Тарпищев, Шамиль Анвярович

Шамиль Анвярович Тарпищев (тат. Шамил Әнвәр улы Тарпищев; род. 7 марта 1948, Москва) — теннисист, тренер, деятель советского и российского спорта. Президент Федерации тенниса России.

Биография

Родился 7 марта 1948 года в Москве. Отец — Анвяр Белялович Тарпищев (1913—1995). Мать — Марьям Алиевна Тарпищева (1922—2003). Родители Шамиля Тарпищева родились и выросли в Мордовии, в татарской деревне Татарские Юнки. Сыновья — Амир (1987 г. р.) и Филипп (1994 г. р.).

Окончил Государственный центральный институт физической культуры. Успешно участвовал в российских и международных соревнованиях по теннису. Мастер спорта (1966). В 1970-е годы с Тарпищевым играл Владимир Набоков.

С 1974 года на тренерской работе — старший тренер МГС ДСО «Динамо», главный тренер сборной команды СССР (1974—1991); капитан сборных команд СССР (1974—1991), СНГ (1992) и России (1997—2014) в розыгрыше Кубка Дэвиса (41 матч) и команды СССР в Кубке Федерации (1978—1980; 11 матчей). Под руководством Тарпищева советские теннисисты завоевали 26 золотых медалей на чемпионатах Европы (1974—1983), становились полуфиналистами Кубка Дэвиса (1974, 1976) и Кубка Федерации (1978—1979), финалистами Королевского Кубка (1981). Капитан сборной команды Европы в матче Азия — Европа (1983). Советник Президента Российской Федерации по физической культуре и спорту (1992—1994), Президент Национального фонда спорта (НФС) (1992 — июль 1994), председатель Координационного комитета по физической культуре и спорту при Президенте России (1993—1997). Председатель Государственного комитета Российской Федерации по физкультуре и туризму (1994—1996). Советник мэра Москвы по спорту и председатель Совета директоров «Кубка Кремля» (с 1996). В 2002 году стал членом президиума Совета при Президенте России по физической культуре и спорту, председателем комиссии по выработке приоритетных направлений государственной политики в области физкультуры и спорта, а также стратегии развития спорта в России.

Член Исполнительного комитета Олимпийского комитета России (с 1994) и Международного олимпийского комитета (с 1996). В Казани именем Шамиля Тарпищева названа академия тенниса.

В эфире телепрограммы «Вечерний Ургант» 7 октября 2014 года Тарпищев некорректно пошутил, назвав известных теннисисток сестёр Уильямс «братьями», за что был дисквалифицирован Женской теннисной ассоциацией (WTA) на один год и оштрафован на 25 тысяч долларов.

Награды и звания

• Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (4 марта 2008) — за заслуги в развитии физической культуры и спорта и многолетнюю добросовестную работу
• Орден Почёта (22 апреля 1994) — за высокие спортивные достижения на XVII зимних Олимпийских играх 1994 года
• Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени
• Медаль «В память 1000-летия Казани»
• Заслуженный тренер СССР (1985)
• Заслуженный тренер РСФСР (1981)
• Заслуженный работник физической культуры Мордовии
• Лауреат Государственной премии Мордовии (2003)
• Орден Достык 2 степени (Казахстан, 2008)
• Юбилейная медаль «10 лет Астане» (Казахстан, 2008)

Почётные знаки

• • «За заслуги в развитии физической культуры и спорта»
  • «За заслуги в развитии Олимпийского движения»
  • «Отличник физической культуры и спорта»
• Медаль «За заслуги в теннисе» (Международная федерация тенниса, 1988)

Ссылки

• Тарпищев, Шамиль — статья в Лентапедии. 2012 год.
• [www.biograph.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=1225:tarpischevsha&catid=2:sports&Itemid=29 Международный Объединенный Биографический Центр]
• [www.infosport.ru/xml/t/person.xml?id=1293 Спортивная Россия]

Отрывок, характеризующий Тарпищев, Шамиль Анвярович

– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.