Тверской бульвар
Поделись знанием:
Координаты: 55°45′43″ с. ш. 37°36′09″ в. д. / 55.76194° с. ш. 37.60250° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.76194&mlon=37.60250&zoom=12 (O)] (Я)Тверской бульварТверской бульвар
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
| Тверской бульвар Москва | |
 | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Город | |
| Округ | |
| Район |
Пресненский (№ 1-27, 2-24) |
| Протяжённость |
875 м |
| Ближайшие станции метро | |
| Почтовый индекс |
121069 (№ 1, 1/2) |
| Номера телефонов |
+7(495) XXX-XX-XX |
| [www.openstreetmap.org/?lat=55.76194&lon=37.60222&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap] | |
| [maps.google.com/maps?ll=55.76194,37.60222&q=55.76194,37.60222&spn=0.03,0.03&t=k&hl=ru на Картах Google] | |
Тверской бульвар — бульвар в Центральном административном округе города Москвы, самый старый и самый протяжённый на Бульварном кольце. Проходит от площади Никитских ворот до Пушкинской площади.
Слева к бульвару примыкают Большая Бронная улица, Богословский и Сытинский переулки. Нумерация домов ведётся от площади Никитских ворот.
Содержание
Происхождение названия
Назван в 1796 году по Тверской улице, к которой примыкает. Первоначально назывался просто Бульвар, так как он был единственным в Москве.
История
Бульвар был запроектирован ещё в «Прожектированном плане Москвы 1775 года». Несмотря на то, что стена Белого города была снесена на этом участке в 1782 году, бульвар проложили только летом 1796 году. Его устройством руководил архитектор С. Карин. Первоначально на бульваре посадили берёзы, а после того, как они не прижились, — липы. Вскоре бульвар стал местом прогулок и встреч московского дворянства. Проезды бульвара застраиваются дворянскими особняками в стиле классицизма.
Осенью 1812 года во время пожара дома по обеим сторонам бульвара сильно пострадали, а на самом бульваре был устроен лагерь французских солдат, которые вырубили на топливо почти все деревья. Через короткое время бульвар восстановили и построили беседки, мостики и фонтаны.
В 1880 году в конце бульвара установили памятник А. С. Пушкину. В 1880-х годах. по бульвару проложили линию конки, в 1911 году заменённую трамваем. В конце XIX века на бульваре появляются доходные дома в стиле эклектики и модерн.
В октябре 1917 году на бульваре происходили бои между вооружёнными отрядами большевиков и юнкерами, в результате которых в начале бульвара сгорел дом. На его месте в 1923 году установили памятник К. А. Тимирязеву. В 1920-х годах на бульваре проводили книжные базары.
В 1946 году по проекту архитектора В. И. Долганова бульвар был перепланирован и благоустроен. Устроены цветники и посажены новые деревья. Установлена чугунная ограда (архитектор Г. И. Луцкий). В 1949 году с бульвара убрали трамвайные пути и пустили троллейбус. В 1950 году на Пушкинскую площадь перенесли памятник Пушкину. В 1976 году по нечётной стороне снесли целый квартал зданий (№ 29—35), на месте которых разбили сквер. В 1995 году на бульваре установили памятник С. А. Есенину.
Примечательные здания и сооружения
По нечётной стороне
- № 1 — Шестиэтажный дом с двухэтажным мезонином построен в 1949 году для военнослужащих по проекту архитекторов К. Д. Кисловой и Н. Н. Селиванова. Первые два этажа облицованы рустикой. На первом этажа до 2000-х годов размещался известный магазин «Ткани», теперь расположен ювелирный магазин.
- № 3 —Жилой дом. Здесь жил советский военачальник Д. С. Сухоруков[1]. Ранее на этом месте находился доходный дом, построенный в 1877 году по проекту архитектора П. С. Кампиони.
- № 7/2 — доходный дом «Общества для пособия нуждающимся студентам Императорского Московского Университета» (1882, архитекторы В. П. Загорский, Н. Д. Струков, И. И. Поздеев), объект культурного наследия регионального значения[2]. В доме жил поэт Василий Наседкин, у которого часто бывал Сергей Есенин[3].
- № 9 — Доходный дом И. М. Коровина (1906, архитектор И. Г. Кондратенко), заявленный объект культурного наследия.[2] Здесь жил авиаконструктор Вадим Шавров[4].
- № 11 — дом-музей М. Н. Ермоловой. Актриса жила здесь с 1889 года вплоть до своей кончины в 1928 году. Здесь её навещали В. И. Немирович-Данченко, К. С. Станиславский, Ф. И. Шаляпин, А. П. Ленский, А. И. Южин и другие выдающиеся актёры и театральные деятели. В последние годы Ермолова тяжело болела, её угнетали пасмурные дни. Чтобы их скрасить, в окна комнаты были вставлены розовые стёкла, сохранившиеся до сих пор.[5] В 1901—1917 годах в доме жил близкий знакомый Ермоловой архитектор Г. Н. Иванов. В 1875 году изменение фасада и пристройку флигеля осуществил архитектор К. Н. Чичагов. Здание является объектом культурного наследия федерального значения.[2]
- № 13 , стр. 1 — (с 2012 года) центральный аппарат политической партии «Гражданская платформа».
- № 17, стр. 1, 2, 7 — Доходный дом с хозяйственными постройками (1879, архитектор С. С. Эйбушиц).[2]
- № 17, стр. 4 — Главный дом городской усадьбы Плахово, Осташевских, Л. С. Полякова (кон. XVII в., 1760-е гг., XIX в.).[2] В 2010 году мэрия планировала снести усадьбу. После протестов «Архнадзора» снос был отложен, фасад усадьбы перекрасили, но восстанавливать не стали[6].
- № 19 — Доходный дом (1870-е, архитектор А. А. Мартынов[7]). В этом доме с конца 1880-х годов жил выдающийся русский хирург Н. В. Склифосовский[5], позднее — советский военачальник, вице-адмирал Г. Н. Холостяков[8].
- № 23/16 — Камерный театр А. Я. Таирова, открыт в 1914 году (с 1950 г. — Московский Драматический Театр им. А. С. Пушкина).[2] В основе — городская усадьба XVII—XX веков; в 1802 году принадлежала И. Ф. Дмитриеву-Мамонову, затем — П. А. Кологривову, Вырубовым, братьям Паршиным). Перестроена под размещение театра в 1914 году архитектором П. П. Киселёвым. Позднее здание театра вновь реконструировано: в 1931 году по проекту архитектора К. С. Мельникова был выстроен новый зал; в это же время по проекту В. А. и Г. А. Стенбергов был выполнен фасад здания.
- № 25 — «Дом Герцена», объект культурного наследия федерального значения[2].
- В настоящее время здесь находится Литературный институт им. Горького. Усадьба была перестроена в 1882 г. известным архитектором А. С. Каминским.
- В этом доме в 1812 году родился писатель и публицист Александр Иванович Герцен (1812—1870), внебрачный сын крупного помещика И. А. Яковлева, брата владельца дома сенатора А. А. Яковлева. Сама усадьба принадлежала сенатору А. А. Яковлеву, дяде писателя (первая половина XVIII — начало XIX в.).
- Облик усадьбы и земельный участок за металлической оградой с каменными пилонами сохранились. В 1840—1850 гг. дом принадлежал дворянину и дипломату Д. Н. Свербееву, у которого собирались московские писатели на так называемые Свербеевские пятницы. Литературный салон считали центром культурной жизни столицы, сюда приходили П. Чаадаев, А. Герцен, Н. Огарёв, К. Аксаков, Н. Гоголь, Е. Баратынский и многие другие.
- В 20-е годы XX века тут размещался ряд литературных организаций: РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и МАПП (Московская ассоциация пролетарских писателей), по образцу которых был создан вымышленный Булгаковым в «Мастере и Маргарите» МАССОЛИТ[9].
- С 1931 года и до своей смерти здесь жил писатель Андрей Платонов[10] В 1920-х годах в доме жил литературовед Д. Д. Благой[11].
- № 27/1/20 — Усадьба («Дом Салтыкова на Бронной»), XVIII—XIX вв, объект культурного наследия федерального значения[2]
По чётной стороне
- № 2 —4/28 — Административное здание ТАСС (1970—1977, архитекторы В. С. Егерев, А. А. Шейхет, З. Ф. Абрамова, Г. Л. Сирота; инженеры Б. С. Гурвич, Ю. С. Маневич, А. Я. Коганов)[2][12]
- № 6 — Дом Санкт-Петербургского общества страхования (Коробковой) (1902, архитекторы А. У. Зеленко и А. Ф. Мейснер[13][14])
- № 8 — Доходный дом В. Ф. Гефе (1910, архитектор Н. Г. Лазарев)[14]. В 1925—1931 годах в доме жил биофизик А. Л. Чижевский[15]. Одно из мест действия романа «Чапаев и Пустота».
- № 10 — Доходный дом Н. П. Ламановой (1908, арх. Н. Г. Лазарев)[14]
- № 12 — Общежитие Народного комиссариата финансов (Достроено в 1920—1927 годах архитектором И. А. Ивановым-Шицем). В доме жил актёр В. Л. Зускин[16].
- № 12 стр. 1 — Правление Нижегородско-Самарского земельного банка — административное здание ТАСС (1889, архитектор К. М. Быковский; 1909, архитектор И. И. Рерберг; 1929; 1938, архитекторы Н. Вишневский, В. Воробьев), ценный градоформирующий объект.[2]
- № 14, стр. 1 — Административное здание ТАСС (1997—1998, архитектор Д. М. Деев).[2]
- № 14, стр. 5 — Флигель городской усадьбы (1810, 1886, архитектор В. И. Мясников).[2]
- № 16, стр. 5 — Дом жилой (1990-е, архитектор М. М. Посохин).[2]
- № 18, стр. 1 — Усадьба О. И. Гарчиковой — Особняк П. П. Смирнова (1834 — главный дом с флигелями; 1871 — присоединение флигелей к дому; 1901 — перестройка, изменение фасада, архитектор Ф. О. Шехтель, при участии А. А. Галецкого[14][17]). В 2009 году в доме открылся ресторан «Маруся», в результате чего часть исторических интерьеров выдающегося зодчего была утеряна.[18] В настоящее время здесь расположился Дом приемов и торжеств «Империя».[19]
- № 18, стр. 2 (во дворе) — Хозяйственная постройка в усадьбе П. П. Смирнова (1876, архитектор А. Е. Вебер; 1912—1914 — перестройка под размещение синематографа (кинотеатра), инженер Н. Д. Поликарпов[14]; 1941; 1990-е), ценный градоформирующий объект.[2]
- № 20 — Дом жилой (2000)[2]
- № 20, стр. 4 — Дом жилой РЖСК работников просвещения «Первый шаг» (1928—1931, инженер Н. С. Жуков; 1941), ценный градоформирующий объект.[2]
- № 22 — Новое здание МХАТ (1972—1973, архитекторы В. С. Кубасов, А. Моргулис, В. С. Уляшова, инженеры А. П. Цикунов, Ю. С. Маневич[20], инженер-акустик А. Качерович, авторы светильников — скульпторы А. В. Васнецов, Ю. Тургенев[14]). Ранее здесь находился дом Кологривовых, приобретённый в 1819 году для московского обер-полицмейстера, затем (в середине XIX века) перешедший в собственность полиции (позже — градоначальника). В этом доме во время приёма был убит московский градоначальник П. П. Шувалов[21].
- № 24 — Жилой дом (нач. XIX в., архитектор О. Бове), заявленный объект культурного наследия.[2]
- № 26 — На этом месте находилась северная часть городской усадьбы одного из фаворитов императрицы Екатерины II И. Н. Римского-Корсакова, постройки середины XVIII века[14]. Усадебный комплекс, занимавший целый квартал, состоял из шести двухэтажных особняков в стиле классицизма. Усадьба, имевшая статус памятника архитектуры федерального значения[22], была снесена в 2004 году согласно проекту архитектора П. Ю. Андреева для строительства ресторана «Турандот», принадлежащего ресторатору А. Деллосу. Ресторан был открыт в январе 2006 года; от усадебного комплекса остались лишь фасады[23]
- № 28/17 — Жилой дом (1939—1941, архитектор А. Г. Мордвинов), ценный градоформирующий объект.[2][14]
Романовка
Романовка — дом на углу Малой Бронной и Тверского бульвара под номером 2/7. В середине XVIII века земля на этом участке — за стеной Белого города, в Бронной слободе, принадлежала полковнику Василию Владимировичу Грушецкому, участнику присоединения Крыма к России, деятелю екатерининской эпохи, позднее ставшему генерал-поручиком и сенатором. От Грушецкого он перешел в 1771 году к Голицыным, один из которых строит в 1770-х годах большой дом с двумя боковыми, выходившими к стене Белого города флигелями. Автором проекта был известный русский зодчий Матвей Казаков. Около ста лет казаковский ансамбль сохранялся без изменений, хотя его и пришлось восстанавливать после пожара 1812 года. В 1880-х годах трехэтажные флигели были соединены между собой и надстроены, образовав вытянувшееся вдоль Тверского бульвара четырёхэтажное здание, получившее по имени владельца название Романовка[24].
В Романовке размещались дешевые меблированные комнаты, в которых селились ученики консерватории и Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
В годы своей консерваторской учёбы здесь жил замечательный композитор-симфонист В. С. Калинников, названный критиками «Кольцовым русской музыки». Приезжая в столицу уже известным музыкантом, Калинников предпочитал останавливаться только в Романовке. Здесь он играет в 1895 году навестившему его С. И. Танееву свою приобретшую мировую известность Первую симфонию.
В конце 1890-х годов в Романовке открылся музыкальный салон. У поселившегося в её номерах известного музыкального деятеля С. Н. Кругликова собирается вся труппа Русской Частной оперы С. И. Мамонтова. Часто бывают Римский-Корсаков, Константин Коровин и М. А. Врубель с женой, знаменитой певицей Забелой-Врубель, которую Римский-Корсаков считал непревзойденной исполнительницей своих произведений. Любит петь у Кругликова и сам Шаляпин. В непринужденной обстановке здесь проходили первые репетиции опер для мамонтовского театра.
В те же годы к основному зданию, протянувшемуся по бульвару, пристраивается по Малой Бронной так называемая Романовская зала — для концертов и театральных представлений, которую сегодня занимает Театр на Малой Бронной. Именно здесь зарождался Художественный театр. До появления своего собственного здания в Камергерском переулке труппа театра использовала Романовскую залу для репетиций. Ещё спустя несколько лет в номерах Романовки впервые прочёл свои стихи Маяковский (тогда ещё ученик Московского училища живописи). Встречались здесь Велимир Хлебников, Давид Бурлюк, Крученых[24].
Скульптурные памятники
- К. А. Тимирязеву (1923, скульптор С. Д. Меркуров, архитектор Д. П. Осипов). Во время бомбардировки Москвы в 1941 году скульптура была сброшена с пьедестала, о чём напоминают сколы на левой стороны основания монумента; позднее памятник был восстановлен[25]
- С. А. Есенину (1995, скульптор А. А. Бичуков, архитектор А. В. Климочкин)
- А. И. Герцену (1959, скульптор М. И. Мильбергер, архитектор К. А. Сапегин), установлен в сквере перед домом № 22[26]
Памятник природы
- Дуб, выросший возле земляного вала Белого города, возрастом более 230 лет.
Транспорт
В конце бульвара находятся станции метро Тверская и Пушкинская. По бульвару следуют автобусы А, Т15.
Напишите отзыв о статье "Тверской бульвар"
Примечания
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=9028 Сухоруков Дмитрий Семёнович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 14 марта 2015.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 [reestr.answerpro.ru/monument/?page=0&search=%F2%E2%E5%F0%F1%EA%EE%E9+&Submit=%CD%E0%E9%F2%E8 Реестр памятников истории и культуры]. Официальный сайт «Москомнаследия». Проверено 18 июня 2011. [www.webcitation.org/68BSNhye9 Архивировано из первоисточника 5 июня 2012].
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=1478 Есенин Сергей Александрович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 28 марта 2015.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=9066 Шавров Вадим Борисович]. Лица Москвы. Проверено 27 февраля 2015.
- ↑ 1 2 Трофимов В. Г. Москва. Путеводитель по районам. — М.: Московский рабочий, 1972. — С. 97-105. — 400 с. — 45 000 экз.
- ↑ Картина мэра // Московские новости. — 16.9.2013. — № 155. — С. 9.
- ↑ Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А.В.Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 167. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=8057 Холостяков Георгий Никитич]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 11 марта 2015.
- ↑
В «Мастере и Маргарите» Булгаков называет это здание «Домом Грибоедова» и даже рассказывает его «историю». «Дом назывался „Домом Грибоедова“ на том основании, что будто бы некогда им владела тетка писателя — Александра Сергеевича Грибоедова (На самом деле домом Герцена владел дядя автора „Былого и дум“ (1852—1868), где его двоюродный брат Алексей выведен как Химик). Ну владела или не владела — мы точно не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой тетки домовладелицы у Грибоедова не было… Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из „Горя от ума“ этой самой тетке, раскинувшейся на софе (намек на двоюродного брата Герцена в „Горе от ума“, где восходящий к нему персонаж — племянник Тугоуховской). А впрочем, черт его знает, может быть и читал, не важно это!»
[www.bulgakov.ru/d/domgriboedova/ (Информация взята из Булгаковской энциклопедии)] - ↑ [rusk.ru/st.php?idar=800178 Русская линия / Библиотека периодической печати / Москва Андрея Платонова]
- ↑ Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Издательский центр «Москвоведение», 2007. — Т. I, Лица Москвы. — С. 178. — 639 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-01-2.
- ↑ Либсон В. Я., Домшлак М. И., Аренкова Ю. И. и др. Кремль. Китай-город. Центральные площади // Памятники архитектуры Москвы. — М.: Искусство, 1983. — С. 247. — 504 с. — 25 000 экз.
- ↑ Нащокина М. В. Московский модерн. — 2-е изд. — М.: Жираф, 2005. — С. 392. — 560 с. — 2500 экз. — ISBN 5-89832-042-3.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Москва: Архитектурный путеводитель / И. Л. Бусева-Давыдова, М. В. Нащокина, М. И. Астафьева-Длугач. — М.: Стройиздат, 1997. — С. 186-189. — 512 с. — ISBN 5-274-01624-3.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=7614 Чижевский Александр Леонидович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 9 марта 2015.
- ↑ Московская энциклопедия / С. О. Шмидт. — М.: Издательский центр «Москвоведение», 2007. — Т. I, Лица Москвы. — С. 628. — 639 с. — 10 000 экз. — ISBN 978-5-903633-01-2.
- ↑ Нащокина М. В. Московский модерн. — 2-е изд. — М.: Жираф, 2005. — С. 318. — 560 с. — 2500 экз. — ISBN 5-89832-042-3.
- ↑ [www.afisha.ru/msk/restaurant/29100/ Ресторан «Маруся»]
- ↑ [dompriemov.ru/ Дом приемов и торжеств «Империя»]
- ↑ Либсон В. Я., Домшлак М. И., Аренкова Ю. И. и др. Кремль. Китай-город. Центральные площади // Памятники архитектуры Москвы. — М.: Искусство, 1983. — С. 249. — 504 с. — 25 000 экз.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=9402 Шувалов Павел Павлович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 12 марта 2015.
- ↑ Harris Edmund. [www.maps-moscow.com/userdata/part_01.pdf Московское архитектурное наследие: точка невозврата (выпуск 1)]. www.maps-moscow.com. Проверено 5 июня 2015.
- ↑ [www.archnadzor.ru/?p=694 «Пушкинъ» против Пушкина] Статья на сайте движения «Архнадзор»
- ↑ 1 2 [community.livejournal.com/tver_bul/122662.html Возвращаясь к написанному: дом Романова, Голицын и....]. Тверской бульвар (4 ноября 2009). Проверено 3 ноября 2010. [www.webcitation.org/65l9Im08Q Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
- ↑ Архитектура Москвы 1910-1935 гг.. — Искусство-XXI век, 2012. — С. 64. — 356 с. — (Памятники архитектуры Москвы). — ISBN 978-5-98051-101-2.
- ↑ Вострышев М. И., Шокарев С. Ю. Москва. Все культурные и исторические памятники. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2009. — С. 113. — 512 с. — (Московские энциклопедии). — ISBN 978-5-699-31434-8.
Литература
- Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — М.: АСТ, 2009. — С. 327-341. — 446 с. — ISBN 978-5-17-057365-3.
- Сытин П. В. История московских улиц. — М.: Эксмо, 2008. — С. 301-309. — 512 с. — 5100 экз. — ISBN 978-5-699-24988-6.
Ссылки
|
Портал «Москва» |
|---|
- [youtube.com/watch?v=lkel3DmJ-M0 Тверской бульвар в кинохронике «Пробег кино-глаза» М.Кауфмана, И.Копалина, 1927 год, 00:00:38] на YouTube
- [maps.yandex.ru Карты Яндекс] — [maps.yandex.ru/?ll=37.601676%2C55.761158&spn=0.019999%2C0.008348&z=16&l=map&rl=0.011049000%2C-0.056523000~-0.0025150000%2C-0.0018090000~-0.0015270000%2C-0.0050640000~0.0015270000%2C-0.0019900000~0.0035030000%2C-0.0016280000~0.0044920000%2C-0.0017180000~0.0046710000%2C-0.0018090000~0.0065580000%2C-0.0028040000 Тверской бульвар]
- [maps.google.com Google Maps] — [maps.google.com/maps?f=q&source=s_q&hl=en&geocode=&q=%D0%A2%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B9+%D0%B1%D1%83%D0%BB%D1%8C%D0%B2%D0%B0%D1%80+%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D0%B0&sll=55.767321,37.61433&sspn=0.016248,0.036564&ie=UTF8&hq=&hnear=Russian+Federation,+administrativnyy+okrug+Tsentral%27nyy,+gorod+Moskva,+Tverskoy+bul%27var&t=h&z=16 Тверской бульвар]
- [www.kp.ru/daily/23162.5/24860/ Место, где пролегает Тверской бульвар, считалось гиблым]
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Тверской бульвар
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…
В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.
5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
