Татищев, Сергей Спиридонович

Сергей Спиридонович Татищев
Род деятельности:	дипломат, историк, публицист
Дата рождения:	28 февраля (10 марта) 1846(1846-03-10)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	7 (20) августа 1906(1906-08-20) (60 лет)
Место смерти:	Грац, Австрия

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Серге́й Спиридо́нович Тати́щев (10 марта 1846, Санкт-Петербург — 20 августа 1906, Грац, Австрия) — русский дипломат, историк и публицист из рода Татищевых. Автор фундаментальной биографии императора Александра II.

Биография

Родился в семье действительного статского советника Спиридона Фёдоровича Татищева (1812-1860) и его жены Марии Афанасьевны (урожд. Соломка, 1820-1866). Двоюродный брат статс-секретаря А. А. Половцова: их общий дед Фёдор Васильевич Татищев (1772-1829) служил гдовским уездным предводителем дворянства.

Учился в Александровском лицее и парижской Сорбонне. После успешной сдачи специального дипломатического экзамена в 1864 году поступил в Азиатский департамент министерства иностранных дел. С 1865 по 1877 годы занимал должности секретаря консульства в Рагузе, миссии в Афинах и посольства в Вене.

Во время Русско-турецкой войны поступил охотником (добровольцем) в действующую Дунайскую армию, в Мариупольский гусарский полк. Под Плевной состоял ординарцем при генерале Э. И. Тотлебене. После назначения Тотлебена главнокомандующим, оставался при нём в той же должности в Сан-Стефано и в Адрианополе. За военные отличия был произведён в офицеры. По окончании боевых действий в 1878 году оставил военную службу.

С 1881 по 1883 состоял чиновником особых поручений при министрах внутренних дел графе Н. П. Игнатьеве и графе Д. А. Толстом. В этот период по заданию директора департамента полиции В. К. Плеве подготовил исследование «История социально-революционного движения в России. 1861—1881», которое сам Татищев определял как «судебно-полицейскую хронику». Это была одна из первых аналитических работ по проблеме терроризма, которая по мнению составителей справочника «Деятели революционного движения в России» М. Карнауховой и А. Шилова, ценна богатым фактическим материалом, извлечённым автором из подлинных дел III Отделе­ния. Этот обзор предназначался для руководителей политического розыска и содержал описания дел, ведшихся III Отделением С. Е. И. В. Канцелярии со ссылками на конкретные документы, а также биографические справки и характеристики конкретных лиц, нелегально распространявших «противуправительственные» прокламации. Дополнением к этой работе являлось приложение «К» под названием «Список лицам, привлечённым к дознанию Московской следственной комиссией по 4 апреля 1866 года».

Выйдя в отставку, сотрудничал с журналами «Русский вестник», «Новое время», «Nouvelle Revue» и с другими русскими и иностранными журналами. С 1889 года по 1897 вёл в «Русском вестнике» политическое обозрение. В 1898 году направлен по распоряжению С. Ю. Витте агентом министерства финансов в Лондон, где завершил своё многолетнее исследование 500-летней истории рода Татищевых. В 1903 г. принял предложение своего бывшего начальника Плеве (теперь уже министра внутренних дел) вернуться в Россию и вступить на службу в Главное управления по делам печати. Незадолго до смерти закончил работу над первым томом биографии Александра III, который увидел свет только в 2002 году.

Татищев жил с женой Герминией Юрьевной (урожд. Мейергоф, 1848-1926) на Малой Морской улице, в доме № 11. После смерти историка его квартира с архивными документами была опечатана. Дочь Мария (1877 г.р.), окончившая институт благородных девиц в 1895 г., тщетно просила оставить ей бумаги отца в качестве наследства. Она получила официальный ответ, что документы эти «безусловно секретные, ибо относятся до работ, порученных Татищеву по высочайшему повелению, и составленные не для общего пользования, а исключительно для государя императора».

Труды

• Татищев С. С. Обзор социально-революционного движения в России. — СПб., 1880. — 331 с.
• Татищев С. С. XXV лет из истории России. 1855-1880. — СПб., 1880. — 66 с.
• Татищев С. С. Внешняя политика императора Николая I. — СПб.: Типография Скороходова И. Н., 1887. — 648 с.
• Татищев С. С. Император Николай I и иностранные дворы. Исторические очерки. — СПб.: Типография Скороходова И. Н., 1889. — 460 с.
• Serge Tatischeff. Alexandre I et Napoleon d’apr ès leur correspondance iné dite 1801-1812. — Paris., 1891.
• Татищев С. С. Род Татищевых. 1400—1900. — СПб., 1900.
• Татищев С. С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. В двух томах. — СПб.: Издание Суворина А. С., 1903. — 538 с.
• Татищев С. С. История российской дипломатии. — СПб.: Эксмо, 2010. — 644 с. — (Российская императорская библиотека). — 5000 экз. — ISBN 978-5-699-40896-2.

Журнальные публикации

• Татищев С. С. [www.memoirs.ru/rarhtml/Tat_PL_IV86_23_2.htm Император Николай I в Лондоне в 1844 году] // Исторический вестник. — 1886. — Т. 23, № 2. — С. 343-359.
• Татищев С. С. [www.memoirs.ru/rarhtml/Tatithev_IV92_3.htm Император Николай I в Лондоне в 1844 году] // Исторический вестник. — 1886. — Т. 23, № 3. — С. 602-621.
• Татищев С. С. [www.memoirs.ru/rarhtml/Tatithev_IV92_1.htm Дипломатический разрыв России с Турцией 1853 г.] // Исторический вестник. — 1892. — Т. 47, № 1. — С. 153-176.
• Татищев С. С. [www.memoirs.ru/rarhtml/Tatithev_IV92_2.htm Дипломатический разрыв России с Турцией 1853 г.] // Исторический вестник. — 1892. — Т. 47, № 2. — С. 456-480.
• Татищев С. С. [www.memoirs.ru/rarhtml/Tatithev_IV92_3.htm Дипломатический разрыв России с Турцией 1853 г.] // Исторический вестник. — 1892. — Т. 47, № 3. — С. 720-751.

Ссылки

• Татищев, Сергей Спиридонович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Татищев, Сергей Спиридонович

Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.