллинской дороге осуществлялась двумя паровозами, что позволило ввести на ней жезловую систему безопасности с единственным жезлом. По английской железнодорожной терминологии такой способ движения назывался «только один локомотив под парáми» (one engine in steam). Паровозные стойла располагались близ станции «Абергинолуин», но с открытием депо на станции «Пендре» 17 февраля 1867 г., локомотивы для отдыха и ремонта стали ставить туда.

При открытии линии пассажирское сообщение было установлено межеду двумя станциями: «Пендре» и «Абергинолуин». Промежуточные же остановочные пункты строились и вводились в эксплуатацию постепенно — до 1873 г. Для товарного сообщения с Абергинолуином, который находится ниже железнодорожного полотна, пришлось устроить крутой спуск с двумя параллельными путями, по которым грузовые вагоны скатывали к посёлку, а затем поднимали к основной линии с помощью стационарной машины. Машина размещалась в здании, разобранном в 1968 г., когда началась реконструкция рельсового пути, чтобы пустить поезда к станции «Нант Гуэрнол».

Талиллинская дорога приносила неплохую прибыль, поскольку на каменоломне Брин-Эглуис добывалось около 8000 т. сланцев ежегодно (1880), а поток пассажиров в первой десятилетие её существования вырос примерно вдвое: 11500 — в 1867 г. и 23000 — в 1877 г. С приходом 1880-х гг. ситуация поменялась: спрос на сланцы упал и, соответственно, сократилась их добыча. Уже в 1890 г. Брин-Эглуис производила только половину своего прежнего объёма продукции — 4000 т. В 1896 г. из-за забастовок на крупной Пенринской каменоломне (Penrhyn Quarry) спрос на сланцы снова ненадолго вырос, и Вильям Мак-Коннел решил воспользоваться конъюнктурой, чтобы выжать подконец всё возможное из Брин-Эглуиса — срок аренды этой каменоломни истекал в 1910 г. На предприятии перестала соблюдаться техника безопасности и начался постепенный демонтаж оборудования.

Пассажирское же движение в это время, напротив, переживало подъём. В 1886 г. открылся туристический маршрут под названием «Grand Tour», и путешествие поездом Талиллинской железной дороги стало одним из этапов этого маршрута, быстро ставшего весьма популярным. Туристы садились в Махинлете на поезд «Корриской железной дороги» и ехали до Корриса, где пересаживались в шарабаны, которые доставляли их к озеру Талиллин. Здесь они отдыхали в отеле «Пен-и-Бонт» (Pen-y-Bont), чтобы затем отправиться теми же шарабанами в Абергинолуин, где пересесть на поезд «Талиллинской железной дороги» и ехать до Тиуина. Из Тиуина поезд «Кембрийской линии» доставлял путешественников обратно в Махинлет. Маршрут просуществовал более 40 лет и был закрыт в 1930 г.

1910—1950 гг.

Каменоломня Брин-Эглуис была основным работодателем для жителей округи. Закрытие предприятия обернулось бы катастрофой для них, чего не мог допустить избранный в январе 1910 г. в парламент местный землевладелец Гнери Гайдн Джонс (Henry Haydn Jones). В том же 1910 г он купил каменоломню, а в январе 1911 г. снова начал добычу ископаемых. Первоначально разрабатывалась так называемая «Широкая жила» (Broad Vein), содержавшая относительно твёрдые сланцы, которые однако не пользовались популярностью у покупателей и потому плохо продавались. Тогда Джонс переключился на разработку «Узкой жилы» (Narrow Vein), где сланцы были «мягче», но капитала для расширения работ у него не было, и практика нарушения техники безопасности для уменьшения расходов продолжилась.

Короткий строительный бум, возникший по окончании Первой мировой войны, позволил снова увеличить добычу сланцев и довести её до 4000 т. в год. Одновременно с ростом грузовых перевозок выросло пассажирское движение: «Ревущие двадцатые» возродили интерес к туристическим поездкам. Чтобы справиться с наплывом туристов в выходные и праздничные дни, дорога стала использовать как пассажирские обычные сланцевые вагоны, просто монтируя на них дощатые скамейки. Такие вагоны нанимались гуляющими компаниями, доставлялись паровозом до Абергинолуина, а вечером того же дня скатывались под влиянием силы тяжести обратно в Тиуин.

Великая депрессия 1930-х гг. и пришедшая вслед за ней Вторая мировая война подорвали и добычу сланцев, и туристический бизнес, а вслед за ним — и пассажирское движение. Например, в согласии с расписанием октября 1942 г. поезда по линии курсировали по понедельникам, средам и пятницам — в остальные дни движения не было. В 1946 г. по линии прекратили ходить товарные поезда: ослабли крепи Брин-Эглуиса, и каменоломню пришлось срочно закрывать. Гайдн Джонс, тем не менее, объявил, что дорога не прекратит функционировать, пока он жив, и пассажирские поезда продолжили работать на линии по два дня в неделю. Национализация железных дорог 1947 г. Таллинскую линию не затронула, но 2 июля 1950 г. престарелый Джонс умер, и закрытие дороги стало делом недалёкого будущего — летний сезон, заканчивавшийся 6 октября, обещал стать последним.

В культуре

В книгах серии "Железнодорожные истории" Уилберта Оудри, а также в мультсериале "Томас и его друзья" талиллинская железная дорога представленна в виде железной дороги "Скарлуи"; большинство воображаемых локомотивов основаны на реальных паровозов. Оудри посещал железную дорогу на семейных каникулах во время презервации ветки. Позднее он стал волонтёром. Некоторые истории из книг основаны на реальных событиях, произошедших во время визита автора, а некоторые книги содержали иллюстрации реальных паровозов.

Отрывок, характеризующий Талиллинская железная дорога

Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.