Таскиован

Таскиован (англ. Tasciovanus) — правитель племени катувеллаунов.

Около 20 до н. э. Таскиован основал на реке Вер поселение Верламион — «селение над болотом», служившее катувеллаунам столицей, где также чеканилась монета. Приблизительно в 10 году до н. э. Таскиован чеканил монеты в Камулодуне. Во время римского завоевания в 43 году н. э. Верламион был переименован в Веруламий (нынешний Сент-Олбанс).

Таскиован оставил своё имя на монетах. Его более поздние монеты — римского стиля, на некоторых из которых есть портрет, очень напоминающий императора Августа. Среди изображений на этих монетах встречаются лошадь, всадник, Пегас, кентавр, бык, кабан и орёл. Основным местом чеканки был Веруламиум, и он обозначен на многих его монетах. Известны золотые статеры, четверть-статеры, серебряные монеты и два вида бронзовых монет.

Поражение, которое римляне потерпели на Рейне в 17 г. до н. э., видимо, способствовало тому, что Таскиован решился начать наступление на восточных границах своего царства. Однако появление самого Августа в Галлии в 16 г. до н. э. заставило вождя катувеллавнов оставить своё намерение и удалиться из Камулодуна. По мнению Ш. Фрера, этими обстоятельствами объясняется незначительное число монет Таскиована, выпуск которых носит отметку чекана в Камулодуне. Хотя катувеллауны не решались больше переходить границы владений триновантов, но они продолжали расширять свою территорию по другим направлениям: при Таскиоване их царство простиралось от Нортемптоншира на севере до Темзы на юге и, может быть, даже включало часть Кентана запад от Мидвея. На некоторых монетах Таскиована появляется кельтский титул Rigonus, который, видимо, соответствовал латинскому Rex.

Сын Таскиована, король Кунобелин, жил с 5 по 40 годы н. э.

Отрывок, характеризующий Таскиован

– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.