Тамара (балет)

Тамара
Thamar
Тамара Карсавина и Адольф Больм в балете «Тамара», обложка журнала «Комеди иллюстре» № 17, 1 июля 1912 года.
Композитор	М. А. Балакирев (1882)
Автор либретто	Л. Н. Бакст
Источник сюжета	«Тамара» М. Ю. Лермонтова (1841)
Хореограф	М. М. Фокин
Сценография	Л. Н. Бакст
Последующие редакции	А. А. Горский (1918)
Количество действий	1
Первая постановка	20 мая 1912
Место первой постановки	театр Шатле, Париж

Внешние изображения
	[nrs.harvard.edu/urn-3:HUAM:LEG9394_dynmc?width=3000&height=3000 Джон Сарджент. Портрет Тамары Карсавиной в роли Тамары, ок. 1911—1912.]

«Тама́ра» (фр. Thamar) — одноактная «хореографическая драма» Михаила Фокина по либретто и в оформлении Льва Бакста на музыку симфонической поэмы М. А. Балакирева «Тамара» (1882) по одноимённой балладе М. Ю. Лермонтова (1841).

Балет был создан для дягилевских «Русских сезонов». Премьера состоялась 20 мая 1912 года в Париже на сцене театра Шатле, главные партии исполнили Тамара Карсавина и Адольф Больм.

Симфоническая поэма

Первоначальный замысел поэмы возник у М. А. Балакирева под впечатлением его поездок на Кавказ в 1862 и 1863 годах. Основой стало стихотворение Лермонтова, написанное под впечатлением услышанной им на Кавказе старинной грузинской легенды: «Тамара» («В глубокой теснине Дарьяла…»).

По воспоминаниям Н. А. Римского-Корсакова осенью 1866 года М. А. Балакирев «все чаще и чаще наигрывал темы для оркестровой фантазии „Тамара“». Тяжёлый кризис, поразивший композитора в начале 70-х годов прервал работу и только в 1876 году, по настоянию сестры Глинки Л. Шестаковой, Балакирев вновь принялся за сочинение и только в 1882 году поэма была завершена и впервые прозвучала 7 (19) марта 1882 года в Санкт-Петербурге под управлением автора. Затем дважды исполнялась в Париже — в Концертах Ламуре. В 1884 году была напечатана П. И. Юргенсоном.

В прологе симфонической поэмы звучит тема величественного кавказского пейзажа: мрачные звучания низких струнных на фоне непрерывного рокота литавр — в теснине Дарьяльского ущелья грозно рокочет Терек. Затем появляется любовный призыв царицы-обольстительницы Тамары — английский рожок, повторяемый гобоем, который приводит Путника в таинственный замок. Основная часть поэмы — Allegro moderato ma agitato — начинается страстным звучанием альтов; затем звучит музыка, построенная на ритмах восточных тюркско-иранских мелодий, которая переходит в сцену оргии, где звучат темы кавказских плясок. Полная страсти картина завершается эпилогом — Andante — с музыкой, аналогичной вступлению.

Синопсис

Тамара, царица Грузии, заставляет казнить своих любовников после того, как они выполнили своё предназначение.

История создания

Дягилев познакомился с Балакиревым, как и с несколькими другими представителями «Могучей кучки», в 1893 году. Эту партитуру он впервые представил Парижу в организованной им серии «Русских исторических концертов», прошедшей в Парижской Опере в 1907 году и привлёкшей внимание французского музыкального сообщества. Большинство произведений русской симфонической и оперной музыки, представленных в этих пяти концертах, впоследствии были перенесены Дягилевым на балетную сцену.

Постановка «Тамары» решалась в ориентальном ключе: экзотическая партитура Балакирева в соединении с эротичным либретто Бакста, его ярким оформлением и хореографией Фокина должны были повторить триумф «Шехеразады».

Оформление

Художник очень серьёзно отнесся к своей работе и даже совершил путешествие на Кавказ. Цветовая гамма оформления варьировалась от розового до тёмно-красного и глубокого пурпурного. Кирпичная восьмигранная башня грозно поднималась к колосникам, создавая атмосферу загадки и тревоги. Отсвет заходящего солнца, попадающий на тёмно-синий пол, устланный зелёным ковром, устремлялся к высоким окнам, через которые были видны далёкие, покрытые снегом горы — такое дополнительное использование пейзажа за непосредственной площадкой действия было типичным приёмом Бакста.

Хореография

Вместе с «Тамарой» для сезона 1912 года Фокин создал ещё два балета: «Голубой бог» (премьера состоялась 13 мая) и широкомасштабную постановку «Дафнис и Хлоя», которой он отдавал все свои силы — премьера состоялась 8 июня, в самом конце сезона, после окончания которого Фокин расстался с Дягилевым, вернувшись к нему ненадолго лишь в сезоне 1914 года, когда импресарио разорвал свои отношения с Нижинским.

Балет изобиловал характерными танцами, поэтому роль Путника была отдана ведущему характерному танцовщику труппы Адольфу Больму. Тамара Карсавина, будучи классической танцовщицей, исполняла свою партию в туфлях на каблучках, а не на пуантах. Ей удалось создать страстную, драматически насыщенную роль.

Дальнейшие постановки

В 1918 году хореограф Александр Горский совместно с танцовщиком Лаврентием Новиковым представил собственную версию этого балета в Москве, на сцене театра «Аквариум». Премьера состоялась 6 августа 1918 года в исполнении артистов Большого театра, в роли Путника выступил Лаврентий Новиков, дирижёр Шмукловский.

В 1935 году Леонид Мясин^{[уточнить]} возобновил хореографию Фокина в Лондоне, с танцовщиками труппы «Русского балета Монте-Карло».

В дальнейшем и хореография Фокина, и хореография Горского были утрачены.

В 2006 году балет был заново поставлен в Москве, на сцене Кремлёвского дворца съездов в рамках проекта Андриса Лиепа «Русские сезоны ХХI века» хореографом Ю. Сморигинасом, сценография — Анны Нежной на основе Леона Бакста. Двадцатиминутная партитура М. А. Балакирева была дополнена музыкальными фрагментами из других его произведений. Было написано новое либретто, в котором появился дополнительный мотив об умершем муже Тамар — в результате героиня спектакля стала не просто жестокой убийцей, но страдающей вдовой, мстящей за смерть любимого мужа.

Литература

• Кошелева В. Л. [www.mosjour.ru/index.php?id=2210 Балетная «лермонтовиана»] // Московский журнал. — 2015. — № 4. — С. 77—79. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-7110&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-7110].

Ссылки

• [nga.gov.au/Exhibition/balletsrusses/Default.cfm?MnuID=3&GalID=13 «Русские сезоны». Искусство костюма — «Тамара»] // The National Gallery of Australia
• [www.harvardartmuseums.org/art/307847 Джон Сингер Сарджент. Портрет Тамары Карсавиной в роли Тамары, ок. 1911—1912.] // коллекция Музея Фогга, Гарвард

Видео

• [aso.gov.au/titles/home-movies/monte-carlo-russian/clip3/ Фрагмент балета в исполнении артистов ««Русского балета Монте-Карло», ок. 1936.] // AustralianScreen, the National Film and Sound Archive

Отрывок, характеризующий Тамара (балет)

«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.