Татами

Тата́ми (яп. 畳, дословно «складывание; то, что складывается») — маты, которыми в Японии застилают полы домов (традиционного типа). Плетутся из тростника игуса и набиваются рисовой соломой, хотя в последнее время для набивки используется и синтетическая вата. Длинные края татами обшиваются тканью.

Существуют правила, регламентирующие количество и расположение татами на полу. Неправильное расположение, как убеждены японцы, приносит в дом несчастье. Татами нельзя раскладывать правильной решёткой, не должно быть мест, в которых сходятся углы трёх или четырёх татами. В этом правиле есть также практический смысл — сложенные таким образом татами не теряют своего месторасположения, даже если бегать по ним, прыгать и т. д.

Татами имеют строго определённые площадь и форму. В Японии площадь комнат традиционно измеряется в татами (яп. -畳 -дзё:), что учитывается при постройке дома. Площадь татами — 90×180 см (1,62 м²). В высоту мат имеет 5 см. Иногда встречаются татами в половину традиционной площади — 90×90 см. Татами, сделанные в Токио и восточной части Японии, чуть у́же обычных — 85×180 см.

В большинстве современных японских домов, даже европейского типа, бывает хотя бы одна комната с татами.

В России и на Западе татами используются в школах восточных единоборств в качестве спортивных матов. По сравнению с обычными матами татами более жёсткие.

См. также

• Мат
• Японская система мер

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Татами

Отрывок, характеризующий Татами

– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.