Татарский конный полк

Татарский конный полк
Годы существования	27 июля 1914 — 1918
Страна	Россия Россия
Входит в	Кавказская туземная конная дивизия
Тип	конный полк
Участие в	Первая мировая война
Знаки отличия	см.текст
Командиры
Известные командиры	полковник П. А. Половцев, полковник Ф. Н. Бекович-Черкасский, полковник Л. Л. Магалов, полковник И. Гаджибеклинский, полковник Ф. Агаларов, полковник Т. Новрузов, полковник Н. Софиев

Татарский конный полк — один из полков Кавказской туземной конной дивизии, который был сформирован из татар (азербайджанцев) Елизаветпольской губернии и Борчалинского уезда Тифлисской губернии, а также жителей Ба­кинской губернии.

Формирование полка

Кавказская туземная конная дивизия, более известная как «Дикая дивизия», была сформирована из добровольцев-мусульман, уроженцев Кавказа и Закавказья, которые, по российскому законодательству того времени, не подлежали призыву на военную службу.

26 июля 1914 года Главнокомандующий войсками Кавказского военного округа генерал от кавалерии генерал-адъютант, граф И. И. Воронцов-Дашков обратился через военного министра к императору с предложением использовать «воинственные кавказские народы», чтобы сформировать из них войсковые части. 27 июля, последовало высочайшее соизволение сформировать из туземцев Кавказа и Закавказья, на время военных действий, несколько полков, в числе которых был и Татарский конный полк. Из отношения начальника штаба Кавказского военного округа генерал-лейтенанта Н. Н. Юденича Елизаветпольскому губернатору Г. Ковалеву № 1271 от 5 августа 1914 года:

Препровождая копию телеграммы Главнокомандующего, сообщаю , что последовало ВЫСОЧАЙШЕЕ соизволение на сформирование перечисленных в телеграмме туземных частей и указано теперь же принять меры по подготовке безотлагательного формирования этих частей ...Для формирования Татарского конного полка Его Сиятельство желает избрать лицо высоко авторитетное среди татар, которое могло бы занять соответствующую должность в этом полку, поэтому прошу Вас указать не имеется ли у Вас в виду среди татар такого офицера, который мог бы выполнить это трудное дело, а также других офицеров, которыми можно было бы пополнить офицерский состав полка. Командира полка Его Сиятельство желает выбрать лично сам.

Согласно утвержденным штатам каждый конный полк состоял из 22 офицеров, 3 военных чиновников, 1 полкового муллы, 575 строевых нижних чинов (всадников) и 68 нестроевых нижних чинов. Полки дивизии были объединены в три бригады. Татарский конный полк вместе с Чеченским полком входил в состав 2-й бригады, которой командовал полковник Константин Хагондоков.

Командиром Кавказской туземной конной дивизии высочайшим приказом от 23 августа был назначен младший брат царя, генерал-майор Свиты великий князь Михаил Александрович. Начальником штаба дивизии был назначен полковник Яков Давидович Юзефович, литовский татарин магометанского вероисповедания, служивший в Ставке Верховного Главнокомандующего.

Командиром Татарского конного полка был назначен Генерального штаба подполковник П. А. Половцов. Помощниками командира полка были назначены уроженец города Баку, подполковник В. Д. Старосельский и ротмистр Шахверди Хан Зиятханов. К Татарскому конному полку был прикомандирован также подполковник 10-го драгунского Новгородского Е.В. короля Виртембергского полка принц Фейзулла Мирза Каджар.

В начале августа 1914 года было объявлено о начале записи добровольцев в формируемые полки. Согласно данным Елизаветпольского губернатора уже к 27 августа «добровольцев мусульман записалось в Татарский полк свыше двух тысяч». В связи с тем, что требовалось только 400 человек, в том числе одна сотня из азербайджанцев, жителей Борчалинского уезда Тифлисской губернии, дальнейшая запись была прекращена. Губернатор также передал помощнику главнокомандующего Кавказской армией генералу от инфантерии А. З. Мышлаевскому просьбу добровольцев

выдать формируемому в Елизаветполе Татарскому полку знамя, высочайше пожалованное императором Николаем I бывшему Татарскому полку (1-й Конно-мусульманский полк, сформированный в годы русско-турецкой войны 1828—1829 годов), хранящееся в Шушинском уездном управлении.

Несмотря на то, что мусульмане имели полное моральное основание никакого участия в «русской» войне не принимать: прошло ведь не так много лет со времени окончания Кавказской войны, и многие воины кавказцы были внуками и, возможно даже, сыновьями людей с оружием в руках противостоявших российским войскам, тем не менее, сформированная из добровольцев мусульманская дивизия выступила на защиту России.

Прекрасно это сознавая, Николай II во время пребывания в Тифлисе в ноябре 1914 года обратился к депутации мусульман со следующими словами:

Выражаю мою сердечную благодарность всем представителям мусульманского населения Тифлисской и Елизаветпольской губерний, отнесшегося так искренно в переживаемое трудное время, доказательством чему служит снаряжение мусульманским населением Кавказа шести конных полков в состав дивизии, которая под командою моего брата отправилась для борьбы с общим нашим врагом. Передайте мою сердечную благодарность всему мусульманскому населению за любовь и преданность России.

К началу сентября формирование Татарского конного полка было завершено. Из телеграммы Елизаветпольского губернатора Г. С. Ковалева командиру Кавказской туземной конной дивизии великому князю Михаилу Александровичу от 10 сентября 1914 года

Сегодня при громадном стечении народа, в присутствии представителей высшего сословия губернии, был отслужен напутственный молебен сформированным сотням Татарского полка... Мусульмане льстят себя надеждой, что с Божьей помощью они... дадут "просвещенным врагам" уроки рыцарства и чести.

Вскоре полк выступил в Армавир, определенный как сборный пункт частей Кавказской туземной конной дивизии. В Армавире с полками знакомился командир дивизии великий князь Михаил Александрович. В конце сентября полки дивизии были переброшены на Украину, где продолжали готовиться к боевой работе. Татарский конный полк дислоцировался в районе Жмеринки.

Участие в боевых действиях

В начале ноября Кавказская туземная конная дивизия была включена в состав 2-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Гусейн Хана Нахичеванского. С 15 ноября была начата переброска частей дивизии к Львову. 26 ноября, в Львове, командир корпуса Хан Нахичеванский произвел смотр дивизии.

Прямо со смотра полки дивизии выдвигались в район юго-западнее города Самбора, где на берегу реки Саны заняли указанный им боевой участок. Началась тяжелая боевая зимняя работа в Карпатах. Дивизия вела тяжелые бои у Полянчика, Рыбне, Верховины-Быстра. Особо тяжелые кровопролитные бои были в декабре 1914 года на Сане и в январе 1915 года в районе Ломна-Лутовиска, где дивизия отражала наступление противника на Перемышль.

В феврале 1915 года дивизия провела ряд успешных наступательных операций. 15 февраля Татарский полк вел ожесточенный бой в районе деревни Бринь. В результате упорного сражения, рядом рукопашных схваток противник был выбит из этого населенного пункта. Командир полка подполковник Половцов был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.

Из телеграммы командира конного Татарского полка полковника Половцова Елизаветпольскому губернатору Г. Ковалеву:

Татарский полк первым из Туземной дивизии заслужил своему командиру Георгиевский крест. Гордясь высокой наградой, считаю её исключительно лестной оценкой высоких воинских качеств и беззаветной отваги татарских всадников. Прошу вас принять выражение моего глубочайшего восхищения перед беспримерной доблестью мусульманских воинов Елизаветпольской губернии. Половцев.

В этом бою отличился и полковник принц Фейзулла Мирза Каджар, который также был удостоен ордена святого Георгия Победоносца 4-й степени. Из наградного представления:

15 февраля 1915 г., приняв по собственной инициативе команду над 4-мя сотнями Уманского казачьего полка, имевшими только одного офицера, повел их в решительное наступление под сильным ружейным и пулеметным огнём, дважды возвращал отступавших казаков и благодаря решительным действиям способствовал занятию деревни Бринь.

17 февраля 1915 года полковник принц Фейзулла Мирза Каджар был назначен командиром Чеченского конного полка, сменив погибшего накануне в бою командира полка полковника А. Святополк-Мирского.

21 февраля 1915 года командир дивизии великий князь Михаил Александрович получил приказ командира 2-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Хана Нахичеванского выбить противника из местечка Тлумач. Для решения поставленной задачи командир дивизии двинул вперед Татарский полк, а затем и Чеченский полк. В результате упорного сражения Тлумач был занят. К концу февраля части 2-го кавалерийского корпуса выполнили поставленную перед ними боевую задачу в Карпатской операции войск Юго-Западного фронта.

В июле-августе 1915 года Кавказская туземная конная дивизия вела тяжелые бои на левобережье Днестра. Здесь вновь отличился полковник принц Фейзулла Мирза Каджар.

Из приказа командира Кавказской туземной конной дивизии:

Особенно выказал он высокую доблесть в период тяжелых боев в районе Винятынцы (12-15 августа 1915 г.), когда, командуя 2-й бригадой, потерявшей около 250 всадников, отбил 5 яростных атак австрийцев ….

В начале 1916 года произошли большие изменения в командном составе дивизии. Командиром дивизии был назначен генерал-майор (генерал-лейтенант с 12 июля 1916 года) Д. П. Багратион. Назначенного начальником штаба 2-го корпуса генерал-майора Я. Д. Юзефовича на посту начальника штаба дивизии сменил командир Татарского конного полка полковник Половцов. Полковник Кабардинского конного полка князь Федор Николаевич (Тембот Жанхотович) Бекович-Черкасский был назначен командиром Татарского конного полка.

31 мая 1916 года полковник Бекович-Черкасский, получив приказ выбить противника из деревни Тышковцы, лично повел в атаку под ураганным огнём австрийцев три сотни Татарского полка. В результате конной атаки деревня была занята. До середины дня австрийцы несколько раз пытались отбить Тышковцы, но безрезультатно.

Через некоторое время на выручку Татарскому полку подошли две сотни чеченцев полковника Каджара, два орудия конно-горного дивизиона и батальон пехотного Заамурского полка. В течение дня было отбито пять атак противника. Помимо 177 пленных австрийцы потеряли только убитыми 256 человек. За этот бой командир Татарского конного полка полковник князь Бекович-Черкасский был представлен к ордену Святого Георгия Победоносца 3-й степени. Кстати, за весь период войны, полковник князь Бекович-Черкасский оказался единственным офицером из туземцев дивизии, представленным к ордену св. Георгия 3-й степени. В первой декаде июня Татарский конный полк в составе 2-й бригады дивизии вел бои на западе от Черновиц. Преодолевая упорное сопротивление противника, бригада к середине июня вышла к реке Черемош, на противоположном берегу которой закрепились австрийцы. 15 июня Чеченский и Татарский полки под ожесточенным огнём противника форсировали реку и с ходу захватив деревню Росток, с боями стали продвигаться вперед на северо-запад к Буковинским Карпатам в направлении города Ворохты в верховьях реки Прут.

7 мая командир Чеченского конного полка полковник принц Фейзулла Мирза Каджар за боевое отличие был произведен в генерал-майоры, а 30 мая того же года, он был назначен командиром 2-й бригады.

14 мая командир Татарского конного полка полковник князь Бекович-Черкасский был назначен командиром 1-го гвардейского Кирасирского полка. Командиром Татарского конного полка был назначен полковник князь Леван Луарсабович Магалов. 22 мая начальник штаба дивизии генерал-майор П. А. Половцов был назначен Главнокомандующим войсками Петроградского военного округа. Из телеграммы П. А. Половцова одному из инициаторов сформирования Татарского конного полка Мамед Хану Зиятханову:

Получив разрешение военного министра сохранить мундир Татарского конного полка, прошу вас передать мусульманскому населению Елизаветпольской губернии и Борчалинского уезда, что я с гордостью буду хранить память о доблестном полке, собранном в их же среде, во главе коего я имел честь состоять полтора года. Бесконечным рядом подвигов на полях Галиции и Румынии мусульмане показали себя достойными потомками великих предков и верными сынами нашей великой Родины. Главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал Половцев.

В период летнего наступления войск Юго-Западного фронта Татарский конный полк в составе второй бригады действовал западнее города Станиславов.

24 июня 1917 года постановлением Временного правительства было разрешено награждать «солдатскими» Георгиевскими крестами офицеров «за подвиги личной храбрости и доблести». Постановлением Георгиевской Думы Татарского конного полка за бой у Калуша были награждены Георгиевскими крестами 4-й степени: командир полка полковник князь Леван Магалов, поручик Джамшид хан Нахичеванский, корнеты князь Хаитбей Шервашидзе и граф Николай Бобринский. В тяжелейших условиях лета 1917 года, когда фронт был прорван, а русская армия деморализована, и части её беспорядочно покидали позиции, кавказские воины стояли насмерть.

Из статьи «Верные сыны России» опубликованной в газете «Утро России»:

…Кавказская туземная дивизия, все те же многострадальные „дикие“, жизнями своими оплачивающие торгово-предательские счеты русской армии „братания“, её свободу и её культуру. „Дикие“ спасли русскую армию в Румынии; „дикие“ безудержным ударом опрокинули австрийцев и во главе русской армии прошли всю Буковину и взяли Черновицы. „Дикие“ ворвались в Галич и гнали австрийцев неделю тому назад. И вчера вновь „дикие“, спасая отступавшую митинговую колонну, рванулись вперед и отбив позиции, спасли положение… „Дикие“ инородцы… они заплатят России кровью за всю ту землю, за всю ту волю, которых требуют сегодня же организованные солдаты, бегущие с фронта на тыловые митинги.

Многочисленных боевых наград были удостоены воины Татарского конного полка. Особо отличились унтер-офицеры и рядовые всадники: полными Георгиевскими кавалерами, то есть награждёнными Георгиевскими крестами всех четырех степеней стали: Алибек Набибеков, Саяд Зейналов, Мехти Ибрагимов, Алекпер Хаджиев, Дацо Дауров, Александр Кайтуков. Тремя Георгиевскими крестами и тремя Георгиевскими медалями был награждён Осман Ага Гюльмамедов. Зейнал Бек Садыхов, начав службу унтер-офицером в команде разведчиков, заслужил три Георгиевских креста и Георгиевскую медаль, а после производства за военные отличия в офицеры был удостоен четырех боевых орденов.

За годы войны через службу в конном Татарском полку прошло без малого шестьдесят офицеров разных национальностей. Примерно половину из них составляли русские офицеры, служили также азербайджанцы, грузины, кабардинцы, осетины, абхазцы. Были офицеры украинского, немецкого, татарского, шотландского, французского и польского происхождения. Среди них подполковники Александр Альбрехт и Нух Бек Софиев, ротмистр Сергей Багрецов, штабс-ротмистры Николай Казбеги, Сулейман Бек Султанов, Михаил Хоранов, поручик Селим Бек Султанов, корнеты Андрей Берс, Шарль (Карл) Тестенуар, прапорщики, из вольноопределяющихся, граф Михаил Муравьев-Амурский, принц Идрис Ага Каджар и другие.

Шесть офицеров полка были удостоены ордена Святого Георгия Победоносца 4-й степени. Пять офицеров награждены были Георгиевским оружием, причем один из них, штабс-ротмистр Джалал бек Султанов — посмертно. Два офицера, полковники князь Федор Николаевич (Тембот Жанхотович) Бекович-Черкасский и Всеволод Дмитриевич Старосельский, впоследствии были назначены командирами, соответственно гвардейского Кирасирского (бывший лейб-гвардии Кирасирский Его Величества) и гвардейского Конного (бывший лейб-гвардии Конный) полков.

В конце августа 1917 года в Тифлисе состоялся мусульманский благотворительный вечер в пользу увечных и семей погибших воинов Кавказской туземной конной дивизии. Газета «Кавказский край» писала в связи с этим:

Посетив мусульманский вечер, мы отдадим только крошечную частицу того громадного неоплатного долга, который лежит на всей России, на всех нас перед Кавказом и перед льющей свою кровь уже три года за Россию — благородной дикой дивизией.

Тогда же, в конце августа, было принято решение переформировать Кавказскую туземную конную дивизию в Кавказский туземный конный корпус. С этой целью в состав дивизии были переданы Дагестанский и Осетинский конные полки. После сформирования корпус должен был быть направлен на Кавказ в распоряжение командующего Кавказской армией.

Расформирование

В конце сентября — начале октября 1917 года части и подразделения корпуса, включая Татарский полк, были переброшены на Кавказ. Штаб корпуса находился во Владикавказе, а штаб 1-й Кавказской туземной конной дивизии в Пятигорске. После Октябрьского переворота в Петрограде, корпус еще какое-то время сохранял, в общих чертах, свою организацию, как воинское соединение. Еще в октябре — ноябре 1917 года командир корпуса генерал П. А. Половцов проводил смотры полков. 24 октября он прибыл в Елизаветполь, где принял участие в заседании Мусульманского Национального Комитета. 26 октября, как было указано в одном из приказов корпусу, в колонии Еленендорф, возле Елизаветполя, он «смотрел Татарский полк». Однако к январю 1918 года Кавказский туземный конный корпус прекратил своё существование.

В конце 1917 года решением Особого Закавказского Комитета начато было формирование Мусульманского (Азербайджанского) корпуса под командованием генерал-лейтенанта Али-Ага Шихлинского. Корпус в общих чертах был сформирован к концу апреля — началу мая 1918 года. В состав корпуса вошел и конный Татарский полк.

После провозглашения 28 мая 1918 года Азербайджанской Демократической Республики (АДР) и создания национальной армии, конный Татарский полк был включен в состав Конной дивизии.

Командиры

• 23.08.1914—25.02.1916 — полковник Половцов, Пётр Александрович
• 25.02.1916—14.05.1917 — полковник князь Бекович-Черкасский, Фёдор Николаевич
• 05.07.1917—хх.хх.1918 — полковник князь Магалов, Леван Луарсабович

Знамя полка

• Пожалован 21 января 1916 года простой штандарт образца 1900 года. Кайма светло-синяя, шитье серебряное. Навершие образца 1857 (армейское) высеребренное. Древко темно-зеленое с высеребренными желобками. Государственный герб. Штандарт, вероятно, не был вручён, поскольку к октябрю 1916 года он еще не был изготовлен.

Известные люди, служившие в полку

• Бобринский, Николай Алексеевич — известный российский и советский зоолог, профессор Московского государственного университета.
• Нахичеванский, Джамшид Джафаркули оглы — советский военачальник, комбриг.
• Трояновский, Вячеслав Евгеньевич (1879 — после 1920) — сотник одной из трёх сотен, принявших участие в атаке на австрийцев 31 мая 1916 года. За этот бой был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.

Другие формирования этого имени

В русской императорской армии существовал ещё другой Татарский конный полк. Он был сформирован 3 апреля 1797 года из литовских татар под именем Пинского конного полка; 31 октября 1798 года поименован Татарским конным полком; в ноябре 1807 года переформирован в Татарский уланский полк; расформирован в 1833 году. 16 июля 1891 года из эскадронов, отделенных по одному от разных драгунских полков, сформирован был 47-й драгунский Татарский полк. Высочайшим приказом от 6 декабря 1907 года был переименован в 15-й уланский Татарский полк.

Источники

• Чингиз Салахлы, статья «Туземная конная дивизия», газета «Биржа Plus» от 3 и 10 декабря 2004 г. Часть материала перенесена в Википедию без изменений самим автором. [ru.wikipedia.org/w/index.php?title=%D0%9E%D0%B1%D1%81%D1%83%D0%B6%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D1%83%D1%87%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B0%3ACodeMonk&diff=10775002&oldid=10770199]
• Казин В. Х. Казачьи войска. Справочная книжка императорской Главной квартиры. Под редакцией В. К. Шенка. — СПб., 1912
• «Дикая дивизия» /Очерк/. — «Летопись войны» 1914-1915-1916 гг., № 76, 30 января 1916 г., с.1216-1220
• [военная-энциклопедия.рф/советская-военная-энциклопедия/Д/Дикая-дивизия Дикая дивизия] // Гражданская война в США — Йокота / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 3).</span>
• [slavakubani.ru/read.php?id=176 Бузун Ю. Г. Бой у села Бринь.]
• [svrt.ru/lib/savel-2013/ismailov.pdf Э. Э. Исмаилов. Азербайджанские иррегулярные части в составе русской императорской армии. Татарский конный полк.]
• Бобринский Н. А. На Первой Мировой войне. Из записок графа Николая Алексеевича Бобринского // «Дворянское собрание», 1995. № 3. — С. 175-190.

Отрывок, характеризующий Татарский конный полк

Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.