Тарасов, Александр Николаевич

Александр Тарасов
Александр Николаевич Тарасов
Дата рождения:	8 марта 1958(1958-03-08) (66 лет)
Место рождения:	Москва, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия
Вероисповедание:	отсутствует (атеист)
Род деятельности:	Социолог, политолог, культуролог и философ
[saint-juste.narod.ru/ К новой идеологии — к новой революции] [www.screen.ru/Tarasov/ «Тарасовщина»]

Алекса́ндр Никола́евич Тара́сов (р. 8 марта 1958, Москва) — советский и российский социолог, политолог и культуролог левого толка, публицист, писатель, философ. До начала XXI века относил себя к постмарксистам, наряду с И. Месарошем и рядом югославских философов-марксистов, принадлежавших к группе «Праксис» и эмигрировавших затем в Лондон. Однако в связи с тем, что в XXI веке термин «постмарксизм» был оккупирован Э. Лаклау, Ш. Муфф и их последователями, А. Тарасов (так же, как и Месарош, и указанные югославские философы) перестал себя так именовать.

Ранняя политическая деятельность

См. также: Партия новых коммунистов и Неокоммунистическая партия Советского Союза

В декабре 1972 — январе 1973 совместно с Василием Минорским Тарасов создал подпольную леворадикальную группу под названием «Партия новых коммунистов» (ПНК) и летом 1973 года стал её неформальным лидером. После слияния ПНК с другой подпольной леворадикальной группой «Левая школа» в 1974 году объединённая организация приняла название «Неокоммунистическая партия Советского Союза» (НКПСС), и Тарасов стал одним из её руководителей. Был теоретиком партии, программный документ НКПСС «Принципы неокоммунизма» (1974) написан Тарасовым.

В 1975 году был арестован КГБ, после предварительного заключения и годичного пребывания в спецпсихбольнице освобождён, поскольку дело НКПСС не было доведено до суда. В спецпсихбольнице подвергался жестокому обращению и де-факто пыткам (избиения, ЭСТ, инсулиновые комы, инъекции больших доз нейролептиков), в результате чего вышел на свободу с тяжёлыми соматическими заболеваниями (гипертоническая болезнь, анкилозирующий спондилоартрит, болезни печени и поджелудочной железы), по сути инвалидом. После освобождения участвовал в восстановлении НКПСС, был одним из руководителей организации до её самороспуска в январе 1985 года. В 1988 году был обследован двумя государственными психиатрическими комиссиями и признан полностью психически здоровым.

Профессиональная деятельность

Сменил множество профессий: был чертёжником, лаборантом в проектном институте (ЦНИИПСК), сторожем на Ваганьковском кладбище, машинистом, слесарем по ремонту котельного оборудования, библиотекарем, редактором, фельдшером, оператором газовой котельной, бухгалтером на Центральной базе Московского мясокомбината, осветителем в театре «Эрмитаж», научным сотрудником Центра анализа науки при РАН, преподавателем вуза, консультантом Министерства науки Российской Федерации, политобозревателем в газете, экспертом Информационно-исследовательского центра «Панорама» и Московского бюро по правам человека и т. д. Получил высшее экономическое (ВЗФЭИ) и историческое (МГПИ, затем МГУ) образование, но в условиях начавшейся перестройки быстро профессионализировался как социолог и политолог.

В 1988 году основал Независимый Архив (с 1990 года — «Независимый Архив — Независимая социологическая служба»), с 1991 года — сотрудник Центра новой социологии и изучения практической политики «Феникс» (ЦНСиИПП «Феникс»), с 2004 года — содиректор ЦНСиИПП «Феникс», с февраля 2009 года — директор того же центра.

С 1984 года выступает (под псевдонимом) в зарубежной прессе и самиздате. С 1988 года печатается в независимой прессе (под псевдонимами), с 1990 года — в независимой и официальной (под собственным именем). Автор более 1100 публикаций по социологии (преимущественно проблемы молодёжи и образования, конфликтология), политологии (текущий политический процесс, политический радикализм в России и за рубежом, массовые общественные движения), истории (история и теория революционных движений и партизанских войн), культурологии (проблемы «массовой культуры», межкультурные и межцивилизационные противоречия), экономики (компаративистские исследования). Выступает также как литературный и кинокритик (текущий литературный и кинопроцесс, «массовая культура» и политика, история и теория кинематографа 60-х — 70-х годов). Первым изучил и описал молодёжную субкультуру наци-скинхедов в России.

Автор первого в России (ноябрь 2009 — январь 2010) серьёзного исследования, посвящённого влиянию ультраправых идей и организаций на субкультуру футбольных фанатов.

Работы А. Н. Тарасова опубликованы, помимо России, в США, Канаде, Великобритании, Франции, ФРГ, Нидерландах, Швейцарии, Швеции, Норвегии, Италии, Испании, Греции, Финляндии, Венгрии, Чехии, Сербии, Индии, Японии, Южной Корее, Таиланде, Сингапуре, Аргентине, Панаме, ЮАР, Марокко, Новой Зеландии, Эстонии, Латвии, Литве, Белоруссии, Казахстане, Молдавии, Грузии, Азербайджане, на Кубе, на Реюньоне и на Украине, а также в непризнанных ПМР и ДНР.

С 2014 года биографическая справка на А. Н. Тарасова помещается в ежегодных изданиях Marquis Who’s Who in the World.

Общественная деятельность

В первой половине 1993 года был одним из трёх редакторов ежемесячного журнала «Дом Союзов», выходившего на базе газеты Московской федерации профсоюзов (МФП) «Солидарность». Журнал выходил тиражом 30 тысяч экземпляров. В обращении к читателям в № 1 журнала А. Н. Тарасов сообщал, что «Дом Союзов» ставит перед собой задачу «обновления социалистической мысли» и «создания теории, адекватной современным условиям». Вышло пять номеров журнала, после чего он был закрыт главным редактором «Солидарности» А. К. Исаевым за несоответствие политической линии МФП, то есть за «излишний» радикализм.

Во второй половине 1993 года — член редколлегии газеты «Рабочее действие», в 1993—1994 годах — член редколлегии контркультурного журнала «Вуглускр». В середине 1990-х годов — политический советник радикального студенческого профсоюза «Студенческая защита».

4 ноября 1995 года на А. Н. Тарасова было совершено нападение около его дома. Неизвестные, окликнув Тарасова по фамилии, избили его до потери сознания, после чего скрылись, забрав его паспорт, но не взяв крупную сумму денег и ценные вещи. По факту нападения было возбуждено уголовное дело, однако виновные найдены не были.

В 2008 году А. Н. Тарасов был включён неонацистами в список врагов русского народа, подлежащих физическому уничтожению, опубликованный на праворадикальных сайтах.

В 2011 году включён движением «Наши» в список «168 самых мерзких врагов» движения, Василия Якеменко и режима В. В. Путина.

В анархистских кругах России Тарасов известен как последовательный критик анархизма — в первую очередь анархистской практики (которую он считает бесплодной и бесперспективной), а отчасти и теории (которую он считает устаревшей и ненаучной). Эта критика вызвала откровенную неприязнь к Тарасову среди анархистов.

На митинги декабря 2011 года — февраля 2012 года отреагировал отрицательно, подверг их критике слева, квалифицировав как выступления мелкой буржуазии и «бунт потребителей», враждебные целям и задачам левых в России и не имеющие никакого отношения к революционной борьбе против капитализма.

В 2002—2012 годах активно участвовал в работе журнала (а с мая 2003 года — и сайта) «Скепсис» (не афишируя этот факт). Отвечал в журнале (на сайте) за часть публикаций, работал с авторами и переводчиками как редактор и куратор. Оказывал заметное влияния на политическую и теоретическую линию «Скепсиса», что видно из программного документа журнала и сайта, в котором зафиксированы такие теоретические положения А. Тарасова, как определение бюрократ-буржуазии в качестве правящего класса современной России; квалификация России как общества деградирующего периферийного капитализма; разделение понятий «интеллектуалы» и «интеллигенция»; признание «докружкового уровня» левого движения в России и т. д. Программный документ «Скепсиса» содержит, кроме того, ссылки на пять произведений А. Тарасова. Известно также, что А. Тарасов был одним из авторов манифеста «Скепсиса» «Не наступать на грабли!», посвященного «болотным выступлениям», и внес туда положение о необходимости создания низовых «ячеек сопротивления… по месту работы, учебы и жительства».

В 2012 году А. Н. Тарасов покинул «Скепсис» из-за идеологических и политических разногласий с большинством редакции, состоящим из учеников и последователей Ю. И. Семёнова. Этому предшествовала публичная полемика полемика Тарасова и Семёнова.

Литературно-издательская деятельность

С 1992 года выступает как писатель (прозаик и поэт), с 1997 года — как переводчик (с английского и испанского языков).

Лауреат премий журнала «Дружба народов» за 2000 год, журнала «Юность» за 2001 и журнала «Октябрь» за 2011 год.

В 2002 году стал одним из основателей, составителей и научным редактором книжной серии «Час „Ч“. Современная мировая антибуржуазная мысль» (издательство «Гилея»); в 2005 году — книжной серии «Klassenkampf» (в со-редакторстве с Борисом Кагарлицким, издательство «Ультра.Культура»); в 2006 году — книжной серии «роЗА РЕВОлюций» (издательство «Культурная Революция»). В сериях публикуется современная (преимущественно зарубежная) левая общественно-политическая литература.

Сочинения

• [saint-juste.narod.ru/provokacia1.htm Провокация. Версия событий 3—4 октября 1993 г. в Москве.] — М.: Центр новой социологии и изучения практической политики «Феникс», 1993.
• Правда о Югославии. — Пермь: ОПОР, 1993. (в соавторстве)
• Провокация. Версия событий 3—4 октября 1993 г. в Москве. — [saint-juste.narod.ru/ps94rus.htm Постскриптум из 1994-го.] — М.: Центр новой социологии и изучения практической политики «Феникс», 1994.
• Политический экстремизм в России. — М.: Информационно-экспертная группа «Панорама», 1996. (в соавторстве)
• Политический экстремизм в России. — М.: Институт экспериментальной социологии, 1996 (в соавторстве). ISBN 5-87637-043-6.
• Левые в России: от умеренных до экстремистов. — М.: Институт экспериментальной социологии, 1997 (в соавторстве). ISBN 5-87637-006-1.
• [screen.ru/Tarasov/ARBA.htm Очень своевременная повесть.] Феминистка как стриптизёрша: культурологический анализ. — М.: Издательство Академии Искусства и Науки XXI века «Норма», 1999. ISBN 5-85302-194-X.
• Революция не всерьёз. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений. — Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005. ISBN 5-9681-0067-2.
• Страна Икс. — М.: АСТ; Адаптек, 2006. ISBN 5-17-032525-8; другое издание: 2007. ISBN 5-17-040213-9.
• Le rouge et le noir. Extrême droite et nationalisme en Russie. — P.: CNRS Editions, 2007 (в соавторстве). ISBN 978-2-271-06505-6.
• Fromm E. Marksın insan konsepsiyası. — Tarasov A. XX əsr radikalı üçün Erix Fromm irsi. — Bakı: Solfront, 2012. ISBN 978-9952-444-73-5.

Ссылки

• [saint-juste.narod.ru/ К новой идеологии — к новой революции. Страница Александра Тарасова, его друзей и союзников]
• [www.screen.ru/Tarasov/ «Тарасовщина»]
• [radical-xxi.narod.ru Общественная мысль XX века: практически ценное для политического радикала наших дней. Курс лекций]
• [www.agentura.ru/dossier/russia/people/tarasov/ Биография А. Тарасова на портале Agentura.ru]
• [www.labyrinth.ru/content/card.asp?cardid=63452 Биография А. Тарасова в базе данных «Лабиринт» (для подписчиков)]
• [www.scepsis.ru/authors/id_15.html А. Тарасов в библиотеке журнала] «Скепсис»
• [www.hrono.ru/avtory/tarasov.html А. Тарасов на «Хроносе»]
• [magazines.russ.ru/authors/t/tarasov/ А. Тарасов в «Журнальном зале РЖ»]
• [wiki.rksmb.ru/tiki-index.php?page=%D0%A2%D0%B0%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BE%D0%B2+%D0%90. А. Тарасов в Wiki-разделах Интернет-портала РКСМ(б)]
• [www.izbrannoe.ru/arch/author/121/ А. Тарасов в интернет-газете «Избранное»]

Отрывок, характеризующий Тарасов, Александр Николаевич

Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.