Тангейзер
| Тангейзер | |
| Tannhäuser, Tanhüser | |
 Манесский кодекс, XIV век | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: |
до 1273 года |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Направление: | |
| Жанр: | |
| Язык произведений: | |
Тангейзер, иначе Таннхойзер, Тангузер (нем. Tannhäuser, Tanhüser) — немецкий средневековый поэт периода позднего миннезанга, жизнь и личность которого стали темой для немецких народных легенд и сказаний, связанных, с одной стороны, с преданиями о горе Герзельберг</span>rude, или Венериной горе</span>rude, близ Вартбурга, с другой стороны — с легендами о «Вартбургской войне»</span>rude или состязании поэтов. Наиболее известен по одноимённой опере Вагнера.
Содержание
Исторический Тангейзер
Биография
Исторически достоверный миннезингер Тангейзер родился в начале XIII века и умер во всяком случае ранее 1273 (до воцарения Рудольфа Габсбурга). По-видимому, он происходил из австрийско-баварского дома баронов Тангузенов</span>rude. Вместе с Фридрихом II, императором германским, в 1228 участвовал в крестовом походе. Как сторонник императора, вечно ссорившегося с папами, Тангейзер не мог благоволить к Риму; возможно, что Тангейзер имел какое-нибудь неприятное столкновение с каким-либо папой — пожалуй, и с папой Урбаном IV, занимавшим римский престол с 1261 по 1264 г. и играющим важную роль в легенде о Тангейзере. Главным покровителем Тангейзера был другой Фридрих — Воинственный (нем. der Streitbare), герцог австрийский, последний из графов Бабенбергов; в своих песнях Тангейзер заявляет, что ему были пожалованы герцогом деревня и имение.
После смерти своего мецената (в 1246 г.) Тангейзер, по словам собственных песен, «проел и прозаложил своё имение, так как ему очень дорого стоили красивые женщины, хорошее вино и вкусные закуски и дважды в неделю баня»; он впал в нужду и вынужден был скитаться странствующим рыцарем, причём домохозяева более радовались его уходу, чем приходу". Покровителя, подобного герцогу Фридриху, Тангейзер уже не мог найти, хотя из песен Тангейзера видно, что к нему благоволили император Фридрих Второй и другой враг Рима — Оттон II Светлейший (нем. der Erläuchte), герцог баварский. Тангейзер с гордостью заявляет в своих песнях, что, будучи верным приверженцем Гогенштауфенов, не пойдёт искать покровительства в Тюрингию. В «Вартбургской войне»</span>rude (1206 или 1207 год) Тангейзер, наверное, не участвовал: в то время он был ребёнком. Говоря о Тюрингии, Тангейзер, очевидно, подразумевает потомков ландграфа тюрингенского и пфальцграфа саксонского Германа I, устроителя вартбургского состязания певцов, умершего в 1217 году.
Творчество
Тангейзер сочинял своеобразные плясовые песни, называемые нем. «Leich»; по словам одного из исследователей миннезанга (Гагена), Leich — «песня хороводная, любовная или майская, с частыми переменами в темпе и с быстрыми пассажами вверх и вниз, во весь диапазон аккомпанирующего песне струнного инструмента». В песнях этих сказывается жизнерадостная и чувственная личность Тангейзера, воспевавшего пляски с красавицами на цветущем лугу под липою и пастушеские удовольствия с «верною Кунигундою». Временами исторический Тангейзер не чужд и настроений искренно-религиозного характера.
Стихотворения Тангейзер напечатаны в сборнике Гагена [1]. В Манесском кодексе есть портрет Тангейзера в одежде крестоносца.
Тангейзер в легендах
Народная южно-германская фантазия приурочила исторического Тангейзера к преданиям о горе Герзельберг</span>rude (нем. Hörselberge, от слова нем. «Ursel» — непотухшая, огненная зола), расположенной между городами Эйзенахом и Готой неподалеку от Вартбурга, в Тюрингенском Лесу. Эта гора, имеющая вид продолговатого гроба, слывет в простонародье под именем Венериной горы</span>rude (нем. Venusberg); в ней есть пещера, где слышится шум подземных ключей; народная фантазия услышала в этом шуме стоны грешников и нечестивые клики адской радости, а во мраке грота увидела адское пламя; гора прослыла входом в чистилище и обиталищем прекрасной языческо-германской богини Гольды (нем. Holde, Frau Holla) или классической богини Венеры; в этой-то пещере исчезает, по народному поверью, ночной поезд «дикой охоты» (нем. die Wilde Jagd), предводимый богиней Гольдою.
Фабула предания
Сущность южно-германского предания о Тангейзере такова. Однажды миннезингер Тангейзер, идя в Вартбург на состязание певцов, увидел у Герзельберга богиню Венеру (нем. Frau Venus), которая завлекла его к себе в грот; там он пробыл семь лет в забавах и развлечениях. Боязнь, что он погубил свою душу, побудила его расстаться с богиней и искать отпущения грехов в Риме, у папы Урбана. Папа с негодованием отказал в этой просьбе, сказав, что скорее его папский посох даст свежие побеги, чем Бог простит такого великого грешника. Тангейзер с горя вернулся к божественной , прекрасной , очаровательной Венере в Герзельберг. Тем временем посох пустил побеги, и папа велел отыскать прощённого Богом грешника — но его уже не могли найти. Тангейзер должен остаться в Герзельберге до Страшного Суда, когда Господь окончательно решит его участь. Ко входу в пещеру Герзельберга приставлен добрый гений германских сказаний, «верный Эккарт» (нем. der treue Eckart), никого не допускающий в пещеру. В этой сказке проявляются свойственные средневековью настроения: томление по античному и родному (германскому) язычеству и недовольство аскетическою суровостью духовенства.
Обработки
Народные и искусственные обработки этого сказания в виде песен о Тангейзере появляются в Германии очень рано, с XIV или XV века; кажется, первая печатная «Das Lied von dem Danhewser» относится к 1515 г. Приурочивание миннезингерских подвигов Тангейзера ко двору тюрингенского ландграфа Германа и к «вартбургской войне» — более позднего происхождения, чем легенда о Тангейзере и Венере. Рихард Вагнер в своей опере «Тангейзер, или состязание певцов в Вартбурге» соединил легенду о Тангейзере с легендой о вартбургской войне, отождествив личность Тангейзера с личностью легендарного миннезингера Генриха фон Офтердингена. Романтическая опера Вагнера сильно оживила интерес к личности Тангейзера и к литературе о нём; аскетическая до известной степени тенденция либретто Вагнеровской оперы не соответствует, однако, жизнерадостному и гуманному духу народной легенды о Тангейзере.
Той же легендой о Тангейзере пользовались другие писатели:
- Генрих Гейне в своём знаменитом, слегка юмористическом стихотворении «Тангейзер» (1836);
- Людвиг Тик в своей новелле «Верный Эккарт и Тангейзер» (1799);
- Эйхендорф в новелле «Мраморная статуя» (1819);
- Гофман в рассказе «Состязание певцов»;
- Новалис (оба последних писателя говорят о Генрихе Офтердингене, не отождествляя его с Тангейзером);
- Франкль в эпопее «Тангейзер»;
- Мангольд в либретто к опере «Тангейзер» (муз. Дуллера);
- лирик Эмануэль Гейбель
- и многие другие.
Напишите отзыв о статье "Тангейзер"
Литература
- Grässe, «Der Tannhäuser und Ewige Jude, Zwei deutsche Sagen» (2-е изд., Дрезден, 1861);
- Franz Müller, «Ueber Rich. Wagner’s Tannhäuser» (Веймар, 1853).
Примечания
- ↑ Hagen, FR.H.v.d.Minnesinger. Deutsche Liederdichter des zwölften, dreizehnten und vierzehnten Jahrhunderts. Leipzig, 1838
Ссылки
- В. Е. Чешихин. Тангейзер // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1901. — Т. XXXIIa. — С. 593—594.
- [100oper.nm.ru/015.html Краткое содержание (синопсис) оперы Вагнера «Тангейзер и состязание певцов в Вартбурге» на сайте «100 опер»]
|
|||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тангейзер
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
