Та-но ками

Та-но ками (яп. 田の神) — японское божество рисового поля («та» — рисовое поле, «ками» — божество, «но» — показатель родительного падежа). Почитание сельскохозяйственных божеств отмечается в Японии с древних времен. Так, в «Анналах Японии» («Нихон сёки») и «Записях о деяниях древности» («Кодзики») можно найти упоминания о таких божествах, как Ука-но митама (倉稲魂), Тоёукэбимэ-но ками (豊受媛神) и Оотоси-но ками (大歳神).

Та-но ками — общее название сельскохозяйственных божеств, для которых в разных регионах Японии существуют свои имена: Но: гами (農神 — «божество сельского хозяйства») в регионе Тохоку, Сакугами (作神) в префектурах Яманаси и Нагано, Цукури-гами (作り神) в районе Кинки, И-но ками (亥の神) в провинциях Тадзима (префектура Хёго) и Инаба (префектура Тоттори), Самбай (Самбай-сама) в регионе Тюгоку и на Сикоку.

Почитание божества рисового поля во многих регионах смешалось с другими верованиями иного происхождения: так, в Восточной Японии в качестве божества рисовых полей почитается Эбису, а в Западной Японии — Дайкоку. Происходит также смешение представлений о божестве рисового поля с божеством той или иной конкретной местности, а также с божеством Инари.

Божество рисового поля и горное божество

Почитание горных божеств в Японии наблюдается с древних времен и характерно для людей определенных профессиональных занятий: охотников, земледельцев, практикующих подсечно-огневое земледелие, угольщиков (обжиг древесного угля), дровосеков (лесорубов), пильщиков, ремесленников, работающих с деревом, работников рудников и копей и других людей, живущих или работающих в горах. Горы в Японии — основное место произрастания деревьев и обитания диких животных.

Крестьяне, в свою очередь, считали, что божество гор весной, с началом сельскохозяйственных работ, спускается с гор в поля и становится божеством рисовых полей, помогая крестьянам в их труде и принося урожай. Подобные представления распространены по всей территории Японии. Например, в городе Мураками (префектура Ниигата) считается, что 16-ого числа 3-его месяца божество рисового поля прибывает из страны Тэндзику (старое восточноазиатское название Индии, по-китайски — Тяньчжу) и поселяется в доме. 16-ого числа 4-ого месяца это божество переселяется на рисовые поля, а 16-ого числа 10-ого месяца вновь возвращается в дом. В эти дни принято подносить Эбису сладкие рисовые лепешки ботамоти.

Божество рисового поля и пугало

Пугало воспринимается как место физического пребывания (ёрисиро) божества рисового поля.

Божество Пугало Горных Полей по имени Куэбико встречается в мифе о сотворении Срединной Страны-Тростниковой равнины божеством Оокунинуси. «Этот бог, хоть ноги и не ходят у него, все дела в Поднебесной знает» («Записи о деяниях древности», глава 22).

В некоторых регионах верования, связанные с пугалом, смешались с представлениями о божестве гор, и в честь пугала в рамках праздника урожая и обрядов «малого Нового года» (15-й день Нового года) устраиваются особые празднества.

В некоторых регионах пугало прямо отождествляется с божеством рисового поля.

Божество рисового поля и божество дома

В связи с представлениями о приходящем и уходящем божестве рисового поля (перемещение с гор в дом, из дома в поле, из поля обратно в дом и т. п.) наблюдается тесная связь между божеством рисового поля и домашним божеством (ясики-гами, 屋敷神), которое в свою очередь тесно связано с почитанием предков.

В Японии с древних времен считалось, что духи умерших предков обитают в горах, поэтому существовала традиция устраивать места почитания духов предков в горных лесах неподалеку от жилища. По одной из версий, именно отсюда происходит культ почитания божества дома. В древности считалось, что божества и духи не пребывают постоянно в одном и том же месте, а являются в определенное место, где в их честь устраивается прием (празднество), после чего они уходят обратно. Празднества в честь божества дома проводились в основном весной и осенью, наслаиваясь тем самым на празднества в честь божества рисового поля. В результате образовалась тесная спайка между представлениями о трех различных божествах: рисового поля, предков и дома.

Празднества в честь божества рисового поля

Сельскохозяйственные обряды в честь божества рисового поля проводились в основном весной и осенью в связи с началом и окончанием работ.

Мольба о будущем урожае

В качестве примера обрядов в честь божества рисового поля с мольбой о будущем урожае можно привести обряд Ханадзоно-но ондамаи поселка Кацураги префектуры Вакаяма, сохранившийся с середины эпохи Хэйан. Обряд проводится раз в два года, в восьмой день первого месяца по старому календарю. В рамках обряда в качестве подношения божеству рисового поля исполняются танцы, изображающие весь ход работ от посева до сбора урожая, под аккомпанемент барабанов тайко, флейт фуэ, палок для обмолота зерна и др.

Другой пример — «танцы посева риса» (тауэ-одори) города Сендай (префектура Мияги).

Праздник отверстия для воды в оросительных каналах

Минакути мацури (水口祭) — обряд почитания божества рисового поля в период засева рисовых рассадников (минакути — отверстие для впуска (отвода) воды в оросительных каналах, мацури — празднество).

В квартале Макабэ города Сакурагава префектуры Ибараки весной к отверстию для воды в оросительных каналах несут дубинку из сумаха китайского, заготовленную в Новый год и именуемую «божество рисового поля» (田の神様).

Празднества в период посадки риса

Саори

Саори — праздник встречи божества рисового поля в период начала посадки риса. На алтарь, в роли которого используется ниша в стене жилища (токонома), подносят, как правило, три рисовых ростка из рисового рассадника. В разных регионах этот праздник может носить разные названия: сабираки, сайкэ, васауэ, самбай-ороси и др.

Санабури

Санабури — праздник проводов божества рисового поля по завершению посадки риса. Другие названия — санобори, сиромитэ и др. Жатва (уборка урожая)

Праздник жатвы отмечался после окончания работ по уборке урожая риса. Считается, что во время этого праздника божество рисового поля покидает поле. В разных регионах Японии этот праздник называется по-разному: в регионе Тохоку — Микунити (三九日, букв. — «три девятых дня»), в регионе от северо-западных районов Канто до Косинъэцу (префектуры Яманаси, Нагано и Ниигата) — Тооканъя (十日夜, букв. — «ночь десятого дня»), в регионе от Западной Японии до побережья Тихого океана — Иноко (亥子, «первый в месяце день свиньи») и т. д. Во время праздника окончания жатвы в качестве украшения ритуального пространства используются отмытые серпы, которые применялись во время уборки риса. Божеству рисового поля в жертву приносятся сладкие рисовые лепешки (охаги, ботамоти).

«Три девятых дня»

Словом микунити (букв. — «три девятых дня») называют три дня — 9-й, 19-й и 29-й день 9-ого месяца по старому календарю. Другие названия — кунити, окунти, микунти, санкунити и др. В регионе Тохоку считается, что до 29-ого дня 9-ого месяца нужно убрать урожай риса, а в десятом месяце божество рисового поля отправляется в путь в провинцию Идзумо.

«Ночь десятого дня» (тооканъя)

Обряд окончания жатвы праздновался на 10-й день 10-ого месяца по старому календарю. В рамках этого обряда дети били снопами соломы по земле, а божеству преподносились сладкие рисовые лепешки. В префектуре Нагано в этот день пугало с поля перемещают во двор дома и подносят ему рисовые лепешки, причем в некоторых районах огонь для приготовления этих лепешек разводят при помощи подожженной шляпы пугала. В некоторых районах считается, что в вознесении на небо пугало сопровождает лягушка, которая несёт на спине поднесенные пугалу рисовые лепешки.

Первый в месяце день свиньи

В первый день свиньи десятого месяца по старому календарю дети обходят дома, где их угощают рисовыми лепешками. Этот обычай распространен в регионе от побережья Тихого океана до Западной Японии и юга острова Кюсю.

Аэнокото

На северной оконечности полуострова Ното (префектура Исикава) сохранился обряд Аэнокото — обряд встречи возвращающегося с полей в дом божества полей. Этот обряд проводится после сбора урожая, на 5-й день 11-ого месяца по старому календарю. Божество рисового поля, которое охраняло рисовое поле, приглашают в дом и подносят ему собранный в этом году урожай.

В былые времена в начале весны, в 9-й день 1-ого месяца года, практиковался также обряд проводов божества полей из дома в поля.

Праздник нового урожая

Праздник нового урожая (ниинамэсай, 新嘗祭) проводится в форме совместной трапезы людей и божества.

Изображения

Сведений о внешнем облике божества рисового поля мало.

Физическим местом пребывания (ёрисиро) божества рисового поля часто считается ветка дерева или пучок веток, воткнутых рядом с отверстием для воды в оросительном канале рисового поля, цветы, камни и т. д. Особенностью этого божества является то, что у него нет постоянного святилища.

На юге острова Кюсю распространены каменные изображения божества рисового поля; божество держит в руках плоскую лопаточку сямодзи, которая применяется в японской кухне для перемешивания риса. Считается, что впервые такие изображения стали делать в начале XVIII в.

В городе Кагосима изображение божества рисового поля один раз в год, весной, старательно украшают и выносят на улицу, чтобы оно приняло участие в любовании цветением сакуры.

Лиса как посланник божества рисового поля

Лиса в японской народной мифологии считается посланником божества рисового поля.

По всей стране распространен топоним «лисья насыпь» (狐塚), который восходит в традиции насыпать холм рядом с рисовым полем в качестве места почитания божества. Впоследствии этот обычай принял форму почитания божества Инари, что привело к широкому распространению культа Инари по всей стране.

Источники

• 大島暁雄・佐藤良博・宮田登ほか『図説 民俗探訪事典』山川出版社、181-184頁、1983.4、ISBN 4-634-60090-0
• 湯川洋司「山の神や田の神とはどんな神様か」新谷尚紀『民俗学がわかる事典』日本実業出版社、90-91頁、1999.9、ISBN 4-534-02985-3
• 井之口章次「農耕年中行事 3 田の神と山の神」『日本民俗学大系7 生活と民俗(2)』平凡社、140-151頁、1959.3
• 池土廣正「霊と神の種類とあらわれ方 9 農と神」『日本民俗学大系8 信仰と民俗』平凡社、25-26頁、1959.12
• 柳田國男監修・（財）民俗学研究所編『民俗学辞典』東京堂出版、1951.1、ISBN 4-490-10001-9

Отрывок, характеризующий Та-но ками

– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.