Тауфа’ахау Тупоу IV

Тауфа’ахау Тупоу IV Tāufaʻāhau Tupou IV
Премьер Тонга
12 декабря 1949 года — 15 декабря 1965 года
Монарх:	Салоте Тупоу III
Предшественник:	Саломоне Ата
Преемник:	Фатафехи Ту Ипелехаки
Король Тонга
16 декабря 1965 года — 10 сентября 2006 года
Коронация:	4 июля 1967 года
Предшественник:	Салоте Тупоу III
Преемник:	Джордж Тупоу V
Рождение:	4 июля 1918(1918-07-04) Нукуалофа, Тонга
Смерть:	10 сентября 2006(2006-09-10) (88 лет) Окленд, Новая Зеландия
Род:	Тупоу
Отец:	Вилиами Тунги Маилефихи
Мать:	Салоте Тупоу III
Супруга:	Халаэвалу Матаахо
Дети:	сыновья: Сиаоси (1948—2012), Маату и Улукалала Лавака Ата дочь: Пилолеву
Образование:	юрист, искусствовед
Награды:

Тауфа’ахау Тупоу IV (тонг. Taufa’ahau Tupou IV) (4 июля 1918 — 10 сентября 2006) — король Тонга с 1965 по 2006 годы. Отец бывшего короля Тонга — Джорджа Тупоу V (1948—2012).

Биография

Тауфа’ахау Тупоу IV родился 4 июля 1918 года в королевском дворце в столице Тонга городе Нукуалофа. 13 октября того же года он был крещён под именем Сиаоси Тауфа’ахау Тупоулахи (тонг. Siaosi Taufa'ahau Tupoulahi). Начальное образование получил в Уэзлийской начальной школе города Нукуалофа. Затем, в 1927 году, поступил в колледж Тупоу, среднюю школу для мальчиков (тогда ему было 9 лет). В следующем году Тауфа’ахау впервые в своей жизни посетил Австралию.

Сдав удачно выпускные экзамены, будущий наследник трона выиграл стипендию на обучение в Ньювингтон-Колледже в городе Сидней (Австралия). Во время учёбы в Австралии королева Салотое в январе 1938 года наделила его титулом Тупоутоа (титул принцев Тонга). В 1941 году во время обучения в Сиднее умер отец Тауфа’ахау — Тунги Маилефихи. В декабре следующего года Тауфа’ахау вернулся домой, получив диплом юриста и искусствоведа Сиднейского университета (он стал первым тонганцем, закончившим университет).

Политическая карьера

В 1943 году Тауфа’ахау в возрасте 24 лет был назначен министром образования Королевства Тонга. На посту министра образования принц провёл ряд реформ, способствующие распространению грамотности среди жителей острова, а также провел реформу тонганского алфавита. Одновременно он содействовал строительству новых школ, открытию и восстановлению больниц и других социальных учреждений. В 1945 году Тауфа’ахау начал программу финансирования образования за рубежом, которая предусматривала получение тонганцами высшего учебного образования в других странах. В том же году Тауфа’ахау стал министром здравоохранения и получил титул своего отца — Тунги.

В 1949 году был назначен премьер-министром страны, а также министром иностранных дел. C 1964 года редактировал правительственную газету.

Монарх

После смерти королевы Салоте Тупоу III Тауфа’ахау 16 декабря 1965 года вступил на престол, а спустя два года 4 июля 1967 был коронован под именем Тауфа’ахау Тупоу.

В последние годы из-за проблем со здоровьем Тауфа’ахау Тупоу IV передал многие свои обязанности наследному принцу. Умер в 23:34 по местному времени в больнице «Милосердия» в Окленде (Новая Зеландия) 10 сентября 2006 году в возрасте 88 лет. Большую часть этого года он лечился в Новой Зеландии и в последний раз был на своей родине в начале июля.

Король-тяжеловес

Тауфа’ахау Тупоу IV известен был также как один из крупных монархов мира: при росте более 2 метров его вес достигал 150—170 кг. Однако в 1976 году он вошёл в книгу рекордов Гиннеса как самый тяжелый монарх мира, когда его вес достиг 209,5 кг. С этого момента монарх значительно снизил свой вес. Во время интервью 1985 году Тауфа’ахау так объяснил способ своего похудения:

Я считаю, что я могу контролировать свой вес довольно легко, просто есть много супа

В 2002 году вес короля вновь стал в центре главных событий страны. Тауфа’ахау Тупоу IV потерял возможность нормально спать и передвигаться. Король пошёл на решительные меры: не только сел на жестокую диету, но и стал регулярно делать физические упражнения. Его примеру последовали многие жители острова. В одном из интервью Тауфа’ахау заявил: Я чувствую себя получше, я уже могу ходить и даже забираться на ступеньки. И ещё я лучше сплю.

Личная жизнь

10 июня 1947 года женился на будущей королеве Халаевалу Матаахо (тонг. Halaevalu Mata'aho). От брака родилось четверо детей, старший из которых, после смерти Тупоу IV, наследовал престол под именем Джордж Тупоу V.

В свободное время монарх любил читать книги по истории (особенно военной), а также читать биографии великих людей и выезжать на рыбалку на яхте Titilupe. Тауфа’ахау Тупоу IV умел играть на гитаре и балалайке. По данным СМИ, вторым инструментом он овладел после посещения СССР.

Память

Смерть Тауфа’ахау Тупоу IV воспринята жителями королевства как личная трагедия. Около королевского дворца была установлена бронзовая статуя короля. При этом часть денег была собрана жителями по подписке.

Интересные факты

• Тауфа’ахау Тупоу IV — кавалер ордена Британской империи.
• Одним из хобби Тауфа’ахау Тупоу IV было коллекционирование балалаек.
• У Тауфа’ахау Тупоу IV был придворный шут Джесси Богдонофф (по его словам, единственный в современном мире), который одновременно исполнял обязанности финансового советника короля. Финансовые операции Богдоноффа нанесли ущерб казне в размере 26 млн. долларов, что соответствовало приблизительно половине годового дохода страны и спровоцировало правительственный кризис.

См. также

• Список монархов Тонга

Отрывок, характеризующий Тауфа’ахау Тупоу IV

Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.