Таненбаум, Абрам Севастьянович
| Абрам Севастьянович Таненбаум |
Абра́м Севастья́нович Таненба́ум (1858—1922[1]) — российский инженер путей сообщения; один из авторов ЭСБЕ.
Биография
Абрам Таненбаум родился в 1858 году. Окончил курс в Институте инженеров путей сообщения в 1884 году, а затем учился в Санкт-Петербургском археологическом институте.
С 1896 по 1903 год состоял начальником искусственного (технического) отделения правления Санкт-Петербургского округа путей сообщения.
С 1903 года А. С. Таненбаум состоял инженером для технических занятий при инженерном совете министерства путей сообщения. Таненбаум напечатал в «Журнале Министерства Путей Сообщения» ряд статей, преимущественно по вопросам гидротехническим, а также по истории инженерного искусства и в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона» по строительному искусству.
С 1896 года Таненбаум состоял редактором «Журнала Министерства путей сообщения», а с 1904 года — также еженедельного органа «Вестник путей сообщения».
Под редакцией Таненбаума изданы первые шесть томов «Сборника Санкт-Петербургского округа путей сообщения, материалы, относящиеся к сухопутным и водяным сообщениям Санкт-Петербургского округа путей сообщения». Таненбаум публиковался также в еврейской публицистике (в «Рассвете» 1882 года и других)[2].
Источники
- ↑ [www.rujen.ru/index.php/ТАНЕНБАУМ_Абрам_Севастьянович ТАНЕНБАУМ Абрам Севастьянович — Российская Еврейская Энциклопедия]
- ↑ Таненбаум, Абрам Севастьянович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Напишите отзыв о статье "Таненбаум, Абрам Севастьянович"
Литература
- Таненбаум, Абрам Севастьянович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Таненбаум, Абрам Севастьянович
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
