Текели, Пётр Абрамович

Пётр Абрамович Текели

Пётр Абрамович Текели, также Текелли; Текели-Попович (серб. Поповић Текелија; 1720, Сербия — 1793, Александровск, Херсонской губернии) — генерал-аншеф, участник многих войн, сжег Запорожскую Сечь.

Родился в старинной сербской дворянской семье Текели. Военную службу начал в Австрии, принимал участие в войне за австрийское наследство. В 1747 году переселился в Россию, был принят в войска в звании поручика.

Семилетняя война

Начал Семилетнюю войну секунд-майором, 19 (30) августа отличился в сражении при Гросс-Егерсдорфе, во время которого был ранен. За участие в бомбардировке крепости Кюстрин получил звание подполковника, участник битв при Цорндорфе, при Пальциге и Кунерсдорфского сражения, а также Берлинской экспедиции 1760 года, где отличился при разгроме арьергарда отступавшего в Шпандау корпуса генерала Гюльзена (ему удалось захватить 2 пушки и более сотни пленных). Командуя гусарами, неоднократно побеждал в «шармицелях» т. н. «малой войны», так, 2 (13) октября 1761 он со своим отрядом под местечком Гольнау разбил отряд пруссаков, шедший из Штеттина к Кольбергу с запасами пороха и бомб, овладел обозом и военными снарядами. Последние месяцы Семилетней войны прослужил под начальством Румянцева, играл заметную роль при осаде Кольберга. После войны за свои в ней заслуги был произведён в полковники.

Русско-турецкая война 1768—1774 годов

При Екатерине II в 1764—1768 годах сражался в Польше против конфедератов и «за благоразумныя распоряжения» заслужил похвалу от военной коллегии вместе со званием бригадира.

С начала турецкой войны вновь на передовой: в 1769 году участвует в ряде битв под Хотином, вместе с остальной армией вступил в пределы Валахии, в январе 1770 года, командуя правым флангом, был в битве при Фокшанах, в том же месяце разбил турок при Браилове, а в феврале — под Журжей; летом принял деятельное участие в в генеральных сражениях, происшедших в июле-августе, отличился, отбив у неприятеля взятое им раньше русское знамя. За всё это был награждён званием генерал-майора и орденом св. Анны 1-й степени. В 1771 году командовал авангардом генерал-фельдмаршала графа Румянцева, состоявшим из 7 батальонов пехоты и трёх полков конницы. Совместно с генералом Эссеном сразился в составе 8-тысячного отряда при урочище Попешти с 45-тысячной турецкой армией и, несмотря на малочисленность, сумел отбросить её, овладев 14 орудиями и взяв в плен до 2000 человек.

В последующие годы был во многих более или менее крупных сражениях, в одном из них овладев несколькими десятками пушек и всем обозом верховного визиря. 17 (28) марта 1774 был произведён в генерал-поручики, а в декабре того же года награждён орденом св. Георгия 3-й степени.

Усмиритель «своеволия» запорожцев

После окончания войны с Турцией и заключения Кючук-Кайнарджийского мира командует, в отсутствие князя Потёмкина, войсками, расположенными в Новороссийском крае.

Желая положить конец своеволию запорожских казаков, Екатерина II в мае 1775 года повелела ему ликвидировать Запорожскую Сечь. Текели во главе значительных сил немедля выступил в поход из крепости Святой Елисаветы, где тогда квартировал. Уже 25 мая он занял основные стратегические пункты Войска Запорожского, с конно-пехотной дивизией и артиллерией подошел к самой Сечи, вызвал к себе всех старшин и зачитал им царский манифест. Несколько дней казаки бурно спорили. Кто-то советовал покориться, кто-то настаивал на сопротивлении. Надо отдать должное выдержке и дипломатическому такту Текели: в значительной степени благодаря им дело завершилось без пролития крови — Сечь склонилась пред волей императрицы, пожаловавшей Петра Абрамовича за «запорожское стояние» орденом св. Александра Невского.

Предание говорит, что за усмирение Сечи Екатерина II предложила Текели самому выбрать себе любую награду. Он же лаконически ответил: «Прости Хорвата» (к тому времени Иван Хорват, земляк и друг Текели, основатель Новой Сербии, уличенный в многочисленных злоупотреблениях, был лишен всех чинов и сослан в Вологду). Заступничество Петра Абрамовича помогло — Иван Хорват был помилован Екатериной II 3 декабря 1775 г., ему был возвращён воинский чин, его имения и позволено проживать в них. С 1776 г. Хорват мирно жил в своих владениях, где и скончался.

В конце жизненного пути

После уничтожения независимости Сечи был назначен главнокомандующим 18-тысячной армией, охранявшей безопасность русских границ на восточном берегу Чёрного моря. В 1786 году был пожалован в генерал-аншефы, в следующем году назначен шефом Нижегородского драгунского полка, а в апреле 1789 года, отягчённый годами и болезнями, подал прошение об отставке, которую и получил. Незадолго перед смертью в 1793 году ослеп.

До нас дошел текст эпитафии с могилы Текели в новомиргородском Николаевском соборе. Придел собора во имя первоверховных апостолов Петра и Павла обустраивался и благоукрашался на средства Петра Абрамовича, потому-то его и похоронили здесь. В 1938 году собор взорвали, могилу генерала, где ещё сохранялись фрагменты мундира с золотым шитьем, разорили. Публикуемый ниже текст начертан на древнем холсте, ныне находящемся в Кировоградском областном краеведческом музее, — всего двадцать с трудом читаемых строк (орфография XVIII века приведена в соответствие с современными нормами): «Генерал-аншеф Петр Аврамов сын Текелий нации славено-сербской родился Венгерского королевства в городе Араде 1720-го года. Будучи в римской императорской королевской службе по 1747 год, в том году вступил в российскую императорскую военную службу и, продолжая оную усерднейшим и похвальнейшим образом и отличась мужеством и храбростию во всю Прусскую войну, в польской экспедиции и в двух прошедших турецких походах, при истреблении бывшей Запорожской Сечи и при усмирении бунтующихся разных горских народов, достиг до сего достохвально и знаменитого чина заслужил от её императорского величества. Монаршии благоволении и разные жалование ему императорские ордена, а именно Александра Невского, святого великомученика и победоносца Георгия, святого равноапостольного князя Владимира первой степени и велико-герцогского Голштинского святой Анны. Сего 1792-го года апреля 25 дня в 11-м часу пополунощи на 73-м году от рождения своего скончался».

Безымянный автор биографии Текели в «Русском биографическом словаре А. А. Половцова», характеризуя Текели, как человека, приводит отзыв о нём фельдмаршала Суворова: «Помню, помню,— говорил как-то знаменитый полководец,— сего любезнаго моего сослуживца, усача-гусара и рубаку-наездника, гордившегося сходством с Петром Великим, с портретом которого и умер. Его вздумал один миролюбивый предводитель уклонить по каким-то политическим видам от нападения, но он, сказав ему: „Политыка, политыка, а рубатыся треба“ — бросился на неприятеля, разбил его и, возвратясь к миролюбивому китайцу, произнес: „А що твоя папира?“. Я бы (то есть Суворов) воевал с Текелли без бумаги: он с саблею, а я со штыком». И ещё две черты характера Текели сохранились в памяти современников: великодушие и… болезненная ревнивость: «…в Украине, в народных слоях, рассказывается по преданию, будто Т(екели), вступивший в брак в преклонных годах, сильно ревновал свою молодую, красивую жену и никуда не позволял ей отлучаться; именно с этим случаем связывается происхождение и доныне известной украинской песенки „Ой під вишнею, під черешнею“, кончающуюся адресованными Т(екели) его женою словами: „Ой ти, старий дідуган, ізогнувся як дуга, а я, молоденька, гуляти раденька“».

Литература

• Бантыш-Каменский Д. Н. Словарь достопамятных людей земли русской…, в 5 частях. — М.: Университетская типография, 1836.
• Масловский Д. Ф. Русская армия в Семилетнюю войну. — Вып. 2. — М.: Типография В. Березовского, 1891.
• Текелли, Петр Абрамович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• В. Петраков, К. Шляховой. Усмиритель запорожской сечи.
• www.rastko.rs/rastko-ukr/istorija/2003-ns/vpetrakov.pdf

Отрывок, характеризующий Текели, Пётр Абрамович

После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.