Тахириды
| Государство Тахиридов | ||||
| перс. اطاهریان | ||||
| эмират в составе Аббасидского Халифата | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
 Территория Государство Тахиридов | ||||
| Столица | Мерв Нишапур | |||
| Крупнейшие города | Нишапур, Мерв, Бухара, Балх, Самарканд | |||
| Язык(и) | Персидский | |||
| Религия | Суннитский ислам | |||
| Площадь | 1,000,000 км² | |||
| Население | Иранские народы | |||
| Форма правления | Эмират | |||
| Династия | Тахириды | |||
| Эмир | ||||
| - 821 до 822 | Тахир I ибн Хусейн | |||
| - 862—873 | Мухаммад ибн Тахир | |||
| История | ||||
| - 821 | Основано - Тахир I ибн Хусейн | |||
| Преемственность | ||||
| ← Аббасидский халифат Саффариды → | ||||
Тахири́ды (перс. سلسله طاهریان), тадж. Тохириён) — династия, правившая в Восточном Иране в IX веке (821—873).
История
Предок Тахиридов Разик, считавшийся потомком богатыря Рустама, в конце VII века принял ислам и присоединился к арабскому племени Хузаа. Сын Разика Мусаб и сын Мусаба Хусейн (ум. 814) владели городом Бушенг в Гератской области. Сын Хусейна Тахир в борьбе за власть между сыновьями Харун ар-Рашида Аль-Мамуном и Амином помог Мамуну. После того как Мамун (811—833) стал халифом он назначил Тахира наместником Хорасана. Другие же представители династии начали служить халифу и были назначены на высокие посты. Например, Мансур ибн Тальха стал правителем Мерва, Абдаллах ибн Тахир — Табаристана. Потомки Тахира продолжали владеть этими областями, а также Мавераннахром. Некоторые из них владели также прикаспийскими провинциями, Реем и Керманом. В их руках находилась важная должность военного начальника Багдада. Столицей Тахиридов со времени Абдаллаха был Нишапур, достигший при них высшего блеска.
Тахир правил всего лишь два года, после чего был убит агентами халифа из-за отказа упоминать его имя в пятничной молитве. После Тахира правили один за другим его сыновья Тальха ибн Тахир (822—828), Али (828—830, в качестве представителя Абдаллаха), Абдаллах (830—844), его сын Тахир II (844—862), сын последнего Мухаммед (862—873). Али присоединил к халифату город Александрия. Самым замечательным представителем династии был Абдаллах, первый устроитель Хорасана, установивший в стране твёрдую власть и спокойствие, защищавший податные сословия от притеснений и заботившийся о распространении просвещения.
В конце царствования Тахира II произошло народное движение в Сеистане, против которого Мухаммед, вступивший на престол в молодые годы и мало думавший о делах государства, оказался бессильным. Взятый в плен Якубом ибн Лейсом (Саффариды), Мухаммед в 876 году был освобождён и потом несколько раз был назначаем наместником Хорасана, но не принимал фактического участия в событиях. Его брат Хусейн удалился в Хорезм, откуда после неудачной попытки (874) овладеть Бухарой, прибыл в Мерверуд, разбил Якуба (876) и овладел Нишапуром, но уже в 877 году ему пришлось отступить в Мерв, которым он владел несколько лет и где воздвиг некоторые постройки. Братья Тахира II ещё некоторое время оставались военными начальниками Багдада. Из них Убейдулла до своей смерти (913) считался главой племени Хузаа. Тахириды были первой мусульманской династией иранского происхождения; они положили начало фактической независимости Восточного Ирана от Багдада и открыли собой эпоху просвещённого абсолютизма в истории этой страны.
Напишите отзыв о статье "Тахириды"
Литература
- Рыжов К. В. [slovari.yandex.ru/~книги/Монархи.%20Мусульманский%20Восток%20VII-XV/Тахириды/ Тахириды] // Все монархи мира. Мусульманский Восток VII-XV вв. — М. : Вече, 2004. — 544 с.</span>
- [www.indostan.ru/biblioteka/3_3221_0.html Гафуров Б.Г. Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история]. — Душанбе: Ирфон, 1989. — 371+379 с.
- При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
Отрывок, характеризующий Тахириды
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
