Та-моко

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Та моко»)
Перейти к: навигация, поиск

Та-моко (маори Tā moko, чаще моко) — татуировка тела и лица, традиционная для народа маори. Основное отличие от обычной татуировки заключается в том, что моко наносится на кожу с помощью специального зубила «ухи» (маори uhi), а не посредством игл. В результате кожа теряет свою гладкость, и на ней появляются шрамы[1]. Моко считались «тапу», то есть, священными[2].

За свою многовековую историю татуировка прошла несколько исторических этапов, от элемента племенной идентификации до символа национального возрождения. Из-за моко в Новой Зеландии началась охота за головами, и к концу XIX века данное искусство почти исчезло, но позже возродилось.

Узоры моко и их расположение несут смысловую нагрузку, они помещают человека в генеалогическое древо своего племени и указывают на его статус.





Легенды о происхождении моко

Моко многократно упоминаются в песнях и мифах маори. Согласно легендам, изначально вместо моко маори во время военных конфликтов разрисовывали лица углём, позже сделав рисунки перманентными[3]. Обе легенды содержат мотивы испытания и путешествия в мир духов, а обучение искусству татуировки в обоих случаях является даром жителей этого мира[4].

Легенда о происхождении моко, распространённая на Южном острове, говорит, что некий мужчина Тама-нуи-а-раки, разрисовывавший своё лицо, попросил своих предков, жителей подземного мира (маори Rarohenga), где живут духи умерших, научить его делать линии несмываемыми, так как жена Тама-нуи-а-раки, Рукутиа, сбежала с любовником из-за того, что её муж недостаточно красив. Предки из подземного мира нанесли моко на лицо Тама-нуи-а-раки, после чего он вернулся в семью[5].

Другая, получившая хождение среди маори Северного острова, повествует о Матаоре и его жене из подземного мира, Нивареке; Матаора избивал Нивареку, и она сбежала к родителям[6]. Матаора отправился в подземный мир, для чего надел лучшие одежды и разрисовал лицо красивыми узорами, однако пока он бежал за женой, пот смыл краску, лицо стало выглядеть грязным, и родственники Нивареки высмеяли Матаору. У жителей подземного мира узоры были вытатуированы и не смывались. Матаора выпросил прощения у Нивареки и уговорил её семью поделиться с ним способом нанесения моко. В это же время Ниварека обучилась традиционному искусству плетения, после чего супружеская пара вернулась в мир людей, принеся им моко и плетение[7].

Слово «моко», согласно некоторым данным, происходит от имени божества Руаумоко (маори Rūaumoko), нерождённого дитя богов Ранги и Папа. Руаумоко ассоциировался с землетрясениями и вулканами, которые «шрамируют землю»[6].

Разновидности и использование

Техника моко и использующиеся инструменты схожи с другими полинезийскими татуировками[8], хотя и отличаются от самоанских, таитянских, кукских и гавайских: вместо прокалывания кожи гребнеобразным инструментом маори прорезали кожу зубилообразными ухи[6]. Спирали, характерные для моко, также уникальны для Полинезии[6]. Самые древние виды моко были довольно простыми: один из наиболее старинных рисунков представляет собой короткие тройные линии, расположенные в виде сетки (маори moko kuri)[9][6]. Другой простой вид моко — te moko-a-tamatea, две параллельных линии, спускавшихся по щекам[10]. Со временем рисунки усложнились и отдельные линии получили собственные имена (например, три линии ниже бровей назывались нга рефа, ngā rewha)[11].

В отличие от Европы и Америки, где татуировка имела отчётливый сексуальный подтекст (протыкание кожи иглой уподоблялось коитусу), в полинезийских культурах татуировки не несли такого смысла: тату отражало только социальный статус носителя, который мог включать и сексуальную идентичность[12].

Моко содержит как стандартизированные элементы, так и уникальные. Спирали на скулах указывают на порядок первородства, а также положение родителей в обществе[13]. Особые рисунки, расположенные по линии челюсти Те Пехи Купе позволяют заключить, что он происходил из рода профессиональных резчиков по дереву (как по материнской, так и по отцовской линии)[14].

Узоры моко гендерно-специфичны: полностью татуированное лицо (маори rangi paruhi) — мужская разновидность, а рисунки на подбородке (маори moko kauae) — женская[15]. Моко на лице носили все мужчины маори, кроме рабов; для этого приходилось выщипывать всю бороду, бородатые маори воспринимались как старики, прекратившие следить за собой[16]. К 1860-м годам маори начали носить бороду вслед за европейцами, полностью избавлялись от неё только пожилые[17]. У женщин моко обязательно покрывала губы, подбородок и часть шеи[18]; красивыми считались полностью чёрные губы, губы без татуировок воспринимались как странные или некрасивые[19][15]. До конца XIX века женщинам украшали верхнюю губу, середину лба, ноздри, позднее стали татуировать только нижнюю губу и подбородок[20]. Кроме этого, женская моко у некоторых племён могла покрывать часть груди, низ живота, бёдра, ягодицы, лобок и талию[20]. Татуировки на гениталиях известны у обоих полов[21]. У нескольких женщин лица были татуированы как у мужчин, хотя в общем это было редкостью; большинство из них принадлежало к южным племенам[22][18]. Как минимум в одном случае в 1841 году резчик по дереву, создавший скульптурный портрет Девы Марии с Иисусом, украсил традиционной татуировкой лица обоих; вероятно таким образом автор показывал уникальность социального статуса Марии[23].

Нанесение

Ввиду крайней сакральности татуирования в большинстве случаев нанесение татуировки проходило в специально построенной для этого хижине, которую по окончании процесса сжигали[24]. Кроме того, наиболее высокопоставленные и находящиеся в статусе тапу люди не имели права делать татуировки: к примеру, женщина-вождь Михи Котукутуку в юности пыталась получить татуировку на губах вместе с остальными девочками племени, но татуировщик отказался выполнять заказ, так как кровь Михи была слишком большим тапу[25]. На лицах жрецов присутствовала лишь небольшая татуировка над правым глазом[26].

Чтобы моко не растягивалась и не портилась при росте, маори татуировали только взрослых[27]. Рисунок татуировки выбирал татуировщик, но по представлениям маори интеллектуальная собственность на татуировку принадлежит не автору, а носителю[28]. Перед началом татуирования будущий узор наносили на кожу углём, чтобы упростить процесс и позволить татуируемому ознакомиться с узором[29][30]. При планировании та-моко обязательно учитываются контуры татуируемой части тела[31], а в рисунок включают мотивы, идентифицирующие носителя и помещающие его в генеалогическое древо племени[32]. Для нанесения рисунка требуется всё время натягивать кожу татуируемого, поэтому обычно у татуировщика был ассистент, зачастую ученик[33].

Процесс создания татуировки был весьма мучительным и приводил к кровопотере, а затем и опуханию кожи. Моко наносили с помощью инструмента «ухи», представлявшем собой резец с одним или несколькими острыми краями. Ухи окунали в краску, приставляли к коже и ударяли по нему специальной колотушкой, причём раны зачастую были очень глубокими, щёки часто протыкали насквозь[34]. Выступающую на коже кровь стирали колотушкой или намотанной на палец татуировщика полоской новозеландского льна. При нанесении моко вокруг глаз или на крылья носа краску втирали в кожу позже[35]. После татуирования кожа сильно распухала и болела несколько дней[36]. Сложные, большие рисунки требовали многих месяцев или даже лет периодического нанесения[37]. При татуировании исполняли песни (маори whakawai tānga moko), разные для мужчин и женщин[38].

Недавно татуированному маори было запрещено разговаривать с теми, кто не имел свежих татуировок; есть руками (еду протыкали палочкой или стеблем папоротника и отправляли в рот); прикасаться к себе или позволять кому-либо прикасаться к себе; употреблять рыбу и самостоятельно добывать себе пищу (обычно её приносили рабы)[39]. До выздоровления запрещалось смотреть в своё отражение[40]. К ранам прикладывали лекарственные растения: караку[en], подорожник и другие[41].

Инструменты и расходные материалы

Имеется две разновидности инструмента «ухи»: острая для нанесения ран (маори uhi kōhiti) и плоская для нанесения краски (маори uhi matarau)[30]. Кроме того, резцы для работы с лицом отличались от тех, которыми татуировали тело, ввиду разной плотности и толщины кожи[42]. Ухи изготавливали из птичьих костей, реже — акульих зубов, камней или твёрдой древесины[34][30]. Длина и форма режущего края варьировала в зависимости от того, какой тип линии следовало получить, например, на лице узоры выполняли инструментом с лезвием не шире 2 мм[35]; в среднем ширина составляла около 6 мм[34].

После появления на островах европейцев маори начали использовать железные инструменты для нанесения моко, так края татуировки получались более ровными, разрезы — более глубокими, а она сама — более детализованной[43][30]. Маори выменивали железные гвозди ещё у капитана Кука[44].

Краситель для моко, называющийся нараху или капара, получали из растёртого в порошок угля из древесины упавшего агатиса, вероники или жжёных кордицепсов, разведённого водой до консистенции густой пасты, с добавлением растительного масла или жира, а также лекарственных растений (хинау, Melicytus ramiflorus[en], кордилины южной, зубровки Hierochloe redolens, паслёна)[45][46][40]. Сжигание древесины происходило в особой печи[30]. После приготовления пасту скатывали в шарики, заворачивали в шкурки туи или крыс и закапывали в землю, чтобы предотвратить высыхание и выцветание[41]. Для тела использовалась менее чёрная краска на основе кордицепсов, а лицо татуировали иссиня-чёрным пигментом из агатиса; воровство этой древесины считалось достаточным поводом для начала войны[47]. Встречающиеся в нескольких источниках упоминания собачьих экскрементов в качестве одного из ингредиентов следует считать ошибкой[41].

В XX веке традиционный метод нанесения с использованием ухи уступил место японской технике татуирования ирэдзуми[en], в которой рисунок не требовал травматичных порезов, а выполнялся иглами[30]. Кроме того, цвет такой татуировки был темнее[48]. В XXI веке самым популярным инструментом для моко является индукционная машинка[30]

Татуировщики

Татуировщики (мужчины и женщины), называемые «тохунга та-моко» (маори tohunga tā moko), высоко почитались в обществе маори, они много зарабатывали и считались неприкосновенными[49][24]. Для получения татуировки от известного татуировщика мужчины проходили многие километры, хотя для массового нанесения моко татуировщики приходили сами[50][51]. Начинающие татуировщики практиковались на тех, у кого не было денег для найма опытного художника; несовершенная моко всё равно считалась лучше, чем полное её отсутствие[50]. Престиж профессии татуировщика позволял даже рабу стать знаменитым и богатым человеком[52]. В качестве оплаты татуировщика кормили деликатесами и дарили дорогие подарки: жадеит (поунаму[en]), плащи из перьев[53][24]. В конце XIX века маори начали использовать британские фунты, и, согласно записям исследователя Майкла Кинга, в 1890 году средняя стоимость моко составляла 2—3 фунта (304—456 новозеландских долларов в ценах 2006 года)[54].

Одним из самых известных тохунга та-моко был Таме Поата, принявший активное участие в возрождении искусства татуировки с использованием игл в 1930-х[24].

История

Татуировка распространена по всей Полинезии, инструменты для её нанесения встречаются уже у доисторической культуры Лапита[4].

Один из ранних видов моко — хаэхаэ, (маори haehae): на похоронах в перерывах между рыданиями женщины наносили себе раны заострёнными раковинами, в некоторых случаях в эти раны помещали краситель для моко[22][6]. В архаичный период появились простые татуировки в виде параллельных линий, затем — более сложные бедренные, и, наконец, в классический период искусство татуирования достигло высшей точки[6].

Ранние сведения

Абель Тасман, первым из европейцев встретивший маори в 1642 году, не упоминает их татуировки, хотя в его записях есть подробное описание их одежды, волос и общего внешнего вида[55]. Первое упоминание моко принадлежит Джеймсу Куку, посетившему Новую Зеландию в 1769 году: он сделал несколько рисунков и описаний татуированных новозеландцев, а также привёз с собой две высушенные татуированные головы[56]. Кук сообщает, что ноги маори до колена покрыты моко, так что кажется, будто они «носят полосатые шорты»[57].

Нескольких пленных европейцев, по их словам, маори татуировали насильно, в частности, Джона Резерфорда (англ. John Rutherford) и Барнета Бёрнса[en][58]. Позже Резерфорд демонстрировал свои новозеландские лицевые и таитянские татуировки на туловище за деньги, собирая средства на следующее путешествие[59]. По его лицевой татуировке можно сделать вывод, что заявления Джона о том, что он стал вождём маори, ложны; лицевая моко не содержит сведений о племенной принадлежности. Более поздние исследователи заключили, что Резерфорд сам согласился на нанесение татуировки[60]; исследовательница Джунипер Эллис сомневается в принципиальной возможности насильного нанесения традиционной татуировки, предполагая, что путешественники хотели таким образом обезопасить себя по возвращении в Европу[61].

Христианские миссионеры активно препятствовали практике нанесения традиционных полинезийских татуировок в Новой Зеландии, на Таити, Самоа, во Французской Полинезии, на Гавайях и Тонга, в результате чего моко к концу XIX века стали редкостью[62]. В Европе тем временем появилась мода на фотографии татуированных лиц, и фотографы начали ретушировать изображения, усиливая контраст и подрисовывая узоры на лица фотографируемых[63]. Автопортрет вождя Те Пехи Купе, нарисованный в Лондоне в 1826 году, вызвал такой ажиотаж, что автор после создания первого рисунка провёл две недели, делая копии[64].

Европейцы иногда использовали моко вместо подписи, имеется несколько документов, на которых вместо подписей маори нарисованы «факсимиле» татуировок, в частности, Договор Вайтанги (1840)[65][13][25]. В то время как каждая моко на лице имела уникальный рисунок, ягодицы мужчин покрывали две одинаковые спирали[26]. Ричард Тейлор[en] упоминает «татуированные» картофелины, которые один вождь маори посылает другому, имея в виду приглашение на войну против враждебного племени[66]. Головы убитых врагов, на которых не было моко, выбрасывали, тогда как татуированные головы очень ценились: их отделяли от тела и выставляли надетыми на шесты; так же выставляли татуированные головы предков[67][68].

Татуированные головы стали предметом оживлённой торговли (они даже упоминаются в романе «Моби Дик»[69]), в основном их меняли на европейские мушкеты[70]. Из-за большого спроса маори начали татуировать и убивать рабов, чтобы продавать их головы, именно так возник термин «моко-мокаи» (татуированные рабы)[70][71]. Хотя в 1831 году колониальные власти Сиднея безуспешно пытались запретить продажу мокомокаи[72], несколько сотен попали в Европу; их постепенно возвращают в Новую Зеландию и захороняют или отправляют на сохранение в музеи[73].

С 1840-х годов традиция моко начала угасать[74], однако после начала земельных войн в 1860-х годах традиционная татуировка испытала подъём, так как она стала важной частью самоидентификации[74]. К примеру, знаменитый воин Нетана Факаари Ракураку, принимавший участие в сражениях с британскими солдатами, в 1921 году говорил: «Можно потерять дом, оружие, жену и другие ценности. Вас могут обокрасть, забрав всё, что вы цените. Но моко с вас нельзя украсть, лишь убийство лишает её»[75][74]. Женские татуировки просуществовали примерно на столетие дольше, так как не ассоциировались с войной[63][76]. В 1907 году моко были запрещены в Новой Зеландии[75].

В начале XX века в Новую Зеландию привезли новую технику татуирования иглами, и к концу 1920-х годов два татуировщика и две татуировщицы ей обучились[48]. С 1930-х объёмы торговли мокомокаи стали сокращаться ввиду боязни маори татуироваться и стать объектом охоты торговцев[70][71], однако в связи с тем, что по традиции женщины-маори, живущие в сельской местности, редко покидают её, не трудоустраиваются, занимаясь только домашней работой и делами общины, женскую лицевую татуировку продолжали наносить до 1950-х годов[74].

После отмены запрета

Активист за права маори Таме Ити[en]

В 1962 году Maori Welfare Act отменил действие запрета на традиционные практики, включая татуировки[69]. Моко начала возрождаться в 1970—1980-х годах, сперва в виде рисунков, выполнявшихся обычной машинкой, а затем и полностью, с использованием традиционных инструментов[77][78]. Первыми наносить та-моко начали члены этнических преступных группировок, позже такие активисты как Таме Ити придали татуировке политическое звучание[71]. При этом исследовательница Нгахуиа Те Авекотуку[en] утверждает, что традиция лицевых татуировок никогда не прерывалась окончательно[79].

Один из главных мотивов для наносящих современные моко — гордость за своё наследие и принадлежность к маори[80]. Возрождение культурной идентичности маори привёло и к увеличению популярности моко, включая женскую лицевую татуировку[81]. Известны случаи нанесения женской татуировки белым мужчинам, в частности, такую моко носит артист перформанса Рон Эйти[en][82].

В отчёте Комиссии по правам человека в Новой Зеландии 2005 года отмечено, что ношение та-моко (в особенности на лице) всё ещё может приводить к проблемам для носящего[83]. Татуировки на лице неоднократно становились причиной отказа в обслуживании, в 2001 году Кей Робин судилась с баром в Гисборне, куда её не пустили из-за запрета на «оскорбительные татуировки и татуировки на лице». Кей выиграла суд, и вторую часть объявления убрали[84]. Советник по расовым вопросам Джорис де Бре сделал заявление, в котором предупреждал владельцев баров, работодателей и прочих собственников о том, что отказывать в обслуживании по причине наличия у клиента моко на любой видимой части тела незаконно[84].

Современные татуировщики часто получают профессию традиционного резчика по дереву[85]. Многие узоры были сперва созданы для резьбы, а позже начали использоваться в татуировке[6].

Изучение

Изучение моко и вообще полинезийской татуировки началось после путешествия капитана Кука, сделавшего множество записей, а также натуралиста и коллекционера Джозефа Бэнкса, отправившегося в путь вместе с Куком[86]. Первый же контакт с маори привёл к смерти одного из местных жителей, Бэнкс описал труп, включая татуировки[87]. Позже находившийся на том же судне иллюстратор Сидни Паркинсон[en] создал первый портрет человека с та-моко и зарисовал ухи[87].

Важную информацию о моко оставил вождь Те Пехи Купе, много путешествовавший по Новой Зеландии, а затем прибывший в Англию. Он научился рисовать на бумаге и оставил несколько рисунков собственных татуировок и моко родственников с разъяснением отличий[88]. Англичанин Джон Брайт, посетивший Новую Зеландию в 1839 году, писал:

Некоторые татуированы больше, некоторые меньше; судя по всему, они считают эти линии чем-то вроде доспехов; маори наследуют их и получают за поступки.

— Ellis, Juniper. [books.google.com/books?id=4YaWiE6prLwC Tattooing the World: Pacific Designs in Print and Skin]. — Columbia University Press, 2008. — ISBN 978-0-231-14368-4.

Более ста портретов татуированных маори, включая вождей и знать, были созданы богемским художником Готтфридом Линдауэром[en][89].

Первая книга, полностью посвящённая моко, — работа коллекционера татуированных голов Горация Робли[en], вышедшая в 1896 году[28], до неё подробные сведения о татуировках маори приводил Джордж Лили Крэйк в своей книге «The New Zealanders» 1830 года[90]. Также следует отметить следующие издания: Нгахуи Те Авекотуку «Mau Moko: The World of Māori Tattoo», «Ta Moko: The Art of Maori Tattoo» Дэвида Симмондса[en] и «Moko: Maori tattooing in the 20th century» Майкла Кинга[en].

Вождь маори, иллюстрация Сидни Паркинсона[en]
Горацио Робли вместе со своей коллекцией мокомокаи

В популярной культуре

Темы татуировок маори касался немецкий философ Иммануил Кант. В произведении «Критика способности суждения» он пишет: «Внешний вид можно было сделать более красивым с помощью всевозможных завитушек и легких, но правильных штрихов, как это делают новозеландцы при татуировке, если бы только это был не человек»[91].

Книга 1990 года «Когда-то они были воинами» и её экранизация — одни из самых известных современных произведений, изображающих традиционные лицевые татуировки[92]. Автор романа, Алан Дафф, уделяет много внимания попыткам маори воссоединиться со своими традициями[93]. Он связывает моко с воинственностью и противопоставляет традиционный способ нанесения современному[94]. Татуировки, изображённые в фильме, отличаются от традиционных, к примеру, на щёках располагают всего одну спираль вместо двух, из-за этого из представленных моко невозможно считать сведения о ранге и достижениях носителя[95].

Моко посвящена одноимённая песня группы Moana[en] & Moahunters (2004)[96].

Напишите отзыв о статье "Та-моко"

Примечания

  1. ↑ Edwards, p. 123.
  2. ↑ Ellis, 2008, p. 22.
  3. ↑ Robley, глава 1, p. 2.
  4. ↑ 1 2 Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 14.
  5. ↑ Robley, глава 8, p. 114—116.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Higgins, p. 1.
  7. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 12.
  8. ↑ Hiroa.
  9. ↑ Robley, глава 5, p. 65.
  10. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 30.
  11. ↑ Robley, глава 5, p. 70.
  12. ↑ Ellis, 2008, p. 162—165.
  13. ↑ 1 2 Ellis, 2008, p. 54.
  14. ↑ Ellis, 2008, p. 55.
  15. ↑ 1 2 Ellis, 2008, p. 170.
  16. ↑ Robley, глава 2, p. 23, 28, 29.
  17. ↑ Robley, глава 2, p. 30.
  18. ↑ 1 2 Mau Moko, 2011, Chapter 3, p. 78.
  19. ↑ Robley, глава 3, p. 33.
  20. ↑ 1 2 Ta moko, 1997, p. 111.
  21. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 3, p. 84.
  22. ↑ 1 2 Robley, глава 3, p. 45.
  23. ↑ Ellis, 2008, p. 171.
  24. ↑ 1 2 3 4 Higgins, p. 3.
  25. ↑ 1 2 Higgins, p. 4.
  26. ↑ 1 2 Robley, глава 2, p. 26.
  27. ↑ Robley, глава 3, p. 38.
  28. ↑ 1 2 Ellis, 2008, p. 20.
  29. ↑ Robley, глава 5, p. 81.
  30. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Higgins, p. 2.
  31. ↑ Ellis, 2008, p. 12.
  32. ↑ Ellis, 2008, p. 53.
  33. ↑ Ta moko, 1997, p. 109.
  34. ↑ 1 2 3 Robley, глава 4, p. 49.
  35. ↑ 1 2 Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 18.
  36. ↑ Robley, глава 4, p. 51.
  37. ↑ Robley, глава 5, p. 79.
  38. ↑ Best, 1941, p. 555.
  39. ↑ Robley, глава 4, p. 58.
  40. ↑ 1 2 Ta moko, 1997, p. 110.
  41. ↑ 1 2 3 Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 34.
  42. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 31.
  43. ↑ Robley, глава 4, p. 50.
  44. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 2, p. 45.
  45. ↑ Robley, глава 4, p. 57.
  46. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 30, 34.
  47. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 1, p. 32.
  48. ↑ 1 2 Mau Moko, 2011, Chapter 2, p. 70.
  49. ↑ NZIH.
  50. ↑ 1 2 Robley, глава 6, p. 98.
  51. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 2, p. 68.
  52. ↑ Robley, глава 6, p. 100.
  53. ↑ Robley, глава 8, p. 120.
  54. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 2, p. 62.
  55. ↑ Robley, глава 1, p. 1.
  56. ↑ Ellis, 2008, p. 52.
  57. ↑ Robley, глава 1, p. 4.
  58. ↑ Robley, глава 4, p. 53.
  59. ↑ Ellis, 2008, p. 133.
  60. ↑ Ellis, 2008, p. 159.
  61. ↑ Ellis, 2008, p. 134.
  62. ↑ Robley, глава 9, p. 121—122.
  63. ↑ 1 2 Mau Moko, 2011, Chapter 2, p. 64.
  64. ↑ Ellis, 2008, p. 19.
  65. ↑ Robley, глава 1, p. 11.
  66. ↑ Robley, глава 1, p. 19.
  67. ↑ Robley, глава 2, p. 27.
  68. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 2, p. 45—47.
  69. ↑ 1 2 Ellis, 2008, p. 17.
  70. ↑ 1 2 3 Gilbert, 2000, p. 68.
  71. ↑ 1 2 3 Higgins, p. 5.
  72. ↑ Ellis, 2008, p. 58.
  73. ↑ Stuff.
  74. ↑ 1 2 3 4 Ta moko, 1997, p. 112.
  75. ↑ 1 2 Ellis, 2008, p. 16.
  76. ↑ Ellis, 2008, p. 173.
  77. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 3, p. 93.
  78. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 4, p. 137.
  79. ↑ Ellis, 2008, p. 76.
  80. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 5, p. 151.
  81. ↑ Māori renaissance.
  82. ↑ Ellis, 2008, p. 174.
  83. ↑ Ellis, 2008, p. 90.
  84. ↑ 1 2 Mau Moko, 2011, Chapter 5, p. 166.
  85. ↑ Mau Moko, 2011, Chapter 4, p. 118—120.
  86. ↑ Gilbert, 2000, p. 33.
  87. ↑ 1 2 Gilbert, 2000, p. 34.
  88. ↑ Ellis, 2008, p. 56—57.
  89. ↑ Gilbert, 2000, p. 69.
  90. ↑ Ellis, 2008, p. 60.
  91. ↑ Ellis, 2008, p. 75.
  92. ↑ Ellis, 2008, p. 21.
  93. ↑ Ellis, 2008, p. 80.
  94. ↑ Ellis, 2008, p. 82—83.
  95. ↑ Ellis, 2008, p. 56—87.
  96. ↑ Ellis, 2008, p. 57.

Литература

  • Major-general Robley. [access.bl.uk/item/pdf/lsidyv3bddb552 Moko; or Maori Tattooing]. — London: Chapman and Hall, 1896.
  • Te Awekotuku, Ngahuia, Nikora, Linda Waimarie. Mau Moko: The World of Māori Tattoo. — Penguin books, 2011. — ISBN 9780143566854.
  • Te Awekotuku, Ngahuia. [researchcommons.waikato.ac.nz/bitstream/handle/10289/798/1997awekotuku.pdf Ta moko: Maori tattoo]. — Auckland Art gallery, 1997.
  • Elizabeth Edwards, Chris Gosden, Ruth Bliss Phillips. Sensible objects: colonialism, museums and material culture. — Berg Publishers, 2006. — 306 с. — ISBN 1845203240.
  • Hiroa, Te Rangi. The Coming of the Maori. — 2-ое. — Wellington: Maori Purposes Fund Board, 1974. — С. 296. — 551 с.
  • Ellis, Juniper. [books.google.com/books?id=4YaWiE6prLwC Tattooing the World: Pacific Designs in Print and Skin]. — Columbia University Press, 2008. — ISBN 978-0-231-14368-4.
  • Gilbert, Steve. Tattoo History: A Source Book. — Juno Books, 2000. — ISBN 1-890451-07-X.
  • Best, Elsdon. The Maori. — Polynesian Society, 1941. — Т. 2.
  • [www.stuff.co.nz/sunday-star-times/features/feature-archive/212741 The trade in preserved Maori heads] (2009). Проверено 6 июня 2015.
  • [history-nz.org/maori3.html The Maori. The Tattoo (Ta Moko)] (англ.). New Zealand in History. [www.webcitation.org/677CiFEF6 Архивировано из первоисточника 22 апреля 2012].
  • Rawinia Higgins. [www.teara.govt.nz/en/ta-moko-maori-tattooing Tā moko – Māori tattooing] (англ.). Te Ara - the Encyclopedia of New Zealand (2013). Проверено 10 января 2016.
  • Rawiri Taonui. [www.TeAra.govt.nz/en/nga-tuakiri-hou-new-maori-identities/page-3 Ngā tuakiri hōu – new Māori identities - Māori renaissance] (англ.). Te Ara - the Encyclopedia of New Zealand (2013). Проверено 3 января 2016.

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Та-моко
  • [youtube.com/watch?v=fAQpn-rQXL0 A woman tā moko artist, Paitangi Ostick ] на YouTube, Waka Huia.
  • [youtube.com/watch?v=QH8r06a2Ts Woman 'shocked' at immigration officer's moko comments] на YouTube One News.
  • [www.teara.govt.nz/en/video/41252/14-year-old-with-moko-1996 Сюжет] TVNZ[en] о школьнице, получившей лицевую татуировку в 14 лет.
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Edwards, Hiroa, Robley
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Та-моко

– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Та-моко&oldid=80450624»