Ташкентский городской совет

Советы как будущая основа советской власти в Туркестанском крае крае возникли практически сразу после февральской революции в России.

Уже 2 марта 1917 года на митинге рабочих Главных железнодорожных мастерских Среднеазиатской железной дороги в Ташкенте был создан первый в Туркестане Совет рабочих депутатов, который явился основой создания 3 марта 1917 года в Ташкенте Ташкентского Совета рабочих депутатов. 4 марта 1917 года образовался Ташкентский Совет солдатских депутатов, который в конце марта 1917 года объединился с Ташкентским Советом рабочих депутатов. В дальнейшем в крае стали возникать также и Советы крестьянских депутатов. С сентября 1917 года членом Исполкома Ташкентского совета был выбран Ф. И. Колесов, ставший в ноябре 1917 года после провозглашения советской власти, председателем Совета Народных комиссаров (СНК) Туркестанской АССР, то есть главой Туркестанской республики.

По своему национальному составу эти образующиеся Советы депутатов были представлены преимущественно представителями европейской части населения края.

До ноября 1917 года продолжала работать и Ташкентская городская дума, но после того, как в результате вооружённого захвата власть в ноябре 1917 года власть перешла в руки Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов Ташкентская городская дума прекратила своё существование.

Необходимо отметить, что образование Ташгорисполкома — Ташкентского исполнительного комитета общественных организаций города произошло по решению представителей общественных организаций города, собиравшихся на митинги в мартовские дни 1917 года около Ташкентской городской думы. Выборы в образуемый Ташгорисполком прошли в городе в начале марта. Выборы проводились как от общественных организаций европейской части Ташкента, так и от его старогородской части. Например, на выборах в старогородской части, состоявшихся 6 марта в мечети «Джами», было избрано два депутата — лидеров джадидского движения Убайдуллу Ходжаева и Ташпулатбека Норбутабекова, как наиболее грамотных представителей коренного населения города. Хотя необходимо отметить, что наибольшее число мест в избранном Ташгорисполкоме получили представители европейского населения города.

11 сентября 1917 года на волне эйфории от подавления мятежа генерала Л. Г. Корнилова Ташкентский Совет принял резолюцию о необходимости перехода власти к Советам и было решено 12 сентября 1917 года провести в Ташкенте митинг, который состоялся в Александровском саду вопреки мнению Туркестанского комитета Временного правительства, возглавляемого В. П. Наливкиным, которому принадлежала полнота власти в Туркестанском крае. На митинге была принята резолюция о переходе власти к Советам, а в качестве органа власти в Туркестанском крае был избран Временный революционный комитет.

Временный революционный комитет совместно с Исполнительным комитетом Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов объявил себя верховной властью в крае. Председатель исполнительного комитета Н. И. Чернецкий дал по всему краю телеграммы о том, что в Ташкенте установлена «новая» власть, которой все должны подчиняться. Члены Временного революционного комитета стали называть называли себя «членами правительства». В этот же день по приказу Туркестанского комитета Временного правительства и руководства краевого совета члены вновь образованного Временного революционного комитета были арестованы, но на следующий день под давлением рабочих и солдат Ташкентского гарнизона арестованные были освобождены и власть в Туркестанском крае фактически перешла в руки Исполкома Ташкентского совета и Временного революционного комитета.

17 сентября 1917 года председатель Туркестанского комитета временного правительства В. П. Наливкин ультимативно предложил Ташкентскому Совету признать власть Туркестанского комитета временного правительства и 18 сентября, выступая на заседании Совета, он настаивал на безоговорочной поддержке Временного правительства, отказываясь от компромиссов. Однако под давлением представителей предприятий и гарнизона города, явившихся на заседание Совета с целью его поддержки, Наливкин вынужден был пойти на уступки и подписал соглашение с Советом.

19 сентября 1917 года в Ташкент были отправлены верные Временному правительству войска под командованием генерала П. А. Коровиченко. 24 сентября в Ташкент прибыл первый эшелон, Коровиченко был объявлен генеральным комиссаром Временного правительства по управлению Туркестанским краем и назначен командующим войсками Туркестанского Военного Округа. Попытка силового захвата власти в крае в сентябре 1917 года Ташкентским советом рабочих и солдатских депутатов не увенчалась успехом.

После вооруженного восстания в Петрограде в первых числах ноября 1917 года власть в Ташкенте перешла в руки Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов в результате кровопролитных боев, продолжавшихся несколько дней, между сторонниками Совета и сторонниками Туркестанского комитета временного правительства.

В дальнейшем (уже в начале 1918 года) Ташкентский Совет рабочих и солдатских депутатов взял на себя функции Ташкентской городской думы, так как после ноября 1917 года Ташкентская Городская дума прекратила своё существование и таким образом через некоторое время Ташкентский городской совет стал единственным представительным и законодательным органом власти в Ташкенте, который со своей стороны формировал Исполнительный комитет — Ташгорисполком, ставший во главе со своим председателем исполнительным органом советской власти в Ташкенте.

Одним из первых председателей Ташкентского совета был Н. В. Шуми́лов — один из 14 Туркестанских комиссаров, погибших в Ташкенте во время Осиповского мятежа в январе 1919 года.

Ссылки

• [www.islamnn.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=719 С. Агзамходжаев, декан Ташкентского исламского университета. Политизация джадидского движения и выработка им программных проектов будущего устройства Туркестана: 1905—1917 гг.]

Отрывок, характеризующий Ташкентский городской совет

Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.