Таут, Бруно

Бруно Таут
Bruno Taut
Основные сведения
Дата рождения	4 мая 1880(1880-05-04)
Место рождения	Кёнигсберг
Дата смерти	24 декабря 1938(1938-12-24) (58 лет)
Место смерти	Стамбул
Работы и достижения
Работал в городах	Гамбург, Висбаден, Штутгарт, Берлин, Магдебург, Анкара
Архитектурный стиль	Новая вещественность
Градостроительные проекты	Посёлок Хуфайзен Хижина дяди Тома

Бруно Юлиус Флориан Таут (нем. Bruno Julius Florian Taut; 4 мая 1880, Кёнигсберг — 24 декабря 1938, Стамбул) — немецкий архитектор и градостроитель. Являясь ярким представителем «новой вещественности» в архитектуре, в первую очередь получил известность благодаря спроектированным им жилым комплексам в Берлине: посёлок Хуфайзен в районе Бриц и «Хижина дяди Тома» в районе Целендорф. Младший брат Бруно Таута Макс Таут также стал архитектором.

Учёба и первое архитектурное бюро

Бруно Таут был вторым сыном коммерсанта из Кёнигсберга Юлиуса Таута. Закончив местную гимназию, в 1897 г. Бруно продолжил обучение в кёнигсбергском строительном училище, которое он успешно закончил за три семестра. В 1902 г. Таут работал в разных архитектурных бюро Гамбурга и Висбадена, а годом позже получил возможность работать в архитектурном бюро известного берлинского архитектора Бруно Мёринга, где он впервые соприкоснулся со стилем модерн и другими новыми архитектурными тенденциями. В 1904—1908 гг. Таут работал в Штутгарте у профессора архитектуры Теодора Фишера, где получил опыт градостроительства. Благодаря рекомендации Фишера в 1906 г. Таут получил свой первый заказ на реставрацию сельской церкви в Унтерриксингене близ Людвигсбурга. Для изучения истории искусства и городского строительства в Высшей технической школе в Шарлоттенбурге Таут вернулся в Берлин. Годом позже он открыл в Берлине своё первое архитектурное бюро. В 1911 г. Таут занимался реставрацией небольшой древней церкви в Нидене в Уккермарке, где до настоящего времени сохранились росписи, выполненные Таутом вместе с гамбургским художником Францем Мутценбехером. В частности цветовое решение алтарной преграды считается одним из ранних ключевых произведений, выполненных в его цветовой концепции.

Первые крупные проекты

Первые крупные проекты Таута относятся к 1913 г. Архитектор получил заказы на проектирование в Берлине и Магдебурге садовых посёлков, новой для Германии архитектурной формы, заимствованной в Англии. Таут использовал в проектах новые архитектурные методы и художественно-конструкторские элементы, которые и впредь будут отличать его работы и станут основой нового архитектурного направления в Германии — «нового строительства». Улицы в своих посёлках он проектировал в направлении с севера на юг, чтобы в домах было много света и воздуха. Для оформления Фасадов и их элементов Таут использовал яркие цвета, за что его дачный посёлок Фалькенберг в Берлине получил название «Ящик с красками». Международную известность архитектору Тауту принёс проект его «Стеклянного дома» для павильона стеклянной промышленности Германии на кёльнской выставке Немецкого Веркбунда 1914 г. Во время Первой мировой войны Бруно Таут вынужденно занимался теоретической работой, а её результатом стала опубликованные в 1918 и 1919 гг. два крупных цикла «Альпийская архитектура» и «Распад городов», посвящённые утопической теме слияния архитектуры и природы. Под впечатлением революционных тенденций в послевоенном искусстве Таут создаёт «Рабочий комитет искусства», который должен был преломить идеи Ноябрьской революции 1918 г. в искусстве. Таут также вступил в тайную переписку под названием с другими художниками-единомышленниками, среди которых были Вальтер Гропиус и Ганс Шарун. Эта эпистолярная серия получила название «Стеклянная цепь». В отсутствие заказов Бруно Таут обратился к театрально-декоративному искусству и создал декорации для постановки «Орлеанской девы» Шиллера в Берлине.

Магдебург

Проекты садовых посёлков в районе Реформ в Магдебурге обеспечили Бруно Тауту всеобщее признание. В 1921 г. мэр Магдебурга, социал-демократ Герман Баймс назначил креативного архитектора с авангардистскими взглядами на должность советника по градостроительству, поставив перед ним задачу создания генерального плана застройки Магдебурга. Таут создал штаб из молодых архитекторов-единомышленников, среди которых были Карл Крайль и Йоганнес Гёдериц. Помимо создания генерального плана, Таут занимался последовательным продвижением своей концепции цвета в архитектуре. С этой целью непосредственно после назначения Таут начал кампанию в газетах под заголовком «Призыв к красочному строительству». К открытию большой «Средненемецкой выставки» в Магдебурге в 1922 г. в центре города по красочным проектам Таута было оформлено 80 фасадов домов. Несмотря на резкую критику Таута со стороны горожан, акция стала успешным рекламным ходом для Магдебурга, обеспечив "разноцветному городу, как его стали называть, значительный резонанс в ежедневной и профессиональной прессе. Для выставки Таут создал выставочный павильон «Город и страна» (ныне павильон Германа Гизелера).

Возвращение в Берлин

Завершив работы по генеральному плану застройки города и не видя дальнейших перспектив для своего творчества в Магдебурге, 1 апреля 1924 г. Таут ушёл в отставку и вернулся в Берлин, где в период между 1924 и 1931 г. выполнил несколько заказов по строительству жилых комплексов. Под его руководством в Берлине возникли посёлок Хуфайзен в районе Бриц и лесной посёлок «Хижина дяди Тома» в районе Целендорф. За эти восемь лет Таут создал в Берлине 12 тысяч квартир. В 1930 г. Высшая техническая школа в Шарлоттенбурге присвоила Бруно Тауту звание профессора в области жилищного дела. Таут был принят в Академию художеств, а Международный союз архитекторов Японии принял его в почётные члены. Продолжая оставаться приверженцем революционных идей, которые по его мнению воплощались в жизнь в Советском Союзе, Таут отправился в 1932 г. в Москву, где оформил отдел нового строительства в городской администрации. Разочарованный состоянием архитектуры в Советском Союзе и столкнувшись с имевшимися экономическими и техническими сложностями, Бруно Таут уже в феврале 1933 г. вернулся в Берлин.

Во времена Третьего рейха

Но и в Германии Бруно Таут оказался без работы. Пришедшие к власти нацисты заклеймили архитектора как большевика от культуры, лишили его профессорского звания и изгнали из Академии художеств. Таут покинул Германию уже спустя две недели после возвращения из СССР, пробыл некоторое время в Швейцарии и в конце концов обосновался в Японии. Не получая в Японии заказов, Таут вновь обратился к теоретическим публикациям, посвящённым преимущественно идее «нового строительства». Средства на жизнь он получал от продажи созданных им предметов декоративно-прикладного искусства. По приглашению турецкого правительства Бруно Таут переехал в 1936 г. в Турцию, испытывавшую недостаток в квалифицированных архитекторам для модернизации страны. Бруно Таут стал профессором архитектуры в Академии художеств Стамбула. Помимо преподавательской деятельности у Таута появилась возможность заняться и архитектурными проектами. Бруно Таут создал проекты здания университета в Анкаре и ряд школ в Турции. В 1938 г. на турецком языке вышел начатый ещё в Японии труд Таута «Теория архитектуры». Последним заказ Тауту стал катафалк умершего в 1938 г. основателя государства Ататюрка. Долгие годы Бруно Таут страдал от астмы, от которой умер в возрасте 58 лет 24 декабря 1938 г. До настоящего времени Бруно Таут — единственный европеец, похороненный на кладбище Эдиме Капи в Анкаре.

Признание

Архитектурные идеи Бруно Таута получили позднее признание в 2008 г., когда созданные им в сотрудничестве с Вальтером Гропиусом, Гансом Шаруном и другими архитекторами жилые кварталы Берлина были внесены в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО. По мнению ЮНЕСКО эти жилые комплексы представляют собой новый тип социального жилья эпохи классического модернизма и оказали значительное влияние на развитие архитектуры и городского строительства.

Труды

• Bruno Taut, Paul Scheerbart, Erich Baron, Adolf Behne: Die Stadtkrone (1917) Gebrüder Mann, Berlin 2003 ISBN 3786124043
• Der Weltbaumeister. Architektur — Schauspiel für symphonische Musik 1920
• Auflösung der Städte 1920
• Frühlicht. Vier Hefte (1920—1922) Gebrüder Mann, Berlin 2000 ISBN 3786118620
• Die neue Wohnung. Die Frau als Schöpferin (1923) ebd. 2001 ISBN 3786123624
• Das japanische Haus und sein Leben (1937) ebd. 1997 ISBN 3786118825
• Ich liebe die japanische Kultur. Kleine Schriften über Japan. Hg. Manfred Speidel. ebd. 2003 ISBN 3786124604
• Ein Wohnhaus ebd. 1995 ISBN 3786118949
• Bruno & Heinrich Taut: Bruno Taut. Natur und Fantasie. 1880—1938 Hg. Manfred Speidel. Ernst & Sohn 1995 ISBN 3433026416
• Alpine Architektur: A Utopia — Eine Utopie (1918) Neuaufl. Hg. Matthias Schirren ISBN 3-7913-3156-6

Библиография

• Olaf Gisbertz: Bruno Taut und Johannes Göderitz in Magdeburg. Architektur und Städtebau in der Weimarer Republik. Gebr.-Mann-Verlag Berlin 2000 ISBN 3-7861-2318-7
• Astrid Holz: Die Farbigkeit in der Architektur von Bruno Taut — Konzeption oder Intuition? Kiel [dispatch.opac.d-nb.de/DB=4.1/SET=2/TTL=1/CMD?ACT=SRCHA&IKT=8500&SRT=YOP&TRM=Astrid+Holz+bruno+taut/ Univ.Diss., Deutsche Nationalbibliothek] 1996
• Leo Ikelaar: Paul Scheerbart und Bruno Taut. Zur Geschichte einer Bekanntschaft. Briefe von 1913—1914 an Gottfried Heinersdorff, B. T. und Herwarth Walden. Igel, Paderborn 1999 ISBN 3896210378
• Norbert Huse (Hg.): Vier Berliner Siedlungen der Weimarer Republik. Argon, Berlin 1987 ISBN 3-87024-109-8
• Kurt Junghanns: Bruno Taut 1880—1938. Architektur und sozialer Gedanke. DVA 2001 ISBN 3363006748
• Winfried Nerdinger, Kristiana Hartmann, Matthias Schirren und Manfred Speidel: Bruno Taut 1880—1938. Architektur zwischen Tradition und Avantgarde. DVA 2001 ISBN 3-421-03284-X
• Regine Prange: Das Kristalline als Kunstsymbol: Bruno Taut und Paul Klee. Zur Reflexion des Abstrakten in Kunst und Kunsttheorie der Moderne. Olms-Verlag Hildesheim u.a. 1991 ISBN 3-487-09487-8
• Manfred Speidel (Hg.): Bruno Taut. Natur und Phantasie 1880—1938. Katalog zur Ausstellung «Bruno Taut Retrospective, Nature and Fantasy», die 1994 in Tokyo und Kyoto sowie 1995 im Kulturhistorischen Museum Magdeburg und im Technikmuseum Magdeburg gezeigt wurde. Ernst-Verlag Berlin 1995 ISBN 3-433-02641-6
• Beate Ziegert: Bruno Taut: Bauhaus and Mingei: Architect and Designer; East and West. Seikatu Bunka Kenkyu, Seikatsu Bunka Center, Nagoya Municipal Women’s College, Nagoya (Japan) 1993
• Bettina Zöller-Stock: Bruno Taut. Die Innerraumentwürfe des Berliner Architekten. DVA 1993 ISBN 3-421-03034-0

Отрывок, характеризующий Таут, Бруно

Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.