Тасманово море

</tt> </tt> </tt>

</tt> </tt>

Тасманово мореТасманово море

Тасманово море
37°17′46″ ю. ш. 160°31′30″ в. д.37.29611° ю. ш. 160.52500° в. д. / -37.29611; 160.52500
Расположение	Австралия - Новая Зеландия
Наибольшая глубина	5200 м

К:Водные объекты по алфавиту

Тасманово море (англ. Tasman Sea) — водное пространство, разделяющее Австралию и Новую Зеландию, расстояние между которыми достигает приблизительно 2000 километров. С севера на юг простирается на 2800 км. Максимальная глубина в понижении — Восточно-Австралийской котловине, составляет примерно 5200 метров. Тасманово море расположено в юго-западной части Тихого океана. Море носит имя голландского мореплавателя Абеля Тасмана, первого европейца, который достиг Тасмании и Новой Зеландии. Впоследствии английский мореплаватель Джеймс Кук более подробно исследовал Тасманово море в 1770-х годах во время своей первой кругосветной экспедиции.

По определению Международной Гидрографической Организации, Тасманово море включает в себя воды к востоку от Австралийских штатов Новый Южный Уэльс, Виктория и Тасмания. Северный Австралийский штат Квинсленд граничит также с Коралловым морем, и продолжение границы между Квинслендом и Новым Южным Уэльсом является границей между двумя морями.

В акватории Тасманова моря расположены несколько изолированных островных групп, которые расположены на достаточно большом удалении от Австралии и Новой Зеландии:

• Лорд-Хау и окружающие его острова
• Болс-Пирамид
• Остров Норфолк, расположенный на самом севере Тасманова моря в месте его теоретической границы с Коралловым морем

Все эти группы островов принадлежат Австралии.

Отрывок, характеризующий Тасманово море

В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.