Танка

Танка (яп. 短歌 танка, «короткая песня») — 31-слоговая пятистрочная японская стихотворная форма (основной вид японской феодальной лирической поэзии), являющаяся разновидностью жанра вака (яп. 和歌 вака, «песни Ямато»).

История танка и примеры

Истоки танка — в народных преданиях и устной поэзии эпохи родового строя. В настоящее время танка культивируется как основная форма японской национальной поэзии. В XIII-XIV веках существовал сатирический жанр — ракусю, а в более поздние времена — юмористическая поэзия кёка (в буквальном переводе «безумные стихи»), которые также используют строфу танка, то есть 5-7-5-7-7.

Поэт Цураюки (IX — начало X века) даёт определение танка, как поэзии «корни которой — в человеческом сердце».

Танка не имеет рифм. Техника этой формы поэзии основана на сочетании пяти- и семисложных стихов с двумя семисложными заключительными стихами:

奥山に 紅葉踏みわけ 鳴く鹿の 声きく時ぞ 秋は悲しき

Окуяма-ни момидзи фумивакэ наку-сика-но коэ кику токи дзо аки-ва канасики

В глубине в горах топчет красный клёна лист стонущий олень слышу плач его… во мне вся осенняя печаль

(Танка поэта Сарумару-даю)

Составленное по этой форме стихотворение может содержать до 50 или 100 строчек, и в этом случае оно называется тёка (яп. 長歌 тё:ка, «длинная песня»), или нагаута (яп. 長歌 нагаута), однако большинство японских танка состоит из пяти строк по схеме — 5-7-5-7-7, что в общей сложности составляет 31 слог.

Во всём мире широко известны японские трёхстишия хайку (или хокку) и пятистишия танка. Эпитафией крупнейшего японского поэта нашего века Исикавы Такубоку стала его самая известная танка:

На северном берегу,
Где ветер, дыша прибоем,
Летит над грядою гор,
Цветёшь ли ты, как бывало,
Шиповник, и в этом году?..

— Перевод Веры Марковой

На рубеже XIX—XX веков появилось несколько поэтических циклов в жанрах японской лирики: [wikilivres.ru/Подражание_японскому_(Вяч._Иванов) «Подражание японскому»] Вячеслава Иванова, «Японские танки и хай-кай» Валерия Брюсова, «Пять танок» Андрея Белого, «Лепестки Сакуры» Венедикта Марта.

В синеве пруда
Белый аист отражён;
Миг — нет следа.
Твой же образ заключён
В бедном сердце навсегда.

Валерий Брюсов

См. также

• Сайгё
• Синквейн
• Танкетка (поэтическая форма)

Литература

• Боронина И. А. Поэтика японской «танка» // Народы Азии и Африки. 1965. № 5.
• Бреславец Т. И. Поэзия танка // Очерки японской поэзии IX-XVII веков. — М.: Восточная литература, 1994. — С. 5—74. — 500 экз. — ISBN 5-02-017448-3.
• Бреславец Т. И. Традиция в японской поэзии: Классический стих танка /Т. И. Бреславец. — Владивосток: изд-во Дальневост. ун-та, 1992. — 120 с.

Отрывок, характеризующий Танка

– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.