Таунгу (династия)

Таунгу
бирм. တောင်ငူခေတ်
королевство
←   ←   ←   ←   ← 1486 — 1752 →   →
Таунгу в момент наивысшего расцвета в 1580 году
Столица	Таунгу (1486–1539) Пегу (1539–1599) Ава (1599–1752)
Язык(и)	Бирманский
Религия	Тхеравада
Форма правления	Монархия
- 1530–1550	Табиншвехти
- 1551–1581	Байиннаун
- 1606–1628	Анаукпетлун
- 1629–1648	Тхалун
- 1733–1752	Махадхаммараза Дипади

К:Появились в 1486 годуК:Исчезли в 1752 году

История Мьянмы
Древнейшая история (11 000—200 до н. э.) Пью (200 до н. э. — 1050 н. э.) Монские царства (825?—1057) Араканские царства (788?—1406)
Династия Паган (849—1297) Монгольское завоевание Бирмы Период враждующих царств Верхняя Бирма (1297—1555) Мьинсайн и Пинья (1297—1364) Сикайн (1315—1364) Ава (1364—1555) Пьи (1482—1542) Раманья (1287—1539, 1550—1552) Шанские княжества (1215—1563) Аракан (1429—1785) Таунгу (1510—1752) Возрождённое Хантавади (1740—1757) Конбаун (1752—1885)
Британская Бирма (1824—1948) Англо-бирманские войны (1824—1885) Националистическое движение (1900—1948) Японская оккупация (1942—1945)
Современность (с 1948) Союз Бирма (1948—1962) Переворот 1962 года Социалистическая республика (1962—1988) Переворот 1988 года Союз Мьянмы (1988—2010) Политические реформы (2011—2012)
Список столиц • Бирманские хроники Военная история

Династия Таунгу (бирм. တောင်ငူခေတ်, [tàʊɴŋùkʰɪʔ]^?) — бирманская династия, правившая с середины XVI века до 1752 года и объединившая страны, образовавшиеся после развала Паганского царства, в единое государство.

История

Зарождение

Таунгу возник ещё в 1280 году в качестве укреплённого поселения на вершине холма на берегу Ситауна. Когда Паганское царство было разгромлено монголами — сюда стали стекаться беженцы из Пагана, спасавшиеся сначала от монгольских, а затем от шанских набегов. Укрепление власти его правителей, мьянманцев по происхождению, ознаменовалось принятием в 1347 году царского титула Тхинкабой (правил в 1347—1368) и сооружением дворца в традиционном мьянманском стиле. Таунгу и позже оставался убежищем для мьянманских жителей всех рангов, спасавшихся от феодальных войн и усобиц, постепенно расширяясь в сторону долины Чаусхе, где можно было снимать по три урожая риса в год. Однако прочной власти в Таунгу в это время не было, она в значительной степени зависела от политической борьбы между мьянманцами (из другого их центра — Авы) и монами. В 1377 году Таунгу потерял независимость, войдя в состав Авского государства.

Первая династия Таунгу

Правитель Минджиньёу (1486—1531) сильно расширил территорию Таунгу. В 1510 году в верховьях реки Ситаун, на юг от Авы, он построил столицу государства — Таунгу. Столичный город обнесли стеной, внутри соорудили дворец для правителя и большой водоём. После того, как в 1527 году войска шанских князей уничтожили Авское государство, в княжество Таунгу хлыннул поток мьянманского населения. Сюда же, согласно сообщениям хроник, пришли многие мелкие владетели центральной Мьянмы со своими чадами и домочадцами, знатью и простолюдинами.

Сын Минджиньёу — Табиншветхи (1531—1551) — получил от отца княжество, население которого постоянно пополнялось за счёт потока мьянманцев, спасавшихся от шанов и стремившихся отвоевать у последних свои родные места на центральных равнинах Мьянмы. Однако первым объектом его завоевательных походов стало монское государство Хантавади. В 1535 году Табиншветхи во главе большой армии, к которой присоединились многие мьянманские феодалы со своими отрядами, быстрым манёвром овладел западной частью дельты Иравади, а затем осадил монскую столицу Пегу. Город защищался целых четыре года, и был захвачен только в результате интриг. К 1541 году покорение Хантавади было завершено.

Чтобы консолидировать завоёванные южные территории, Табиншветхи трижды проводил ритуал своей коронации. В первый раз, в 1541 году, он короновался в Пегу, после покорения южной Мьянмы,, а во второй раз — в 1542 году, в Пагане, в соответствии с мьянманскими традициями. В 1546 году, желая продемонстрировать единство своего государства, Табиншветхи короновался в третий раз, соблюдая и мьянманский, и монский ритуалы, в Пегу, объявленном столицей новой империи. Чтобы привлечь монов на свою сторону, он не только уравнял моном и мьянманцев в правах, но и оставил в прежних владениях и на постах монских сановников, и даже сам носил причёску и одежду по монскому образцу.

Стремясь заложить стратегическую экономическую основу государства, Табиншветхи попытался в 1546 году захватить лежащее на западе араканское государство Мьяу-У, а в следующем году — лежащую восточнее Аютию. Однако обе кампании были неудачными. Царь был морально сломлен повторяющимися неудачами, и отошёл от дел. Вскоре он был убит восставшими монами.

На трон взошёл король Байиннаун, муж сводной сестры Табиншвехти. В это время страну охватил очередной мятеж монов, восстановивших на троне в Пегу свергнутого правителя. Властители в центральной Мьянме и даже братья Байиннауна в Пьи и Таунгу провозгласили независимость. Однако Байиннаун сумел восстановить свою власть над территориями центральной и южной Мьянмы, объединёнными при Табиншветхи, а затем обратил взоры на многовекового врага мьянманцев — шанов. Перед лицом этой угрозы шанские княжества сумели объединиться, но к 1569 году Байиннаун покорил большинство шанских княжеств до границ с Китаем и Сиамом. Шанские государственные образования были поставлены под мьянманский сюзеренитет, во всех крупных городах были поставлены мьянманские гарнизоны, князья стали приносить клятву верности мьянманскому монарху, уплачивать ежегодную дань, приходить в его армию со своими ополчениями, посылать дочерей в гарем, а сыновей — на службу во дворец. Проводилась жёсткая политика мьянманизации шанских районов (часто — насильственным образом), посылались миссионеры для обращения шанов в буддизм. Часть шанского населения из различных княжеств целыми семьями выселяли на территорию мьянманских опустошённых районов.

В 1564 году Байиннаун покорил Аютию, и посадил на её престол своего ставленника. С несметными сокровищами и пленными он вернулся в Пегу, где во время его отсутствия началось восстание, в ходе которого была сожжена столица вместе с царским дворцом. Подавив восстание, Байиннаун построил новые город и дворец, богатство и красоту которых с восхищением описывали европейские путешественники. В 1568—1569 годах был предпринят новый поход против Аютии. Взятая столица была отдана на разграбление солдатам, а страна на 15 лет стала вассалом Мьянмы.

Распад государства

Строитель империи Байиннаун хотя и обращал внимание на судопроизводство и законодательство, всю жизнь провёл в военных кампаниях, а управлением государства занимался мало. В самой столице восстания вспыхивали, как только правитель выступал в поход. Так как все крупные центры были оставлены во владении ближайших родственников царя, а завоёванные государства шанов, лао и тайцев оставались под управлением традиционных вождей (при условии вассалитета), страну на части разрывал феодальный сепаратизм. Истощение ресурсов перманентными экспедициями и войнами привело империю на грань краха со смертью Байиннауна.

Сын Байиннауна Нандабайн в 1584 году был вынужден выступить против сепаратистских мятежей, поднятых в Аве, Пьи и Таунгу родственниками царя и его министрами. Затем были проведены три неудачных похода против провозгласившей независимость Аютии, однако в итоге наоборот, тайская Аютия начала отвоёвывать у мьянманского государства порты в Тенассериме и побуждать монов к выступлению против власти мьянманцев. Юг постепенно стал отпадать от империи. Видя слабость центральной власти, родственники Нандабайна начали борьбу за престол. В конце-концов правитель Таунгу в союзе с араканским правителем Мин Разаджи начал наступление на Пегу и в 1599 году захватил город. Араканцы сожгли столицу, а взятый в плен Нандабайн был увезён в Таунгу и отравлен.

Мьянма вновь распалась на несколько враждующих между собой феодальных государств и владений. Сириам был захвачен араканцами, а Тавой и Тенассерим — сиамцами. Вскоре юг страны перешёл в руки португальца Фелипе ди Бриту, который распространил свою власть из отвоёванного им у араканцев Сириама на другие монские территории и установил контроль над морской торговлей.

Вторая династия Таунгу

Ньяунджан — один из сыновей Байиннауна — был правителем округа Мейтхила в сухой зоне. В 1597 году (ещё при Байиннауне) сюзеренитет Ньяунджана, провозгласившего себя царём, признали многие владетели в центральной Мьянме. В 1600 году, после восстановления стен и дворца в Аве, он совершил здесь обряд коронации и провозгласил Аву столицей своего государства. В результате военных походов он в 1601—1606 годах подчинил нашские княжества в верхнем течении Иравади.

Сын Ньяунджана Анаукпетлун в 1609—1610 годах подчинил Пьи и направил свои войска в Таунгу. Захват княжества был ознаменован уничтожением царских регалий его владетеля, расквартированием в городе мьянманского гарнизона, и депортацией почти двух третей населения в Аву. Затем наступила очередь «королевства» ди Бриту в Сириаме. В 1613 году его штаб-квартира была взята, а он сам казнён. Почти вся Мьянма (за исключением Тенассерима, который не удалось отвоевать у сиамцев) оказалась объединённой. Столица снова была перенесена в Пегу, куда постепенно начали возвращаться беженцы (тем более, что мьянманский монарх не ущемлял монов в правах). Затем был захвачен Чиенгмай.

Занявший трон в 1629 году Тхалун восстановил разрушенную войной страну и отказался от завоевательной политики. По данным 1635 года, её население достигло двух миллионов человек. Мьянма признала независимость Сиама. В 1635 году столицу снова перенесли в Аву. Главное внимание стало уделяться консолидации государства в более-менее постоянных границах. Была проведена первая в истории перепись населения с указанием видов земельных владений и их владельцев и т. п. Владетели были включены в списки чиновников, чем были значительно ослаблены сепаратистские тенденции.

С конца XVII века мьянманское государство вступило в период упадка и дезинтеграции. В обстановке не до конца урегулированных отношений престолонаследия группировки отдельных министров выдвигали на своих претендентов на трон (обычно предпочтение отдавалось слабой личности, на которую можно воздействовать). Соперничество между фракциями элиты за возросшие в начале XVIII века доходы от морской торговли, неразбериха во многих отраслях управления способствовали обогащению «сильных домов». Это привело к сужению государственного сектора экономики и ослаблению государства. В условиях падения авторитета центральной власти и контроля её учреждений, возрастания бандитизма и бродяжничества усилилась роль местных лидеров, которые набирали дружины для охраны населённых пунктов, а перестав посылать налоги в центральную казну даже начинали борьбу с соседями за увеличение своих владений.

В 1727 году возмущённые новыми поборами восстали жители Чиенгмая. они разгромили мьянманский гарнизон, убили губернатора и пригласили на трон лаосского принца; все три мьянманские экспедиции против княжества успеха не имели. Также отпали северные княжества Нан, Кентунг, Могаун и др.

Хотя Сиам, Китай и Аракан не вмешивались в мьянманские дела, у страны появился новый внешний враг — вассальное княжество Манипур. В 1730-х годах манипурские всадники ежегодно появлялись в долинах Иравади и Чиндуина, выжигая дотла деревни, разрушая буддийские храмы (манипурцы были индуистами), разоряя поля; жителей уводили в плен. Лишь вторжение в Манипур раджи Трипуры помешало манипурской коннице в 1740 году разгромить Аву.

Падение империи

В 1740 году был убит мьянманский губернатор Пегу, и моны провозгласили независимость, основав государство Возрождённое Хантавади. Весной 1752 года ими была захвачена Ава. Последний правитель династии Таунгу был взят в плен вместе с семьёй и увезён в Пегу.

Генеалогия

Яза Деви

Минджиньёу 1459–1530 r. 1510–1530

Ядана Деви

Табиншвехти 1516–1550 r. 1530–1550

Атула Тхири

Байиннаун 1516–1581 r. 1550–1581

Кхин Пьезон

Шин Хтве Мьят

Нанда Байин 1535–1600 r. 1581–1599

Ньяньян Мин 1556–1606 r. 1599–1606

Кхин Хпоне Мьят

Мин Лат

Мингала Деви

Кхин Мьё Сит

Тхалун 1584–1648 r. 1629–1648

Кхин Мьят Хсет

Анаукпетлун 1578–1628 r. 1606–1628

Кхин Мьё Мьят

Не Мьё Йе Кьяв

Кхин Ма Мин Сит

Пиндалэ Мин 1608–1661 r. 1648–1661

Пье Мин 1619–1672 r. 1661–1672

Кхин Ма Лат

Миньедейппа 1608–1629 r. 1628–1629

Миньекьявдин 1651–1698 r. 1673–1698

Санда Деви

Наравара 1650–1673 r. 1672–1673

Санай Мин 1673–1714 r. 1698–1714

Маха Деви

Танинганвай Мин 1689–1733 r. 1714–1733

Мингала Деви

Махадхаммараза Дипади 1714–1754 r. 1733–1752

Литература

• Таунгу (ср.-век. гос-во) — статья из Большой советской энциклопедии.
• Lieberman, Victor B. Burmese Administrative Cycles: Anarchy and Conquest, c. 1580–1760. — Princeton University Press, 1984.
• «История Востока» (в 6 т.). Т.II «Восток в средние века» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. ISBN 5-02-018102-1
• «История Востока» (в 6 т.). Т.III «Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв.» — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1999. ISBN 5-02-017913-2
• «История Востока» (в 6 т.). Т.IV «Восток в новое время (конец XVIII — начало XX в.)», кн. 1 — М.: Изд-во «Восточная литература» РАН, 2004. — ISBN 5-02-018102-1

Отрывок, характеризующий Таунгу (династия)

– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.