Т (кириллица)
Т, т (название: тэ) — буква всех славянских кириллических алфавитов (19-я в болгарском, 20-я в русском и белорусском, 22-я в сербском, 23-я в македонском и украинском); используется также в письменностях некоторых неславянских народов. В старо- и церковнославянской азбуках носит название «тврьдо» (ст.-сл.) или «тве́рдо» (ц.-сл.)[1], что означает «твёрдое, крепкое, неприступное, укреплённое, надёжное, мужественное, непоколебимое, неотступное». В кириллице обычно считается 20-й по порядку и выглядит как 
; в глаголице по счёту 21-я, имеет вид 
. В обеих азбуках числовое значение — 300. Происхождение кириллической буквы — греческая буква тау (Τ, τ), глаголическую возводят либо к курсивной строчной форме буквы тау, либо к семитской букве «тав» (ת); греческая же тау сама сводится к финикийской форме буквы тав: 
, так что в конечном итоге все версии ведут к общему корню.
Начертание
В славянской письменности буква Т имела несколько разновидностей начертания: наряду с обычным т-образным рано возникло трёхногое m-образное; в старопечатных украинских книгах обнаруживается тенденция к орфографическому разграничению этих начертаний (впрочем, до полностью формализованного и обязательного правила не дошедшая). А именно, т писали в начале слов, а m — в середине; но если слово было не славянским, а заимствованным, то и в середине слова ставили т. Сверх того существовало и «высокое» начертание этой буквы, похожее на цифру «7»: оно применялось для экономии места (так как в строке место занимала только узкая ножка, а широкий верх покрывал предыдущую букву) и порой для красоты, особенно в сочетании «тв», для которого традиционно отливалась лигатура. Впрочем, в позднейшую украинскую типографику эти тонкости не проникли (m-образное начертание перестало употребляться в конце XVII века, а высокое 7-образное — к середине XVIII века); в шрифтах же московских изданий их не было с самого начала.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3075 дней]
В гражданском шрифте применялась заглавная буква в виде латинского (или греческого) T, но строчная повторяла латинское m. В таком виде шрифты использовались довольно долго; с 1730-х m-образная строчная буква приобрела плоскую верхнюю часть (совпав с перевёрнутой буквой ш). Лишь в 1830-е годы строчная буква вернулась к более удобочитаемому старому т-образному виду, подобному уменьшенной прописной. Впрочем, в рукописных шрифтах и в типографском курсиве m-образное начертание строчной буквы сохраняется поныне.
Начертание рукописной и курсивной строчной т различно у русских и у сербов: у первых оно воспроизводит латинскую m, а у вторых — надчёркнутую ш (причём линия надчёркивания может как проходить над буквой, так и касаться её).
Произношение
Произношение русской буквы Т — глухой взрывной переднеязычный дентальный (зубной) твёрдый звук [т] или мягкий [т'] (перед е, ё, и, ю, я и ь; впрочем, в ряде заимствованных слов сочетание те читается без смягчения: теннис, тембр, Интернет и т. п.). Перед мягкими согласными смягчение факультативно и происходит не во всех случаях: плотник (нормативно [т’н'] при допустимом [тн']), но курортник (только [тн']). Перед звонкими согласными (кроме [в]) озвончается в [д] или [д']: отбыть [дб], молотьба [д’б].
В сочетаниях стн, стск, стц в русском языке буква т обычно не произносится: лестница, грустный, фашистский, истцы, лишь в некоторых терминах стн может читаться полностью: остролистный, компостный. В стл выпадение происходит не всегда: счастливый (без [т]), хвастливый (допускается произношение и с [т], и без), костлявый ([т] произносится). Произношение сочетания стк с выпавшим [т] считается архаичным и нелитературным (повестка и т. п.).
В возвратных глаголах сочетания тс, тьс произносятся как долгое [ц:]: бояться, боится. Сочетания тц и тч читаются как удвоенные (долгие) [ц:] и [ч':]. (В ряде слов буква т сочетания тч заменяет корневую к: казак → казатчина, кабак → кабатчик, потакать → потатчик.)
В некоторых языках вместо позиционного смягчения т изменяется в другой звук, что отражается и на письме. В белорусском происходит смягчение в свистящую аффрикату [ц']: чытаць (читать), косць (кость), грамата — ў грамаце (грамота — в грамоте). В сербском т смягчается в шипящую аффрикату ћ (произносится как очень мягкое [ч']): ићи (идти), жиће (житье), кост — кошћу (кость — костью).
Употребление
- Строчная т — условное обозначение (метрической) тонны.
- Прописная Т — десятичная приставка тера- (1012).
- «Т.» в сокращениях (отмеченные звёздочкой использовать в печати не рекомендуется):
- т. — том; товарищ (также «тов.»); тысяча (чаще «тыс.»);
- тт. (устар. «т. т.») — тома; товарищи; тысячи;
- (и) т. д. — (и) так далее;
- т. е. — то есть;
- т. зр. (*) — точка зрения;
- т. к. (*) — так как;
- т. н. (*) — так называемый;
- т. о. (*) — таким образом;
- (и) т. п. — (и) тому подобное.
- т. — том; товарищ (также «тов.»); тысяча (чаще «тыс.»);
- См. также: T (значения), T (латиница), Тау (буква), ТТ.
Таблица кодов
| Кодировка | Регистр | Десятич- ный код |
16-рич- ный код |
Восьмерич- ный код |
Двоичный код |
|---|---|---|---|---|---|
| Юникод | Прописная | 1058 | 0422 | 002042 | 00000100 00100010 |
| Строчная | 1090 | 0442 | 002102 | 00000100 01000010 | |
| ISO 8859-5 | Прописная | 194 | C2 | 302 | 11000010 |
| Строчная | 226 | E2 | 342 | 11100010 | |
| KOI 8 | Прописная | 244 | F4 | 364 | 11110100 |
| Строчная | 212 | D4 | 324 | 11010100 | |
| Windows 1251 | Прописная | 210 | D2 | 322 | 11010010 |
| Строчная | 242 | F2 | 362 | 11110010 |
В HTML прописную букву Т можно записать как Т или Т, а строчную т — как т или т.
Напишите отзыв о статье "Т (кириллица)"
Примечания
- ↑ Твердо // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Литература
- Булич С. К.,. Т // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Карский Е. Ф.,. Славянская кирилловская палеография / отв. ред. акад. В. И. Борковский. — 2-е изд., факсимильное. — Л., М.(факс.): Из-во АН СССР; из-во «Наука» (факс.), 1928, 1979 (факс.). — С. 198—199. — 494 с. — 2700 экз.
Отрывок, характеризующий Т (кириллица)
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
