Тамильская литература

Тами́льская литерату́ра — является наиболее древней и богатой из всех южноиндийских литератур. Подобно другим индийским литературам, тамильская литература страдает отсутствием точной хронологии. Местная традиция возводит начальный период своей литературы к началу первого тысячелетия до н. э., но европейская наука относит начало литературной традиции на тамильском языке к первым векам н. э. Одним из старейших произведений тамильской литературы считается грамматика классического языка Толкаппиям.

В древней тамильской литературе особенно высокого развития достигла поэзия в форме нравоучительных и философских афоризмов, касающихся самых разнообразных областей человеческой жизни. Наиболее блестящим собранием такого рода афоризмов является «Курал» [II—III вв. н. э.] (Kuŗal), приписываемый Тируваллувару (Tiruvalluvar), поэту-ткачу, родом парии. Более вероятно, что «Курал» — произведение коллективного творчества многих поэтов из народной среды, из низших каст. «Курал» состоит из 1330 строф и разделяется на три части, каждая из них посвящена одной из трёх основных в индийской философии целей человеческой жизни:

1. служению всеобщему благу (dharma),
2. накоплению земных благ (artha) и
3. жизненным наслаждениям (kāma).

«Курал» оказал огромное влияние на развитие всей последующей литературной традиции. Афоризмы «Курала» возвышаются над сектантской философией и моралью, чем в значительной мере объясняется широчайшая популярность «Курала». По своему характеру к «Куралу» приближается «Наладияр» (Nāladiyār), который, по мнению некоторых авторов, древнее «Курала». «Наладияр» есть сборник из 400 строф, представляющих моралистические афоризмы. В отличие от «Курала» «Наладияр» имеет ярко выраженный джайнский характер. Традиция художественных афоризмов продолжается на тамильском языке вплоть до наших дней. Она оказала большое влияние на развитие соответствующей санскритской формы поэзии. Из ранних собраний наиболее известными являются два произведения: «Аттисуди» (Attisūdi) и «Конрейвейндан» (Konreiveyndan) поэтессы Аувей (Auvei), которую тамильская традиция считает сестрой Тируваллувара.

Из более поздних собраний заслуживает упоминания собрание «Верриверкей» (Veŗŗiverkei), приписываемое царю Валлабха Дева (Vallabha Deva, XVI в. н. э.), и собрание афоризмов на философские темы Таюманавана (XVIII в., Tāyumānavan). Тамильская лирика достигла наиболее высокого развития в VIII—IX вв., когда были созданы классические произведения этого вида поэзии — «Тирувасагам» Маниккавасагара и «Тиварам» (Tivarām); собрание гимнов Самбандара, Аппара и Сундарара. Гимны этих авторов посвящены Шиве. Известным произведением тамильской мистической литературы о йоге является Тирумантирам Тирумулара.

Наряду с брахманской аристократической шиваитской лирикой к этому же периоду относится вишнуитская лирика поэтов — городских ремесленников. Наиболее важным и блестящим собранием гимнов, посвящённых Вишну, является Вайшнава-Прабандха (Vaişnava Prabandha). Из 4000 гимнов вишнуитских поэтов большая часть принадлежит поэту Тирумангаи (Tirumangai, VIII в. н. э.). Из других авторов заслуживает упоминания поэтесса Андал (Andal). Из последующих многочисленных материалов вишнуитской лирики совершенством формы и глубиной содержания выдаётся собрание Налайира Прабандха (Nalayira Prabandha, XI в.). Значительная часть вишнуитской лирики, особенно гимны, посвящённые Кришне, проникнуты ярко выраженным эротизмом. Важнейшим эпическим произведением Т. л. является «Синдамани» (ок. XVI в., Sindāmaṇi) или «Чинтамани» (Cintāmaṇi). Поэма написана неизвестным поэтом-джайном и изображает подвиги царя Дживака (Jīvak), который после долгих поисков земного счастья отрекается от мира и становится аскетом. Другая поэма «Суламани» (Sūlamani) является довольно слабым подражанием первой. Помимо оригинальных поэм на тамильском языке существуют переводы и переделки древнеиндийских эпопей. Наиболее известной является «Рамаяна», классическое произведение Кампана (ок. 1100, Kampan). По существу Кампан даёт не перевод, а самостоятельную поэму высокохудожественного значения на тему санскритской «Рамаяны». Значительно позже была переведена «Махабхарата», часть которой пересказана Виллипутуром, XVI в. (Villiputur), а другая — Наллапиллай, XVIII в. (Nallapillai). К XVIII в. относится и поэма «Тембавани», написанная не тамилом, а иезуитским миссионером, итальянцем Констанцо Джузеппе Бески (1680—1747) и разрабатывающая евангельские темы в стиле индийского мифа о Кришне.

Период упрочения английского господства в Индии (XVIII в. — нач. XIX в.) и бесконечные войны приводят к упадку Т. л., которая лишь постепенно и с большим трудом завоёвывает общественное внимание. Эта новая Тамильская литература находится под сильнейшим влиянием английской литературы. Весь XIX и нач. XX в. ушли на усвоение европейских литературных форм и создание нового.

См. также

• Пять великих эпосов тамильской литературы
• Перия-пуранам
• Рамалинга Свамигал

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Тамильская литература

Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.