Татьянин день (сайт)

Татьянин день
URL	[www.taday.ru/ ay.ru]
Коммерческий	Нет
Тип сайта	молодёжный интернет-журнал МГУ
Язык(-и)	русский
Посещаемость	([new-top.mail.ru/rating?id=1246595 статистика Рейтинг@Mail.ru])
Расположение сервера	Москва (Россия)
Начало работы	январь 1995 (как печатное издание), апрель 2007 (как отдельный сайт)
Текущий статус	Работает

К:Сайты, появившиеся в 1995 годуК:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

«Татья́нин де́нь» (Taday.ru) — молодёжный интернет-журнал, учреждённый домовым храмом мученицы Татианы при Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова. Основан в январе 1995 года года как первая в России студенческая православная газета, с января 2006 года выходит в Интернете.

Издание рассказывает обо всём, что интересно молодому человеку: поиске себя, учёбе, карьере, общественной, научной и культурной жизни. Исходя из христианских ценностей, портал стремится быть площадкой диалога, где люди с разными взглядами могут услышать друг друга.

История

Газета

Идея создать студенческую газету появилась у двух студентов филфака МГУ, Владислава Томачинского и Александра Егорцева, осенью 1994 года. В это время студенческий театр МГУ активно сопротивлялся решению о передаче университетской церкви мученицы Татианы исторически принадлежавшего ей здания на Большой Никитской улице. Противостояние, широко освещавшееся в прессе, привело молодых людей к мысли, что православному студенчеству необходимо собственное СМИ.

Другой причиной, побудившей создать газету, стало стремление к диалогу с неверующим и сомневающимся современником на понятном ему языке. Немногочисленные православные издания того времени были рассчитаны главным образом на воцерковлённых людей. По воспоминанием архимандрита Симеона (Томачинского), «тогда церковных изданий практически не было, разве что „Православная Москва“ и „Московский церковный вестник“, которые были изданиями закрытого типа с официальной информацией, не привлекавшей ни молодёжь, ни светских людей в целом».

Учредителем газеты выступила университетская церковь, в редакционный совет вошли студенты и аспиранты МГУ. Первым главным редактором стал Владислав Томачинский. Первый номер газеты вышел 25 января 1995 года в Татьянин день, в тот же день состоялась первая служба в возвращённом храме. Издание выходило не чаще раза в месяц, однако привлекало большее внимание аудитории, чем официальный печатный орган МГУ — газета «Московский университет». Помимо собственных корреспондентов, газета имела множество внештатных. В тесном сотрудничестве с «Татьяниным днём» в 1996 году появились «журнал для сомневающихся» «Фома» при МГИМО, студенческий журнал МДАиС «Встреча». С 1997 года в качестве приложения к «Татьяниному дню» стала выходить студенческая газета Санкт-Петербурга «Пётр и Павел», ставшая затем самостоятельным изданием.

В «Татьянином дне» затрагивались вопросы культуры, науки, искусства, социальные, политические, религиозные проблемы. Освещения внутрицерковных проблем издание старалось избегать. Установка газеты на диалог позволяла ей представить различные точки зрения, в том числе и неправославные. Одной из важнейших задач издания было «раскрыть для читателя яркую личность, которая совмещала бы в себе православную веру, интеллигентность и любовь к науке». Особое внимание «Татьянин день» уделял «молодёжным» проблемам. Одной из главных тем стала борьба с распространением нетрадиционных культов, для чего при газете был создан информационно-миссионерский центр «Сектор», собиравший и публиковавший информацию об их деятельности на территории России, в первую очередь в вузах. При активном участии «Татьянина дня» была закрыта кришнаитская столовая в МГУ, а также «читальный зал Рона Хаббарда». В ответ представители «Московского общества сознания Кришны» угрожали подать на газету в суд. Газета активно занималась издательской деятельностью, подготовив к печати несколько книг: «Свет Христов просвещает всех (Святая Татиана и Московский университет)»; «Вавилонская башня („Новое религиозное сознание“ в современном мире)»; «Тоталитарные секты: свобода от совести»; «Современная медицина и Православие»; «Человек и болезнь»; «Судьба и вера (Беседы с учеными, священниками, творческой интеллигенцией)» и другие.

В 1999 году Владислав Томачинский окончил аспирантуру, поступил в число послушников Сретенского монастыря и покинул должность главного редактора. Его преемником стал выпускник Литературного института Алексей Сагань. Он полагал, что, издавая газету миссионерской направленности, главное — «не заигрываться, не воображать из себя миссионеров, поскольку в газетном формате о серьёзных вещах говорить невозможно, а просто надо всеми доступными для газеты способами указывать на Церковь и будить в читателе желание узнать её жизнь поближе». Кроме того, редакция старалась сделать газету интересной уже для церковной молодежи.

В результате реорганизации издания в мае 2000 года его возглавил старший преподаватель факультета журналистики МГУ Григорий Прутцков, остававшийся в должности до 2003 года. По его словам, в этот период у газеты не было ни источника финансирования, ни постоянных авторов. «У меня не было ни редакторского опыта, ни команды, в редакционном портфеле почти не оставалось материалов, пришлось долго вникать во все тонкости — не только журналистские, но и технические, связанные с вёрсткой, типографией. <…> Каждый номер был для нас как последний, поскольку мы никогда не знали, найдутся ли деньги на следующий номер, — позднее отмечал Прутцков. — Мы пришли к выводу, что надо обращаться к авторам, которые умеют писать, которым есть что сказать, которые могут взять хорошее интервью у интересного, труднодоступного собеседника. Но таким авторам надо платить гонорары. Собственно, на это у нас уходит практически вся выручка от продажи тиража».

Четвёртым главным редактором «Татьянина дня» стал выпускник исторического факультета МГУ Максим Большаков. При нём с марта 2003 по апрель 2004 года вышло пять номеров газеты. Затем редакцию возглавила сотрудник кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания филологического факультета МГУ Любовь Макарова. Во время её работы обозначилась тенденция к переходу в веб-пространство, которое давало большие возможности для развития СМИ. В конце января 2003 года открыт сайт храма мученицы Татианы при МГУ ([st-tatiana.ru st-tatiana.ru]), где размещена электронная версия газеты.

Интернет-издание

В марте 2006 года на пост главного редактора пришла студентка, а затем аспирантка факультета журналистики МГУ Юлиана Годик. В том же году было принято решение прекратить выпуск печатной версии и полностью перенести в издание в Интернет. Вначале оно выходило на сайте храма мученицы Татианы, затем — на новом сайте [taday.ru Taday.ru], презентация которого прошла 20 апреля 2007 года в Татьянинском храме. За три года ресурс превратился в ежедневно обновляемый портал, оперативно реагировавший на события церковной, общественной и культурной жизни, где основным читателем являлся молодой человек, студент, задумывающийся о себе и своём месте в мире.

В ноябре 2009 года у «Татьянина дня» снова сменился главный редактор. Им стала журналист Ксения Лученко, автор-составитель справочника «Православный Интернет». Расширилась аудитория издания: редакция стала обращаться не только к студентам МГУ, но и ко всем, кого интересует жизнь России и мира, христианский взгляд на проблемы современности.

С марта 2011 по январь 2013 года сайт возглавляла Пелагея Тюренкова — церковный публицист, исследователь образа современной женщины в православных российских СМИ. Её преемником был журналист Михаил Моисеев. В августе 2014 года Пелагея Тюренкова вновь заняла должность главного редактора, на которой работала по июль 2015 года.

В сентябре 2015 года издание было перезапущено в качестве молодёжного интернет-журнала МГУ.

Оценки

Исследователи российской религиозной журналистики неоднократно называли «Татьянин день» одним из самых ярких православных проектов 1990-х—2000-х годов. Поэтесса Олеся Николаева отмечала, что Владиславу Томачинскому и Александру Егорцеву «практически без денег, без технических средств, в какие-то кратчайшие сроки <…> удалось сделать такую замечательную, заметную и серьёзную газету, что на неё стали реагировать и откликаться „взрослые“ СМИ». «С ней, студенческой газетой, которая создавалась несколькими энтузиастами подручными средствами, что называется, „на коленке“, горячо полемизировали „Независимая газета“, „Известия“, „Московские новости“, „МК“ и другие издания», — подчёркивала Николаева.

По словам главного редактора портала «Православие и мир» Анны Даниловой, «Татьянин день» для студентов МГУ был «невзрачными страничками, каждого номера которых ждали с нетерпением». «А писали авторы „ТД“ с юмором, очень открыто, очень по-человечески, об очень важном, — рассказывала Данилова. — Вот интервью с профессором твоего факультета (а он, оказывается, верующий), а вот журналистское расследование работы секты, а вот конкурс юмористического рассказа о сессии». По её мнению, опыт университетской православной газеты «Татьянин день» на сегодня не удалось превзойти никому: «Среди прекрасных молодёжных изданий газета „ТД“ так и осталась уникальным особняком — чёрно-белая, потрёпанная от многих прочтений, искрометная, свежая, молодая».

Главный редактор журнала «Фома» Владимир Легойда вспоминал, что у него с Владиславом Томачинским не получилось создать совместное издание, но сам он этому рад. «Потому что в результате вместо одного плохого СМИ — в случае, если бы мы продолжали совместный творческий поиск, который явно не клеился — получилось два далеко не самых плохих, — объяснял Легойда. — Влад сделал „Татьянин день“ и был, на мой взгляд, его лучшим главными редактором, да не обидятся на меня все последующие и достойные главреды этого прекрасного издания (говорю, в первую очередь, об эпохе бумажного „ТД“). А мы спустя непродолжительное время сделали „Фому“».

Сам архимандрит Симеон (Томачинский) пояснял, что в «Фоме» основным первоначально являлось исповедальное начало («много писем читателей, лирических отступлений, много рассказов, поэзии, никакой политики»), а «Татьянин день» был более «раздолбайским», студенческим: «мы старались чем-то зацепить человека».

В январе 2008 года главный редактор каталога «Православное христианство.ру» Иван Мазуренко упомянул портал «Татьянин день» в числе наиболее интересных сайтов, открывшихся в 2007 году.

В то же время оценки идейной направленности «Татьянина дня» разнятся. Так, социологи Сергей Филатов и Людмила Воронцова в 1998 году замечали, что газета играет роль «неофициального органа консервативных православных интеллектуалов». В том же году журналист «Московских новостей» Александр Солдатов подчёркивал, что «„Татьяниному дню“ трудно дать какое-то определение: „правая“, „левая“, „либеральная“, „консервативная“. Здесь есть всё…». Он также охарактеризовал газету как «самое эпатажное православное издание в современной России, во всяком случае из тех, которые издаются по благословению Патриарха». Эта оценка была воспроизведена без комментариев в № 25 «Татьянина дня».

Публицист Михаил Ситников в 2005 году заявлял, что газета популярна «среди активной православно-фундаменталистской молодежи», сформулировав кредо издания как «воспитание молодого поколения в духе религиозного изоляционизма и нетерпимости в отношении иноверия». Напротив, проект «Антимодернизм.ру» назвал в 2012 году «Татьянин день» «модернистским сайтом».

Главные редакторы

• Владислав Томачинский (январь 1995 — январь 1999)
• Алексей Сагань (февраль 1999 — апрель 2000)
• Григорий Прутцков (май 2000 — февраль 2003)
• Максим Большаков (февраль 2003 — апрель 2004)
• Любовь Макарова (май 2004 — февраль 2006)
• Юлиана Годик (март 2006 — ноябрь 2009)
• Ксения Лученко (9 ноября 2009 — 4 февраля 2011)
• Пелагея Тюренкова (4 марта 2011 — 31 января 2013)
• Михаил Моисеев (1 февраля 2013 — август 2014)
• Пелагея Тюренкова (август 2014 — июль 2015)
• Даниил Сидоров (с 1 августа 2015)

Литература

• Храм святой Татианы: Святыни. История. Современность. — М.: Издательство храма святой мученицы Татианы, 2010. — 336 с. — ISBN 978-5-901836-29-3.

Ссылки

• [sakhalogos.ru/index.php/-1-1-2003-/97----next-/263-2009-12-17-06-32-25.html ТАТЬЯНИН ДЕНЬ — КАЖДЫЙ ДЕНЬ. О домовом храме МГУ]. Проверено 14 сентября 2016. [archive.ec/kaK9F Архивировано из первоисточника 6 марта 2015].
• [212.119.224.109/radostmoya.ru/glagol_dobro/Gl_D_02.flv Видео]. Радость моя. Проверено 14 сентября 2016.
• [www.pravmir.ru/kakoj-by-ya-xotel-videt-gazetu-tatyanin-den/ Какой бы я хотел видеть газету «Татьянин День»?]. Православие и мир. Проверено 14 сентября 2016. [archive.ec/vWLlE Архивировано из первоисточника 6 марта 2015].
• Гуманова О. [www.pravmir.ru/olga-gumanova-chem-zhivut-i-pochemu-umirayut-pravoslavnye-izdaniya/ Чем живут и почему умирают православные издания]. Православие и мир. Проверено 14 сентября 2016. [archive.ec/EhD6D Архивировано из первоисточника 6 июля 2015].

Отрывок, характеризующий Татьянин день (сайт)

В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.