Театр Массимо

Театр Массимо (итал. Teatro Massimo) — оперный театр в Палермо, расположенный на площади Верди. Своё название он получил в честь короля Виктора Эммануила II. Он является крупнейшим в Италии и одним из самых больших в Европе, славящийся при этом своей превосходной акустикой.

В 1864 году по инициативе мэра Палермо был объявлен международный конкурс на проект строительства крупного оперного театра в городе, который должен был украсить облик столицы, и напоминал о недавнем национальном единстве Италии. В итоге архитектором был назначен Джованни Баттиста Филиппо Базиле, который начал строительство 12 января 1874 года. После первых этапов постройки строительство было заморожено на 8 лет, и лишь в 1890 году оно вновь возобновилось. Спустя год после этого Базиле умер и его дело продолжил его сын Эрнесто. 16 мая 1897 года, спустя 22 года после закладки фундамента, театр открылся для любителей оперы, презентовав в тот день оперу Джузеппе Верди «Фальстаф», дирижёром которой был Леопольдо Муньоне.

Базиле был вдохновлён древней сицилийской архитектурой и таким образом театр был сооружен в неоклассическом стиле, включая элементы греческих храмов. Зрительный зал, выполненный в стиле позднего ренессанса в классической форме подковы с семью ложами, вмещает в себя 3000 человек. Скульптуры бюстов великих композиторов для театра изваял итальянский скульптор Джусто Лива и его сыновья.

В 1974 году театр был закрыт на полную реставрацию, но из-за политической нестабильности в те годы и коррупции, она затянулась на 23 года. 12 мая 1997 года, за четыре дня до столетнего юбилея, театр вновь был открыт, но новый оперный сезон начался лишь спустя два года. Всё это время оперные постановки местной труппы показывались в двух небольших театрах по соседству.

Интересные факты

• Заключительные сцены фильма «Крёстный отец 3» снимались в театре Массимо.

Ссылки

• [www.teatromassimo.it/ Официальный сайт театра]  (итал.) (англ.)
• Театр Массимо: тематические медиафайлы на Викискладе

Отрывок, характеризующий Театр Массимо

Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…