Лисициан, Тамара Николаевна

Тамара Лисициан
Имя при рождении:	Тамара Николаевна Лисициан
Дата рождения:	3 марта 1923(1923-03-03)
Место рождения:	Тифлис, ЗСФСР, СССР
Дата смерти:	29 ноября 2009(2009-11-29) (86 лет)
Место смерти:	Москва, Российская Федерация
Гражданство:	СССР СССР Россия Россия
Профессия:	кинорежиссёр, сценарист
Карьера:	с 1959 года
Награды:

Тама́ра Никола́евна Лисициа́н (1923—2009) — советский кинорежиссёр и сценарист. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1985). Член КПСС с 1958 года.

Биография

Тамара Лисициан родилась 3 марта 1923 года в Тифлисе (ныне Тбилиси) в семье Марфы Ивановны и Николая Павловича Лисицианов. По отцовской линии она была двоюродной сестрой известного советского оперного певца Павла Лисициана. Отец умер, когда ей было 9 лет, и после его смерти мать воспитывала её одна.

В 1939 году Тамара Лисициан поступила на актёрский факультет Тбилисского театрального института, а в 1941 году — в Московское городское театральное училище. С началом Великой Отечественной войны обратилась в ЦК комсомола с просьбой отправить её на фронт. Была направлена в разведывательно-диверсионную часть особого назначения при Западном фронте, заброшена в тыл противника, попала в плен. Смогла бежать из концлагеря и присоединиться к партизанскому отряду, в составе которого принимала участие в боевых операциях. В ходе одной из них получила сильную контузию.

После окончания войны вышла замуж за Луиджи Лонго, сына и полного тёзку одного из руководителей Итальянской коммунистической партии. Несколько лет жила в Италии, работала там в представительстве «Совэкспортфильма». В 1952 году вернулась в СССР, училась на режиссёрском факультете ГИТИСа, потом перевелась во ВГИК, который окончила в 1959 году. В качестве дипломной работы сняла свой первый полнометражный фильм «Сомбреро» (экранизация детской повести Сергея Михалкова). Во время практики на «Мосфильме» познакомилась со своим вторым мужем, кинооператором Виктором Листопадовым. Получив распределение на «Мосфильм», занималась дубляжом иностранных кинокартин, восстановлением фильмов «Пётр Первый», «Крестьяне», «Пэпо», «Трактористы», «Встреча на Эльбе» и др. В 1970—1980-х годах в качестве режиссёра сняла несколько популярных в СССР художественных фильмов. В 1997 году в Италии, а в 2002 и 2005 годах в России была издана её автобиографическая повесть «Нас ломала война…».

Т. Н. Лисициан умерла 29 ноября 2009 года. Похоронена в Москве на Ваганьковском кладбище.

Фильмография

• 1959 — Сомбреро
• 1961 — Космонавт №… (короткометражный)
• 1964 — СССР глазами итальянцев (совм. с Р. Марчеллини и Л. Кортезе)
• 1969 — Вашу лапу, медведь (короткометражный)
• 1973 — Чиполлино
• 1977 — Волшебный голос Джельсомино
• 1981 — На Гранатовых островах
• 1983 — Тайна виллы «Грета»
• 1987 — Загадочный наследник
• 1991 — Встреча с духоборцами Канады

Киножурнал «Фитиль»

• 1965 — Коварство и любовь (сюжет в киножурнале «Фитиль» № 42)
• 1968 — Обчистили (сюжет в киножурнале «Фитиль» № 72)

Ссылки

• Тамара Лисициан (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=773&rubric_id=208 Тамара Лисициан: «Я вела борьбу с собственной памятью»]
• [personize.ru/view/17716/article/34274 Красная мадонна]

Отрывок, характеризующий Лисициан, Тамара Николаевна

– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.