Тампль

Тампль (фр. Tour du Temple) — средневековая крепость в Париже, располагавшаяся на территории современных округов II и III.

История

Замок основан в 1222 году Губертом, казначеем ордена тамплиеров (храмовников). Не прошло и века после завершения строительства, когда в 1312 году Филипп Красивый отобрал замок и заточил в него последнего магистра ордена Жака де Моле.

Его сын, Филипп Длинный, отдал замок Клеменции, вдове своего предшественника Людовика Сварливого, в обмен на Венсенский замок (Клеменция скончалась в Тампле в возрасте 35 лет). В XVIII в. замок был перестроен, и в нём жили то принц Конти, то малолетний герцог Ангулемский. В замке-дворце проходили балы и концерты, однажды там выступал Моцарт.

После революции Тампль, уже в качестве тюрьмы, заменил Бастилию. В глазах монархистов Тампль стал символом «казни» французской монархии и местом паломничества и поэтому в 1808—1810 годах, по указанию Наполеона I, крепость была разрушена. Ныне на её месте находятся сквер и станция метро.

Великая Французская революция

Во времена Великой Французской революции Тампль служил тюрьмой для французских королевских семей. Королевскими особами, заключёнными в Тампле, были:

• Король Людовик XVI, который 21 января 1793 года был гильотинирован на Площади Революции (ныне Площадь Согласия);
• Королева Мария-Антуанетта — супруга Людовика XVI, которая 1 августа 1793 года была направлена из башни замка в тюрьму Консьержери, откуда она также последовала на гильотину;
• Мадам Елизавета, которая была заключена в башне на протяжении 21 месяца, после чего она была направлена в Консьержери, и на следующий день обезглавлена;
• Людовик XVII — сын Марии Антуанетты и Людовика XVI, умерший в башне 8 июня 1795 года, в возрасте 10 лет;
• Принцесса Мария Тереза, которая содержалась в башне на протяжении 3 лет и 4 месяцев, затем была выкуплена австрийцами.

См. также

• Темпл
• Конвенту-де-Кристу

Ссылки

• Тампль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Тампль

Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.