Тарутинский бой

Тарутинский бой
Петер фон Гесс. Сражение при Тарутине 6 октября 1812 года
Дата	6 октября (18 октября) 1812 года
Место	село Тарутино, Калужская область 55°10′ с. ш. 37°00′ в. д.55.167° с. ш. 37.000° в. д. / 55.167; 37.000
Итог	Победа русской армии
Противники
Российская империя Франция
Командующие
Кутузов, Беннигсен Мюрат
Силы сторон
36 тыс. привлечено, 13 тыс. в бою 20—26 тыс. солдат, 197 пушек
Потери
1200 солдат 4 тысячи (из них 1500 пленных), 36 орудий

Тарутинский бой — сражение, состоявшееся 6 октября (18 октября) 1812 года в районе села Тарутино Калужской области между русскими войсками под командованием фельдмаршала Кутузова и французскими войсками маршала Мюрата. Бой также называется битвой под рекой Чернишнею, Тарутинским манёвром или сражением в Винково.

Победа при Тарутине была первой победой русских войск в Отечественной войне 1812 года. Успех укрепил дух русской армии, перешедшей в контрнаступление.

Предыстория

После оставления Москвы армия Кутузова к началу октября расположилась в укреплённом лагере близ села Тарутина за рекой Нарой (примерно на границе Московской области к юго-западу от Москвы). Русская армия получила отдых и возможность пополнить материальную часть и живую силу.

Наполеон, заняв Москву, оказался в затруднительном положении. Французские войска не могли полностью обеспечить себя необходимым в Москве. Развернувшаяся партизанская война препятствовала нормальному снабжению армии. Для фуражирования французам приходилось отправлять значительные отряды, которые редко возвращались без потерь. Для облегчения сбора провизии и охраны коммуникаций Наполеон был вынужден держать крупные войсковые соединения далеко за пределами Москвы.

Авангард Мюрата с 24 сентября расположился, наблюдая за русской армией, недалеко от Тарутина на реке Чернишне (приток Нары) в 90 км от Москвы. Группировка состояла из следующих частей: 5-й корпус Понятовского, две пехотных и две кавалерийских дивизии, все 4 кавалерийских корпуса Наполеона. Общая численность группировки, согласно армейским ведомостям на 20 сентября, насчитывала 26 540 человек (по данным Шамбре); сам Шамбре, учитывая потери за предшествующий месяц, оценил силы авангарда к 18 октября в 20 тысяч. Авангард имел сильную артиллерию в 197 пушек, которые, по словам Клаузевица, «скорее обременяли авангард, чем могли быть ему полезны». Фронт и правый фланг растянутого расположения Мюрата были прикрыты реками Нарой и Чернишней, левый фланг выходил на открытое место, где только лес отделял французов от русских позиций.

Противоборствующие армии соседствовали некоторое время без боевых столкновений. Из записок А. П. Ермолова:

«Гг. генералы и офицеры съезжались на передовых постах с изъявлениям вежливости, что многим было поводом к заключению, что существует перемирие.»

В таком положении обе стороны оставались две недели.

4 октября Наполеон послал в лагерь Кутузова, в село Тарутино, маркиза Лористона, бывшего послом в России перед самой войной. Наполеон хотел, собственно, послать генерала Коленкура, герцога Виченцского, тоже бывшего послом в России ещё до Лористона, но Коленкур настойчиво советовал Наполеону этого не делать, указывая, что такая попытка только укажет русским на неуверенность французской армии. Наполеон раздражился, как всегда, когда чувствовал справедливость аргументации спорящего с ним; да и очень он уж отвык от спорщиков. Лористон повторял аргументы Коленкура, но император оборвал разговор прямым приказом: «Мне нужен мир; лишь бы честь была спасена. Немедленно отправляйтесь в русский лагерь». … Кутузов принял Лористона в штабе, отказался вести с ним переговоры о мире или перемирии и только обещал довести о предложении Наполеона до сведения Александра. Царь не ответил.

— Тарле Е. В. [www.museum.ru/museum/1812/library/tarle/part13.html Наполеон]. — М.: Госиздат, 1941. — С. 304, 305.

Партизаны сообщили, что Мюрат на случай нападения не имел подкреплений ближе чем в Москве. Было решено атаковать французов, использовав удачную диспозицию, и разгромить Мюрата.

Накануне боя

План атаки разработал генерал-от-кавалерии Беннигсен, начальник главного штаба у Кутузова. К левому флангу французов почти вплотную подходил большой лес, что давало возможность скрытно приблизиться к их расположению. Эту особенность было решено использовать.

Армия по плану атаковала двумя частями. Одна, под личным командованием Беннигсена, должна была скрытно через лес обойти левый фланг французов. Группировка состояла из 2-го, 3-го, 4-го пехотных корпусов, 1-го кавалерийского корпуса, а также 10 полков казаков под командованием генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова.

Остальные корпуса под командованием Милорадовича должны были сковать боем правый фланг французов. Отдельный отряд генерал-лейтенанта Дорохова по плану должен перерезать Мюрату пути отхода на Старой Калужской дороге в районе села Вороново. Главнокомандующий Кутузов оставался с резервами в лагере и осуществлял общее руководство.

Мюрат понимал рискованное расположение своих отрядов, а также имел сведения о предстоящей атаке. Видимо, приготовления русских не остались для него тайной. За день до сражения французы всю ночь стояли под ружьём в полной готовности, однако ожидаемого нападения не последовало. Атака русских войск запоздала на день из-за отсутствия начальника штаба Ермолова, который был на званом обеде.

На следующий день Мюрат издал приказ об отводе артиллерии и обозов. Однако адъютант, доставив приказ начальнику артиллерии, застал того спящим и, не подозревая срочности ситуации, решил подождать до утра. В результате утром французы абсолютно не были готовы к отражению атаки. Момент для сражения оказался удачным для русских.

Ход боя

Ещё с вечера 17 октября (5 окт. по старому стилю) колонны Беннигсена, соблюдая осторожность, перешли реку Нару у Спасского. Ночной марш и неправильный расчет обходного движения повели к замедлению, войска не успели своевременно подойти к неприятелю. Только Орлов-Денисов, командовавший крайней правой колонной в основном из казаков, ещё до рассвета достиг села Дмитровского за левым флангом французов. Милорадович до рассвета не предпринимал активных передвижений.

С рассветом неприятельский лагерь пробуждался, а пехотные корпуса так и не показывались на опушке. Не желая упускать внезапность, Орлов-Денисов принял решение в 7 утра атаковать самостоятельно. Французы из корпуса генерала Себастиани успели второпях сделать несколько выстрелов и в беспорядке бежали за Рязановский овраг. Казаки бросились грабить лагерь, так что Орлов-Денисов долго ещё не мог их собрать. Левый фланг французов от разгрома спас Мюрат. Собрав бежавших, он организовал контратаки и остановил продвижение русских.

В этот момент на опушке напротив Тетеринки, прямо напротив французской батареи показался 2-й пехотный корпус Багговута. Завязалась артиллерийская перестрелка. Генерал-лейтенант Багговут, пережив кровопролитное Бородинское сражение, был убит в самом начале этого боя, что не позволило корпусу действовать более решительно. Беннигсен, не склонный к импровизациям на поле боя, не решился действовать частью сил, отдал приказ отойти до подхода остальных войск, блуждавших в лесу. Этим замешательством воспользовался Мюрат. Продолжая отбиваться от казаков, он приказал обозам артиллерии отступать к Спас-Купле. Когда из леса показались наконец все корпуса, момент для разгрома французов был упущен.

Войска Милорадовича на левом фланге русских двинулись по Старой Калужской дороге из Тарутино в Винково как по учебному плацу. Вероятно вследствие неудачи обходных колонн, Кутузов приказал остановить войска Милорадовича, хотя французы отступали и можно ещё было отрезать отдельные части. Орлов-Денисов с казаками преследовал французов до Спас-Купли.

Отступивший с основными силами к Спас-Купле Мюрат укрепил позицию батареями и открыл фронтальный огонь, остановивший русское продвижение. Позже он отступил к Воронову. Русские полки вечером с песнями и музыкой вернулись в свой лагерь.

Итог сражения

Разгрома Мюрата не получилось вследствие промахов как в планировании атаки, так и в нечётком исполнении войсками намеченных планов. По подсчётам историка М. И. Богдановича, реально в бою с русской стороны поучаствовали 5 тысяч пехоты и 7 тысяч конницы. Следует отметить явное нежелание Кутузова ввязываться в сражение с французами. Главнокомандующий русской армии считал ненужными боевые действия в тот момент, когда время работало на Россию. По другим сведениям Кутузов получил известия о готовящемся отходе Наполеона из Москвы и не желал отдалять войска от лагеря.

Из записок генерала А. П. Ермолова:

..Сражение могло кончиться несравненно с большею для нас выгодою, но вообще мало было связи в действии войск. Фельдмаршал, уверенный в успехе, оставался при гвардии, собственными глазами не видал; частные начальники распоряжались по произволу. Огромное количество кавалерии нашей близко к центру и на левом крыле казалось более собранным для парада, красуясь стройностию более, нежели быстротою движения. Можно было не допустить неприятеля соединить рассеянную по частям его пехоту, обойти и стать на пути его отступлению, ибо между лагерем его и лесом было немалое пространство. Неприятелю дано время собрать войска, свезти с разных сторон артиллерию, дойти беспрепятственно до лесу и пролегающею чрез него дорогою отступить чрез селение Вороново. Неприятель потерял 22 орудия, до 2000 пленных, весь обоз и экипажи Мюрата, короля неаполитанского. Богатые обозы были лакомою приманкою для наших казаков: они занялись грабежом, перепились и препятствовать неприятелю в отступлении не помышляли.

Цель Тарутинского боя не была достигнута полностью, но её результат оказался успешным, и ещё большее значение имел успех для подъёма духа русских войск. Прежде в ходе войны ни в одном сражении у любой из сторон (даже при Бородино) не было такого количества захваченных пушек, как в этом — 36 или 38 орудий. В письме царю Александру I Кутузов сообщает о 2 500 убитых французах, 1 000 пленных, и ещё 500 пленных на следующий день взяли казаки при преследовании. Свои потери Кутузов оценил в 300 убитых и раненых. Клаузевиц подтверждает французские потери в 3—4 тысячи солдат. Два генерала Мюрата погибли (Дери и Фишер). На другой день после сражения на русские посты передали письмо от Мюрата с просьбой выдать тело генерала Дери, начальника личной гвардии Мюрата. Просьбу удовлетворить не смогли, так как тело не отыскали.

Военный историк Богданович в своём труде приводит ведомость потерь русской армии, где значатся 1 200 человек (74 убитых, 428 раненых и 700 пропавших без вести). Согласно надписи на мраморной плите на стене Храма Христа Спасителя русские потеряли убитыми и ранеными 1 183 человека.

Александр I щедро наградил военачальников. Кутузов получил золотую шпагу с алмазами и лавровым венком, Беннигсен — алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного и 100 тысяч рублей. Десятки офицеров и генералов — награды и повышения в звании. Нижние чины, участники боя, получили по 5 рублей на человека.

Несогласованность на поле боя вызвала обострение давнего конфликта Кутузова и Беннигсена (который упрекал главнокомандующего за отказ в поддержке и отзыв с поля боя корпуса Дохтурова) и привела к удалению последнего из армии.

Полагают, что именно бой под Тарутино подтолкнул Наполеона к отступлению из Москвы. Хотя решение об отходе было уже принято императором, он ещё не был уверен в точной дате. Отступление французов в сторону Калуги началось на следующий день после боя, 19 октября.

В воспоминание победы, одержанной над французами, владелец Тарутина граф С. П. Румянцев освободил 745 крестьян от крепостной зависимости в 1829 г., обязав их поставить памятник на поле битвы.

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/1812/Library/Mmnk/1994_4.html Бой на реке Чернишне, статья А. И. Ульянова]
• [www.museum.ru/M621 Тарутинский военно-исторический музей 1812 года]
• [web.archive.org/web/20090520143200/www.rustrana.ru/article.php?nid=975&sq=19,27,63,77,667&crypt= Начало наступления русской армии]
• [www.museum.ru/1812/library/sitin/book4_15.html Бой под Тарутиным], статья Кожевникова А. А. из сборника 1912 г.

Отрывок, характеризующий Тарутинский бой

Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.