Тарговицкая конфедерация

Тарговицкая конфедерация (польск. Konfederacja targowicka) — союз польских магнатов, направленный против реформ, принятых Четырёхлетним сеймом 1788—1792 годов, в том числе принятия конституции Речи Посполитой в 1791 году. Конфедерация была создана 14 мая 1792 года в местечке Торговице (ныне Кировоградская область Украины).

Создание конфедерации

Конституция 3 мая 1791 года предполагала преодолеть в стране долговременную политическую нестабильность и создать прочный государственный порядок, который бы дал силу пришедшему в упадок государству и защитил его от притязаний со стороны сильных соседей — Пруссии, России и Австрии. Для этих государств, равно как и для той части шляхетской партии, которая умела извлекать выгоды из слабости государства, новая конституция была невыгодна.

Между недовольными конституцией 3 мая особенно выдавались Щенсный (Феликс) Потоцкий и Северин Ржевуский. В момент издания конституции оба они были за границей, и оба решительно отказались присягнуть ей. Уже в июле 1791 года Потоцкий подал Потёмкину записку о плане составить конфедерацию против конституции 3 мая и просил помощи русской императрицы.

Екатерина II, занятая в то время войной с Турцией, не решилась резко и решительно выступить против конституции. Русскому посланнику в Речи Посполитой Булгакову поручено было лишь подбирать среди польских вельмож, партию, преданную русским интересам. После заключения Екатериной II мира с Турцией Потоцкий и Ржевуский прибыли в Санкт-Петербург и имели в марте 1792 года тайное совещание. Было решено, что недовольные конституцией магнаты составят конфедерацию, а императрица пошлет свои войска в Речь Посполитую. Всё дело велось в глубокой тайне: польский посланник в Петербурге Деболи слышал только, что замышляется что-то против конституции. Получив от Екатерины II полномочие составить конфедерацию, Потоцкий и Ржевуский уехали в Подолье.

Действия конфедерации

14 мая магнаты Потоцкий, Браницкий, Ржевуский и генерал Коссаковский в Торговице под Уманью основали конфедерацию против конституции 3 мая 1791 года и обратились к Екатерине II помочь вернуть старые порядки в Речи Посполитой. Начальником, или маршалом, её был избран Потоцкий. Советниками его на первых порах были гетман великий Франциск-Ксаверий Браницкий и гетман польный Северин Ржевуский, имевшие сообразно своим должностям номинальное начальство над войском. Не подчинявшиеся конфедерации были объявлены врагами отечества. Трибуналы, комиссии и всякого рода судебные учреждения, действовавшие в Речи Посполитой, считались отмененными. Взамен их были учреждены суды конфедерации для суждения государственных преступлений, то есть нежелания приступить к конфедерации. Вслед за главной конфедерацией образовались провинциальные, по воеводствам, с воеводскими маршалами и советниками. Сейм, создавший конституцию 3 мая, был объявлен насильственным и незаконным, и самый акт составления конституции назван заговором.

18 мая 1792 года Булгаков вручил польскому правительству декларацию, в которой на конституцию 3 мая 1791 года указывалось как на повод к разрыву между Речью Посполитой и соседними государствами и «истинные патриоты» призывались «содействовать великодушным стараниям императрицы» — «возвратить Речи Посполитой свободу и законность». В день вручения декларации, по составленному заранее расчету, русские войска под начальством генерал-аншефа Каховского четырьмя колоннами вошли из Бессарабии в пределы Речи Посполитой.

Универсалы

В универсале, обращенном к народу, излагались благодеяния, которые должны произойти от Тарговицкой конфедерации, имеющей целью защиту старого, самобытного государственного порядка в Речи Посполитой и поддержку вольностей шляхетских, уничтоженных конституцией 3 мая. Второй универсал, от 30 мая, оправдывал вступление в пределы Речи Посполитой русского войска, с успехами которого на первых порах связывалась судьба Тарговицкой конфедерации. 3 июня конфедерация была переведена в Умань, а 9 июня — в Тульчин. Здесь она издала универсал, обязывавший все типографии в Речи Посполитой не печатать ничего оскорбительного для конфедерации. Мещанин или посполитый, сказавший что-нибудь против конфедерации, должен быть схвачен и доставлен в конфедерационный суд; отменены все акты четырёхлетнего сейма, налоги, введенные им, и т. д. В одних местах действовали убеждением, в других — страхом. При конфедерации был уполномоченный от императрицы, ген. барон Бюлер. Конфедераты благодарили Екатерину II за помощь, оказанную им, точно и не подозревая, что они ускоряют падение Речи Посполитой.

Присоединение короля к конфедерации

Русские войска продолжали подвигаться вперед через Волынь вглубь Речи Посполитой. Польско-литовские войска терпели от них поражения, тем более, что Тарговицкая конфедерация парализовала экономические силы приверженцев конституции 3 мая 1791 года: много доходов шло теперь в казну конфедерации. Противники конфедерации и русского вмешательства завели переговоры о помощи с Турцией, Австрией и Пруссией, но переговоры эти не привели ни к чему. Самые ярые враги России, Игнатий Потоцкий, Коллонтай и др. стали выступать за примирительную политику с Россией.

Король Станислав Август Понятовский вступил в переговоры с Екатериной II, предлагая назначить наследником польского престола внука Екатерины Константина Павловича. Императрица оставила это предложение без внимания и потребовала, чтобы король присоединился к Тарговицкой конфедерации. После долгих колебаний Станислав Август в июле 1792 года исполнил это требование. Советники, протестовавшие против этого присоединения (аксесса), должны были оставить родину и поселились в Дрездене.

В войске весть о признании королём конфедерации была принята с негодованием. Когда оно должно было приступить к конфедерации, некоторые из офицеров и генералов, как Понятовский, Костюшко, Забелло, Заиончек, Макрановский и др., подали в отставку. Коронное войско поступило под власть прежних начальников, Браницкого и Ржевуского, литовское — под власть вновь назначенного гетмана Коссаковского. 9 августа из Дубна, где находилась конфедерация, были посланы делегаты в Варшаву, которые должны были все население привести к присяге конфедерации. Суды восстанавливались в том виде, в каком они существовали до 3 мая 1791 года, полиция отдавалась в ведомство коронных маршалов; закрыта была «Газета Народова» за то, что постоянно держалась конституции 3 мая и писала против конфедерации.

Второй раздел Речи Посполитой

Конфедерация правила деспотически: правители её и советники в числе 89 были объявлены никому не подсудными. Людей, которые говорили что-нибудь не в похвалу конфедерации, привлекали к суду. С королём обращались высокомерно, иногда совершенно игнорировали его.

Избрав местом своего пребывания Брест-Литовск и отпраздновав своё соединение с конфедерацией литовской, генеральная конфедерация потребовала, чтобы польские посланники при иностранных дворах возвратились на родину и дали отчет конфедерации. С русскими войсками происходили небольшие недоразумения, но в сущности конфедерация на них опиралась, и они были хозяевами в Речи Посполитой. Патриотическая партия до поры до времени притихла.

В это самое время шли переговоры между Пруссией, Россией и Австрией о втором разделе Речи Посполитой. Хотя переговоры велись в тайне, но в газеты проникли слухи о замыслах соседних держав. Конфедерация встревожилась, но из Петербурга успокоили её. Она не принимала никаких мер для предотвращения раздела даже и тогда, когда прусский король ввел свои войска в Речь Посполитую. Вместо Коховского главнокомандующим в Польше был назначен барон Игельстрём, а в Литве и на Украине — генерал-аншеф Кречетников. Посланник Булгаков был отозван из Варшавы, а на его место назначен Я. Е. Сиверс.

Игельстрёму и Сиверсу дана была инструкция действовать решительно. Сиверс распоряжался в Речи Посполитой самовластно, производя давление на различные стороны внутреннего управления. Большим препятствием ему служила конфедерация, и он предлагал уничтожить её; но Екатерина находила это ещё несвоевременным и рекомендовала ему только ослаблять разными мерами значение конфедерации. Деятельность Сиверса была подготовлением декларации России о втором разделе Речи Посполитой. Объявил эту декларацию 27 марта (7 апреля) 1793 года генерал Кречетников в местечке Полонном Волынской губернии. Вслед за Россией объявил о том же и прусский король.

Для конфедерации объявление это было полной неожиданностью. Некоторые из членов конфедерации, как Северин Ржевуский, сделались ярыми противниками России, но другие безропотно признали совершившийся факт. 27 мая 1793 года шляхетство было созвано на сеймики, а 17 июня — на сейм в Гродно, где под давлением Сиверса состоялось признание поляками второго раздела Речи Посполитой.

Упразднение конфедерации

Со времени созыва гродненского сейма Сиверс стал деятельно подготовлять уничтожение Тарговицкой конфедерации. От неё постепенно было отнято все управление, запрещены её собрания, прекращено образование новых местных конфедераций. Суды, ею созданные, действовали, однако, по-прежнему. Решено было составить новую конфедерацию, главой которой был король, маршалом — сеймовый маршал, советниками — члены гродненского сейма, отчего и конфедерация носила название сеймовой, или гродненской.

15 сентября 1793 года акт о роспуске Тарговицкой конфедерации, написанный одним из клевретов Сиверса, Мошинским, был прочитан на сейме и утверждён единогласно. Были возобновлены суды, существовавшие до 1792 года; постановления Тарговицкой конфедерации хотя и не теряли силы, но могли быть отменены сеймом; для разбора жалоб на конфедерацию была учреждена особая депутация. Новая гродненская конфедерация должна была поддерживать преимущества и неприкосновенность имущества всех граждан. Некоторые из членов сейма, подписавших её, прибавили оговорки, что они вступают в конфедерацию с целью охранения пределов и политической свободы Речи Посполитой.

См. также

• Конституция 3 мая 1791 года
• Игнаций Закшевский

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Тарговицкая конфедерация

Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.