Татищев, Дмитрий Павлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дмитрий Павлович Татищев
Художник Д. Босси, 1826 год
Род деятельности:

дипломат, коллекционер

Дата рождения:

1767(1767)

Дата смерти:

16 сентября 1845(1845-09-16)

Место смерти:

Вена

Отец:

Павел Сергеевич Татищев
(ум. 1780)

Мать:

Мария Яковлевна Аршеневская
(1746 — 1833)

Супруга:

Юлия Безобразова

Дети:

Павел, Владимир

Дми́трий Па́влович Тати́щев (1767 — 16 сентября 1845, Вена) — действительный тайный советник, обер-камергер, член Государственного совета, сенатор, чрезвычайный посланник в Неаполе (1802—1803 и 1805—1808) и полномочный министр при разных дворах: в Испании (1812—1821), посол в Австрии (1822—1841); почётный член Академии Художеств, коллекционер и знаток искусства. Первый в России кавалер старейшего в Европе ордена Золотого руна[1] (1816).





Биография

Представитель старшей (не графской) ветви рода Татищевых (Рюриковичи). Сын капитан-поручика лейб-гвардии Преображенского полка, а затем надворного советника Павла Сергеевича Татищева, от брака с Марией Яковлевной Аршеневской, дочерью нижегородского губернатора Я. С. Аршеневского. Внучатый племянник петербургского градоначальника А. Д. Татищева и государственного канцлера М. И. Воронцова. Двоюродный брат литератора П. П. Бакунина.

Получил домашнее образование. В начальном устройстве его карьеры живое участие принимала его тётка, княгиня Дашкова. В 1780 году был корнетом в Конной гвардии, в 1791 году — волонтёром в армии Потёмкина. В следующем году начал свою дипломатическую карьеру на должности поверенного в делах в Константинополе. В 1794 году участвовал в военных действиях в Польше и за штурм Варшавы получил орден св. Георгия 4 степени.

В царствование Павла I быстро возвысился: в 1796 году из ротмистров пожалован в действительные камергеры, а через три года назначен членом Коллегии Иностранных дел с чином тайного советника.

При Александре I был посланником в Неаполе в 1802 году и с 1805 по 1808 годы, затем пожалован в 1810 году в сенаторы, a в 1812 году назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Мадрид, куда прибыл лишь в 1814 году. По мнению многих современников, якобы пагубно влиял на короля, толкая его на путь реакции. Иностранные послы в Мадриде сообщали своим правительствам :

Влияние русского посланника царствует здесь исключительно. Король спрашивается во всех существенных его делах, даже касающихся только Испании. Ни один министр не пользуется такой доверенностью, и если им приходится предложить Королю что-то особенное, они предварительно сносятся с Татищевым.

Ходили нелепые слухи о том, что Татищев был любовником короля, но они не имели под собой никаких оснований. Причина доверия Фердинанда VII к Татищеву состояла в попытках укрепления за счет союза с Россией международных позиций Испании после Венского конгресса и желании выйти из изоляции, в которой она оказалась, отказавшись подписать заключительный акт конгресса.

Сам Татищев был уверен в том, что Россия выиграет от союза с Мадридом, поскольку он будет способствовать ослаблению позиций Великобритании, соперника России в Европе, улучшению торговых отношений с Испанией и активизации деятельности русских в Америке. Благодаря ему в Испании была принята частичная амнистия либералов, была предпринята попытка экономических реформ. Татищев предлагал ввести в стране конституцию. Татищев действовал в соответствии с планом И. А. Каподистрии в отношении Испании. После Аахенского конгресса 1818 г., когда планы Каподистрии потерпели крах, Россия отдала приоритет в решении испанских проблем Англии. Татищев не видел смысла далее оставаться на посту посланника и просил о возвращении в России. Испанию он покинул в октябре 1819 г.[2]

В 1812 году Татищев вступил в брак с красавицей-полькой Юлией Конопкой, воспетой поэтом П. А. Вяземским. Детей у них не было, однако от более ранней связи с Натальей Колтовской (1773—1834) у Татищева остались сыновья Павел (1798—1870) и Владимир (1802—1884), получившие фамилию Соломирских.

В 1819 году Татищев был произведен в действительные тайные советники, в 1821 году назначен посланником в Гаагу, но туда не поехал, в 1822 году был полномочным на конгрессе в Вероне и затем назначен послом в Вену, где и оставался до 1841 года, причём 6 декабря 1838 года был назначен членом Государственного Совета, хотя планы его простирались и далее. Барон М. А. Корф вспоминал[3]:

Было время, что публика предназначала его в председатели Государственного Совета: сам же он простирал свои виды на звание государственного канцлера, даже до такой степени, что возведение в этот сан графа Нессельрода счёл для себя смертельным оскорблением.

В 1821—1823 годах построил и до самой смерти владел большим доходным домом на Кузнецком Мосту в Москве, фасад которого был включён в Архитектурный альбом лучших московских зданий (дом сохранялся до 1941 года как часть Солодовниковского пассажа).

Последние годы

Потеря зрения заставила его отказаться от дипломатического поприща, и 15 апреля 1841 года он был сделан обер-камергером. В то время ему было уже 74 года, и он имел все русские ордена, до алмазных знаков ордена св. Андрея Первозванного включительно, и, кроме того, иностранные ордена св. Стефана, Анунциаты и Золотого руна.

He чуждый «природной спеси», в Вене Татищев жил богатым русским барином и совершенно расстроил своё хорошее состояние; гостиная его охотно посещалась тамошней аристократией. Литератор Николай Греч, посетивший Вену 1837 году, писал[4]:

Татищев принимал меня с благосклонностью и радушием истинного русского вельможи… он живёт в великолепном и просторном доме князя Лихтенштейна. Комнаты убраны богато и со вкусом. Особенно блистательна рыцарская зала… в углах её стоят во всеоружии статуи рыцарей, конные и пешие. Но всего замечательнее у него коллекция картин первых мастеров.

По свидетельству Корфа, «среди тамошней блестящей аристократии дом его долго считался первым по богатству, роскоши и вкусу». По возвращении в Россию старик заседал в Государственном Совете, где, по воспоминаниям М. А. Корфа, «не произносил никогда ни одного слова»; его молчаливость приписывали неопытности в вопросах внутренней политики и плохому знанию собственной страны[3].

Ленивый в доме, близорукий, но деятельный духом, по словам современников и его подчиненных, особенно искренне любившего его А. Я. Булгакова[5], начавшего службу при нём в Неаполе, Татищев был редким начальником, человек умный, добрый, благородный и снисходительный. Слабохарактерный, он доступен был, однако, стороннему влиянию, любивший пышность и знаки отличия, он особенно гордился званием бальи ордена св. Иоанна Иерусалимского[6].

Последние годы жизни он провел на попечении преданного слуги, француза Прево, в положении, близком к нужде, и скончался в его доме, в Вене, 16 сентября 1845 года. Похоронен был в селе Татищевом Погосте, Ростовского уезда Ярославской губернии. На могиле его не было ни памятника, ни решётки.

Награды

российские[7]:

иностранные:

Коллекционер

Татищев относился к типу коллекционеров — просвещенный дипломат-собиратель. Такими были русский посол во Флоренции Н. Ф. Хитрово, посол в Риме А. Я. Италинский, лондонский посланник С. Р. Воронцов, посол в Вене Д. М. Голицын и другие. Татищев был тонкий знаток и страстный коллекционер произведений искусства, которые, по собственному признанию, начал собирать во время проживания в Мадриде[8]:

Вторжение французов имело последствием ниспровержение разных знатных и богатых домов, вынужденных обстоятельствами распродать свои имущества, так что многие вещи, в особенности редкие картины, отдаваемы были за бесценок, тогда как в другое время они бы не были проданы. Потом в течение 20-летней дипломатической моей службы в Вене я имел много случаев приобресть разные картины и другие художественные старинные и редкие вещи с большим удобством за неимением соперничества в приобретателях и любителях.

В его собрании были картины, подписанные именами Ван Эйка, Рафаэля, Леонардо да Винчи. В XX веке от некоторых из этих атрибуций не осталось и следа.

Всю жизнь Татищев был опутан долгами. В Петербурге его доверенным лицом был племянник П. А. Урусов. По просьбе Татищева он нередко закладывал и перезакладывал его многочисленные, усыпанные бриллиантами, ордена. После смерти Татищева долги его составили 30 тысяч. Но он озаботился построить в Петербурге причудливый дом на Караванной (снесён в советское время) и перевезти сюда свои коллекции. По его завещанию они перешли в распоряжение Императорского Эрмитажа.

Напишите отзыв о статье "Татищев, Дмитрий Павлович"

Примечания

  1. За исключением императора Александра I.
  2. Суслова Н. А. Испания и Европа в 1814-1820 годах (политика и дипломатия). Дисс. к.и.н. СПб, 2006.
  3. 1 2 Записки барона М. А. Корфа.-М.: Захаров, 2003. — 720 с.
  4. Греч Н. Путевые письма из Англии, Германии и Франции. Ч.III. СПб., 1839. С.163.
  5. В 1835 году старшая дочь А. Я. Булгакова фрейлина Екатерина (1811-18?) вышла замуж за незаконного сына Д. П. Татищева Павла Соломирского (1801—1861).
  6. Русские портреты XVIII-XIX столетий. Т. 1. Вып. 4. № 160
  7. [web.archive.org/web/20101028082032/www.rusdiplomats.narod.ru/ambassadors/tatixev-dp.html Дипломаты Российской Империи]
  8. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6606.php Коллекция Д. П. Татищева]

Ссылки

  • В.Кружков, Г.Медникова. [www.shirekrug.com/index.php/2013-05-08-10-11-49/item/408-д-п-татищев-взлет-и-падение-необыкновенного-дипломата Д.П. Татищев: взлет и "падение" необыкновенного дипломата]."Шире круг" (журнал для соотечественников), май 2012
  • [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=123529 Биография Д. П. Татищева]
  • [web.archive.org/web/20101028082032/www.rusdiplomats.narod.ru/ambassadors/tatixev-dp.html Д. П. Татищев]

Отрывок, характеризующий Татищев, Дмитрий Павлович

– C'est impossible, [Это невозможно,] – возразил другой.
– Пари. Le grand cordon, c'est different… [Лента – это другое дело…]
Когда все поднялись, чтоб уезжать, Элен, очень мало говорившая весь вечер, опять обратилась к Борису с просьбой и ласковым, значительным приказанием, чтобы он был у нее во вторник.
– Мне это очень нужно, – сказала она с улыбкой, оглядываясь на Анну Павловну, и Анна Павловна той грустной улыбкой, которая сопровождала ее слова при речи о своей высокой покровительнице, подтвердила желание Элен. Казалось, что в этот вечер из каких то слов, сказанных Борисом о прусском войске, Элен вдруг открыла необходимость видеть его. Она как будто обещала ему, что, когда он приедет во вторник, она объяснит ему эту необходимость.
Приехав во вторник вечером в великолепный салон Элен, Борис не получил ясного объяснения, для чего было ему необходимо приехать. Были другие гости, графиня мало говорила с ним, и только прощаясь, когда он целовал ее руку, она с странным отсутствием улыбки, неожиданно, шопотом, сказала ему: Venez demain diner… le soir. Il faut que vous veniez… Venez. [Приезжайте завтра обедать… вечером. Надо, чтоб вы приехали… Приезжайте.]
В этот свой приезд в Петербург Борис сделался близким человеком в доме графини Безуховой.


Война разгоралась, и театр ее приближался к русским границам. Всюду слышались проклятия врагу рода человеческого Бонапартию; в деревнях собирались ратники и рекруты, и с театра войны приходили разноречивые известия, как всегда ложные и потому различно перетолковываемые.
Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.


Билибин находился теперь в качестве дипломатического чиновника при главной квартире армии и хоть и на французском языке, с французскими шуточками и оборотами речи, но с исключительно русским бесстрашием перед самоосуждением и самоосмеянием описывал всю кампанию. Билибин писал, что его дипломатическая discretion [скромность] мучила его, и что он был счастлив, имея в князе Андрее верного корреспондента, которому он мог изливать всю желчь, накопившуюся в нем при виде того, что творится в армии. Письмо это было старое, еще до Прейсиш Эйлауского сражения.
«Depuis nos grands succes d'Austerlitz vous savez, mon cher Prince, писал Билибин, que je ne quitte plus les quartiers generaux. Decidement j'ai pris le gout de la guerre, et bien m'en a pris. Ce que j'ai vu ces trois mois, est incroyable.
«Je commence ab ovo. L'ennemi du genre humain , comme vous savez, s'attaque aux Prussiens. Les Prussiens sont nos fideles allies, qui ne nous ont trompes que trois fois depuis trois ans. Nous prenons fait et cause pour eux. Mais il se trouve que l'ennemi du genre humain ne fait nulle attention a nos beaux discours, et avec sa maniere impolie et sauvage se jette sur les Prussiens sans leur donner le temps de finir la parade commencee, en deux tours de main les rosse a plate couture et va s'installer au palais de Potsdam.
«J'ai le plus vif desir, ecrit le Roi de Prusse a Bonaparte, que V. M. soit accueillie еt traitee dans mon palais d'une maniere, qui lui soit agreable et c'est avec еmpres sement, que j'ai pris a cet effet toutes les mesures que les circonstances me permettaient. Puisse je avoir reussi! Les generaux Prussiens se piquent de politesse envers les Francais et mettent bas les armes aux premieres sommations.
«Le chef de la garienison de Glogau avec dix mille hommes, demande au Roi de Prusse, ce qu'il doit faire s'il est somme de se rendre?… Tout cela est positif.
«Bref, esperant en imposer seulement par notre attitude militaire, il se trouve que nous voila en guerre pour tout de bon, et ce qui plus est, en guerre sur nos frontieres avec et pour le Roi de Prusse . Tout est au grand complet, il ne nous manque qu'une petite chose, c'est le general en chef. Comme il s'est trouve que les succes d'Austerlitz aurant pu etre plus decisifs si le general en chef eut ete moins jeune, on fait la revue des octogenaires et entre Prosorofsky et Kamensky, on donne la preference au derienier. Le general nous arrive en kibik a la maniere Souvoroff, et est accueilli avec des acclamations de joie et de triomphe.
«Le 4 arrive le premier courrier de Petersbourg. On apporte les malles dans le cabinet du Marieechal, qui aime a faire tout par lui meme. On m'appelle pour aider a faire le triage des lettres et prendre celles qui nous sont destinees. Le Marieechal nous regarde faire et attend les paquets qui lui sont adresses. Nous cherchons – il n'y en a point. Le Marieechal devient impatient, se met lui meme a la besogne et trouve des lettres de l'Empereur pour le comte T., pour le prince V. et autres. Alors le voila qui se met dans une de ses coleres bleues. Il jette feu et flamme contre tout le monde, s'empare des lettres, les decachete et lit celles de l'Empereur adressees a d'autres. А, так со мною поступают! Мне доверия нет! А, за мной следить велено, хорошо же; подите вон! Et il ecrit le fameux ordre du jour au general Benigsen