Тархунтасса

Тархунтасса — бывшее царство и город эпохи позднего бронзового века на территории Анатолии. Существовали во второй половине II тыс. до н. э., в период гегемонии Хеттского царства. Точное местонахождение до настоящего времени не установлено, однако представляется вероятным искать его на территории юга Анатолии, где в классический период находились Киликия и Памфилия на основании обнаруженных надписей правителей Тархунтассы. С точки зрения хеттов Тархунтасса находилась к югу от их царства, на территориях, населённых в основном лувийцами.

Впервые Тархунтасса упоминается в хеттских документах в период правления Муваталли II (около 1295—1272 гг. до н. э.), который перенёс туда царский двор из прежней столицы, г. Хаттуса. Возможно, это перемещение было связано с тактическими соображениями, поскольку в то время Хаттусе угрожали вторгшиеся с севера каски, а также с тем, что Тархунтасса была удалена от Сирии, где в то время велись основные боевые действия. Возможно, сыграли роль и соображения религиозного характера, поскольку личным божеством Муваталли был бог грома и молнии, который одновременно покровительствовал Тархунтассе.

Его сын и преемник Урхи-Тешшуб/Мурсили III (около 1272—1267 гг. до н. э.) вернул столицу в Хаттусу. Вскоре после этого его дядя Хаттусили III сверг его и превратил Тархунтассу в вотчину Курунты, также известного под именем Ульми-Тешшуб, другого сына Муваталли II и потенциального претендента на трон. Он определил границы его царства, наделил его многочисленными привилегиями в обмен на верность. Этот его статус подтвердил следующий Великий царь Хеттской империи, Тудхалия IV. Его царство простиралось далеко на юг, возможно, до побережья и порта Ура, наиболее важного в южной Анатолии.

Таким образом, Тархунтасса стала резиденцией боковой линии хеттской династии, то есть играла роль, которую ранее играли Каркемиш и Алеппо. До настоящего времени Курунта — единственный достоверно известный правитель Тархунтассы. Его связи с династией Хаттусы являются спорными: в настоящее время предполагается, что он пытался отделиться от империи во времена правления Тудхалии IV и Суппилулиумы II, и, возможно, даже предпринимал попытку нападения на Хаттусу. От него осталась выполненная лувийскими иероглифами надпись в Хатипе, в которой он носит титул «великого царя», который по тем временам полагался лишь правителю Хеттской империи, что говорит о его попытке захватить трон. Две надписи, найденные в Кызылдаге и Карадаге, упоминают некоего «Хартапу, сына Мурсили», которого некоторые исследователи рассматривают как правителя Тархунтассы, однако, скорее всего, тот правил в начале I тыс. до н. э..

Вероятно, царство Тархунтасса пало в годы волнений, которые также привели к падению Хеттской империи, в значительной мере из-за нашествия «народов моря» в начале XII века до н. э. Позднее на территории Тархунтассы существовали «новохеттские царства» (в первую очередь Табал), связь которых с прежней Тархунтассой остаётся неясной.

Литература

• Bahar H. The Land and City of Tarhuntassa Geodetic Research around it // XXI International CIPA Symposium, 01-06 October 2007, Athens, Greece. Athens, 2007.
• Bryce T. The Secession of Tarhuntassa // Tabularia Hethaeorum, Hethitologische Beiträge Silvin Košak zum 65. Geburtstag. D. Groddek et M. Zorman (dir.). Wiesbaden, 2007, S. 119—129.
• Freu J., Mazoyer M. L’apogée du nouvel empire hittite, Les Hittites et leur histoire. Paris, 2008.
• Freu J., Mazoyer M. Le déclin et la chute du nouvel empire Hittite, Les Hittites et leur histoire. Paris, 2010.

Отрывок, характеризующий Тархунтасса

Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.