Таммет, Эйно

Эйно Таммет (он же — Эрнст Веерман и Алексей Таммет-Романов; ? — 26 июля 1977) — самозванец, выдававший себя за «чудом спасшегося цесаревича Алексея».

Краткая биография

Всю первую половину своей жизни этот человек носил имя Эрнст Веерман, родился, он видимо, в России. Его родителями, по всей вероятности, были эстонские крестьяне Йозеф Веерман и его жена Паула. В 1920 году его семья переехала в Эстонию, Таллин, на родину отца. Будущий претендент присвоил себе псевдоним Эйно Таммет в 1937 году, работая журналистом в одной из эстонских газет, и в качестве журналиста довольно много путешествовал. Его сторонники утверждают, что псевдоним его переводится с эстонского как «царский дуб» — что является явным намеком на его «подлинное происхождение», а место жительства было выбрано опять же с подтекстом — невдалеке находился дом, выстроенный «его предком Петром Великим».

Во время оккупации Эстонии гитлеровскими войсками ему пришлось бросить журналистику и зарабатывать себе на жизнь рисуя и сбывая открытки. Вскоре, однако, он открывает себе новый источник дохода, рисуя и сбывая немецким тыловым частям портреты Гитлера.

В это время он женится в первый раз — на финке, чтобы иметь возможность легально эмигрировать, и действительно, получает разрешение покинуть Эстонию, где уже идут бои. В самом начале 1944 года на корабле, переполненном беженцами, под конвоем самолётов союзников, он отбывает в Финляндию, и не успокоившись на этом, в дальнейшем перебирается в Швецию. Здесь он по суду разводится с первой женой, и женится во второй раз. В этом браке рождаются двое сыновей, но ни они, ни вторая жена не знают, кем на самом деле является муж и отец. С этой второй семьей в 1952 году он перебирается в Торонто (Канада).

В середине 1950-х годов он переезжает в город Уайт-Рок, недалеко от Ванкувера, где открывает небольшую танцевальную студию. Здесь, в июле 1956 года он встречается со своей будущей третьей женой. В 1970 году он женится в третий раз, и в этом браке живёт счастливо до самой смерти.

Притязания

В 1972 году он наконец решается «открыть свою тайну» 26-летнему младшему сыну. Миссис Сандра Романов, его третья жена, уверяет, что пасынок открыл ей секрет. Также по её словам, с самого начала ей показалось, что от будущего мужа «веет благородством», слыша его рассказы о царском времени она поражалась точности деталей. Также не осталось незамеченным, что Эйно Таммет коллекционирует книги о царской семье. Рассказывая о расстреле царской семьи, он шутил, что с 1918 года «Алексей превратился в привидение». Потому услышав правду от пасынка, Сандра настояла, чтобы муж наконец во всеуслышание объявил о своем подлинном имени, что тот и сделал наконец в 1971 году в письме канадскому премьер-министру Хету, опасаясь, между прочим, что самозванец Михал Голеневский будет объявлен Алексеем.

Второй раз он заявил о себе, подписавшись своим «подлинным именем» в телеграмме, направленной на имя английской королевы Елизаветы II, по поводу смерти её дяди, герцога Виндзорского. Вслед за этим его посетил некий офицер КККП, устроивший претенденту подлинный допрос, затем вернулся ещё раз с дополнительными вопросами, и наконец ушёл, как видно удовлетворенный полученной информацией, предупредив собеседника, чтобы он жил тихо и не привлекал к себе внимания. Миссис Романов уверяет, что тогда же её муж получил письмо, украшенное английским королевским гербом, адресованное «Алексею Романову, эсквайру», с краткой благодарностью королевы.

Перед смертью он объявил жене, что для него «уже слишком поздно отстаивать свои права», и переложил эту обязанность на неё и детей. Начиная с этого времени, миссис Романов готовила материал, и наконец в 1990-х годах объявила уже во всеуслышание о подлинном имени и происхождении своего покойного мужа.

Интересно, что по его собственным словам, претендент видел Анну Андерсон во время Гамбургского процесса, и немедленно убедился, что она не имеет ничего общего с его сестрой Анастасией.

Претендент умер 26 июня 1977 года, за месяц до того, как по решению Советского правительства был разрушен Ипатьевский дом что, по мнению его сторонников отнюдь не является совпадением.

Его дети полны желанием отстаивать для себя права на российскую корону.

В 1993 году пытаясь с помощью науки удостоверить подлинную личность своего покойного мужа, вдова Таммет-Романова отправила на экспертизу его зуб, удаленный в 1962 году. Впрочем, зуб «таинственным образом пропал».

Книга, которую написала вдова и помогавший ей канадский журналист Джон Кендрик не сумела найти издателя; потому, чтобы привлечь внимание общественности, Кендрик открыл Интернет-сайт, посвящённый будущей сенсации.

История «чудесного спасения»

Судя по тому, как изложена история Эйно Таммета, его «освобождение» явилось результатом тайного сговора Московского правительства с немцами, и быть может, было включено как тайный, не занесённый в официальные бумаги пункт Брестского мира.

Потому во время расстрела, когда внутри палаческой команды было согласовано, кто в кого стреляет, Юровский выбрал себе мишенью цесаревича, но зарядил револьвер холостыми патронами. Сообразительный ребёнок сумел притвориться мертвым и отделался только глухотой на одно ухо и легкой контузией.

Затем, когда тела отвозили к месту погребения, и грузовик застрял в грязи, Юровский остановил проезжавшего мимо крестьянина-эстонца по фамилии Веерманн, и приказал погрузить на его телегу два или три «свертка». Определив, что в одном из них находится живой мальчик, Веерман решил спасти его.

Как видно, впрочем, эстонец также был частью заговора, т. к. совсем недавно у него умер от тифа сын приблизительно тех же лет. Цесаревич наследовал имя умершего – Эрнст Веерманн, и остался жить в гостеприимной семье. Также Кендрик настаивает, что Паула, жена крестьянина приходилась дальней родственницей обер-гофмаршалу, графу Бенкендорфу и таким образом пусть отдаленно сносилась с царской семьей.

Впрочем, в отождествлении Таммета и Алексея намечалась одна трудность – у претендента никогда не было гемофилии, которой, как известно, страдал царевич. Впрочем, Кендрику удалось обойти это затруднение, заявив, что диагноз был поставлен неправильно и Алексей страдал на самом деле тромбоцитопенией, дающей сходные симптомы, но позже постепенно сходящей на нет. Следы этой болезни якобы обнаружились у претендента.

Литература

• [www.npsnet.com/tsarevich_alexei/index.html Сайт претендента]  (англ.)
• [www.romanov-memorial.com/pretenders.htm Страница, посвященная самозваным Романовым]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Таммет, Эйно

– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…