Театр в Австралии

Искусство Австралии
Культура Австралии
Архитектура Рисование Кино Комиксы Кухня Танцы Литература Музыка Телевидение Театр Юмор

Австралийский театр является важной частью австралийской культуры. Театр пришел на континент с первыми поселенцами и развивался благодаря смешению культур аборигенов и англичан, впитав в себя лучшие традиции британских и ирландских театров. Австралийские драматурги и театральные художники имеют свой неповторимый колорит, известный во многих странах с тех пор, как в 1788 году культура нового континента была явлена миру.

В Австралии располагаются известные на весь мир австралийские театральные центры — Сиднейский оперный театр и Национальный институт драматического искусства^англ. Среди ярчайших представителей австралийской театральной сцены следует отметить Сэра Роберта Хелпмана^англ, Даму Джоан Сазерленд, Барри Хамфриса и Дэвида Вильямсона^англ, Кейт Бланшетт, Джеффри Раша и Джуди Дэвис.

Неоценимое влияние на австралийский театр оказало корробори — церемониальный танец австралийских аборигенов, история которого уходит далеко в прошлое к первым поселенцам (по оценкам ученых 40,000-60,000 лет назад).

История

Европейские традиции пришли на континент с первыми поселенцами в 1788 году. Самая первая постановка по пьесе ирландского драматурга Джорджа Фаркера «Офицер-вербовщик» (англ. The Recruiting Officer) была показана в 1789 году заключенными. Двумя столетиями позже история первых австралийских театральных постановок была описана в пьесе Тимберлейка Уэртенбейкера «В нашей стране хорошо» (англ. Our Country's Good), которая рассказывала об издевательствах надзирателей над актерами-заключенными. В основу пьесы был положен роман Томаса Кинели «Разыгрывающий» (англ. The Playmaker).

В 1837 году в Хобарте был открыт Королевский Театр, который является старейшим театром Австралии. Театр был широко известен во всем мире. Сэр Ноэл Кауард назвал его — театром мечты, а Лоуренс Оливье лично встал на его защиту, когда в 1940-х здание было под угрозой сноса.

После получения в 1901 году независимости, театр в Австралии стал мощным инструментом для обретения национальной самоидентификации. Первой пьесой, ставшей необычайно популярной, была пьеса Стила Рада «Наш выбор» (англ. On Our Selection), 1912 года, рассказывающая о крестьянской семье — пионерах среди первых поселенцев.

В 1904 году в Перте открылся «Театр Его Королевского Величества» (англ. His Majesty's Theatre). Здание является примером так называемой «Австралийской Театральной Архитектуры» периода правления короля Эдуарда VII. В том же стиле в 1924 году было построено здание Сиднейского Столичного Театра (англ. Grand Capitol Theatre), являющееся одним из лучших театральных залов Австралии.

В 1940-х годах Джон Энтилл написал музыку для своего знаменитого балета «Корробори», основанного на традиционном австралийском корробори. В течение 1950-х годов труппа с балетом гастролировала по всей Австралии. Во время «Австралийского Королевского Тура» его посмотрела королева Елизавета II. Этот балет был первой успешной попыткой слияния двух культур — западной и традиционной культуры аборигенов, которя до сих пор используется в различных театральных коллективах, таких как «Театр Танца Бангарра» (англ. Bangarra Dance Theatre).

В 1955 году «Юнион Театр» (англ. Union Theatre) пригласил начинающего актера Барри Хамфриса на гастроли по штату Виктория со спектаклем «Двенадцатая ночь». Во время ночных переездов из города в город, пока режиссёр Рэй Лоулер «Двенадцатой ночи» работал над новой пьесой «Лето семнадцатилетней куклы» (англ. Summer of the Seventeenth Doll), Хамфрис развлекал труппу придуманным им самим персонажем — домохозяйкой из пригорода Мельбурна Эдной Эвередж. Впоследствии, пьеса Лоулера и персонаж Хамфриса оказали неоценимое влияние на австралийский театр. В пьесе изображались характерные для Австралии типажи. По настоянию Лоулера, в конце 1955 года Хамфрис показал свою Даму Эдну на сцене учебного театра Мельбурнского университета. В 1956 году в Мельбурне должны были состояться Летние Олимпийские игры 1956 года, поэтому Эдна Эвередж рассказала свои соображения по поводу того, как нужно проводить эти игры. Персонаж имел оглушительный успех, а район Мельбурна — Муни Паундс, в котором якобы жила Дама Эдна, прославился на весь мир. Хамфрис покорил Лондонскую сцену, едва ему исполнилось 20 лет, участвуя в знаменитом мюзикле Лайонела Барта «Оливер!» (англ. Oliver!). Персонажи в исполнении Хамфриса — домохозяйка Эдна Эвередж, а позднее и вечно пьяный австралийский атташе по культуре Сэр Лес Паттерсон, были признаны настоящими иконами австралийской театральной сцены, как на родине актера, так и за её пределами, в Вест-Энде и на Бродвее.

Национальный Институт Драматического Искусства был создан в Сиднее в 1958 году. Среди его выпускников — Кейт Бланшетт, Тони Коллетт, Мел Гибсон и Баз Лурманн.

В 1960 году в Мельбурне началось строительство «Культурного Района» (англ. Melbourne Arts Precinct). Его основной частью стал построенный в 1973 году по проекту Роя Граундса «Центр культуры» (англ. Melbourne Arts Centre). В 1982 году в Центре открылся концертный зал «Хамер Холл» (англ. Hamer Hall), а в 1984 году были открыты театральные площадки. В настоящее время Центр культуры является домом для Мельбурнского Театра. На его сценах проходят выступления Мельбурнского Симфонического Оркестра, спектакли Оперы и Балета Австралии, а также выступления театральных коллективов со всего мира.

«Балет Австралии» (англ. The Australian Ballet) — самый известный театр классического балета в Австралии. Основан в 1962 году британской балериной Пегги Ван Прааг, и на сегодняшний день признан одним из основных театров мирового балета. Основная площадка театра располагается в Мельбурне. Репертуар театра представлен как классическими балетами, так и современными постановками хореографов из Австралии и других стран мира. К 2010 году театр представил примерно 200 представлений на лучших площадках Австралии — «Мельбурнский Центр Культуры», «Сиднейская Опера», «Фестивальная Площадка Аделаиды», «Театральный Центр Квинсленда».

В 1970 году в городе Аделаида началось строительство «Фестивальной Площадки» (англ. Adelaide Festival Centre) для проведения Театрального Фестиваля, директором которого стал Сэр Роберт Хелпман.

В 1973 году в Сиднее было построено одно из наиболее известных театральных зданий в мире — здание «Сиднейской Оперы» (англ. Sydney Opera House), которое стало домом для «Оперы Австралии» (англ. Opera Australia), дивой которой является знаменитая Джоан Сазерленд.

В 1978 году открылся один из известнейших театров Австралии — Сиднейский Театр, спектакли которого проходят на «Драматической сцене» Сиднейского Оперного Театра. Театр принес славу таким актерам, как Мел Гибсон, Джуди Дэвис, Хьюго Уивинг, Дэвид Венхам, и Тони Коллетт. В настоящее время художественными руководителями театра являются оскароносная актриса Кейт Бланшетт и её муж, драматург и режиссёр Эндрю Аптон.

В 1979 году два нищих молодых актера, исполнявших роли в постановке Сиднейского Театра «В ожидании Годо», снимали одну квартиру на двоих. Это были никому не известные Мел Гибсон и Джеффри Раш. Гибсон окончил Национальный Институт Драматического Искусства, где дебютировал на сцене вместе со своей однокурсницей Джуди Дэвис в студенческом спектакле «Ромео и Джульетта». В 1979 году к Гибсону приходит мировая слава после съемок в фильме «Безумный Макс». Раш в 1980-х присоединяется к труппе театра «Маяк» и приобретает репутацию самого востребованного театрального актера Австралии, пока в 1997 году не получает Оскар за Лучшую мужскую роль в фильме «Блеск».

В 1990 году была создана «Шекспировская Труппа Белла» (англ. Bell Shakespeare Company), которая сразу стала пользоваться большим успехом. Мюзиклы Джонни О’Кифа и Питера Аллена^англ пользовались огромным успехом. Мюзикл Аллена «The Boy from Oz»^англ принес премии Драма Деск и Тони актеру Хью Джекману.

Австралийские драматурги, такие как Дэвид Вильямсон^англ, Алан Сэймур^англ, Ник Энрайт^англ и Джастин Флеминг^англ часто обращались к темам важным для австралийцев. Так например, спектакль «Единственный день в году» (англ. The One Day of the Year) по пьесе Алана Сеймура, рассказывает о Дне АНЗАК — памятном дне поражения в Дарданелльской операции. В спектакле «Нджапартжьи Нджапартжьи» (англ. Ngapartji Ngapartji) по пьесе Скотта Рэнкина и Тревора Джемисона, рассказывается о воздействии ядерных испытаний в пустыне на народ Пинтжьянтжьятжьяра^англ. Спектакль является ярким примером смешения традиционной культуры австралийских аборигенов с греческой, афганской, японской и новозеландской культурой.

Театральные труппы

Профессиональные

• «Шекспировская Труппа Белла»
• Театр «Чёрный Лебедь»
• Театр «Берег»
• Театр «Труппа B»
• Театр «Гриффин»
• Музыкальный театр «Кукабара»
• Театр «Ящик»
• Театр «Мама»
• Лейт Уоррен и танцоры
• Театр «Элеватор»
• Мельбурнский Театр
• Театр «Игровая Площадка»
• Квинслендский Театр
• Неугомонная Танцевальная Труппа
• Государственный Театр Южной Австралии
• Сиднейский Театр
• Театр «Двенадцатая Ночь»
• Театр «Тропическое Солнце»
• Театр «Мельница»

Антрепризы

• Разрушающийся театр
• Театр «Пример»
• Театр «Жёлтая трава»

Любительские

• Репертуарный Театр Аделаиды
• Брисбенский Театр Искусств
• Труппа Семи Театров
• Театр Юных Актёров
• Независимый Театр
• Музыкальный Театр «PLOS»
• Репертуарный Театр Тувумбы
• Театр-студия Вуллонгонга

Музыкальные театры

• Камерный Театр

Цирки

• «Circa», Брисбен
• «Circus Oz»
• Цирк «Кейдж»
• «OzFrank», Брисбен
• «Zen Zen Zo», Брисбен

Оперные театры

• Австралийский Оперный Театр
• Оперный Театр Квинсленда
• Государственный Оперный Театр Южной Австралии
• Оперный Театр Виктории
• Оперный Театр Западной Австралии
• Оперный Театр «Джей Си Вильямсона»

Театральное образование

• Национальный Институт Драматического Искусства
• Академия Театрального искусства
• Западно-Австралийская Академия Театрального Искусства
• Колледж Искусств штата Виктория
• Национальный Цирковой Институт
• Колледж Искусств Аделаиды
• Театральный Факультет Университета Флиндерс
• Австралийский Институт Музыки

Отрывок, характеризующий Театр в Австралии

Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.