Текстология Нового Завета

Текстология Нового Завета — одно из направлений библеистики, занимающееся вопросами создания и распространения новозаветных книг в древности, описанием наиболее важных рукописных документов, содержащих текст Нового Завета, а также историей критики текста Нового Завета.

История критики текста Нового Завета

При всём многообразии рукописей Нового Завета в них можно выделить некоторые черты, свидетельствующие о месте распространения или возникновения. Теория происхождения и развития новозаветного текста претерпевала изменения вместе с развитием текстологии.

Три типа текста, выделенных ещё в XIX веке Землером, всё ещё являются основой практически всех заслуживающих внимание попыток реконструкции истории текста. Эти три типа — византийский, западный и александрийский. Эти типы имеют также другие названия. Византийский иначе называется сирийским, традиционным, церковным, или текстом большинства. Западный текст иначе называют D-текстом, а Александрийский — оригинальным, нейтральным (у Хорта-Весткота), или прото-александрийским. Но за различными названиями в разных теориях скрываются три основных типа текста, существование которых учёными сегодня не обсуждается. Обсуждаются их соотношение и происхождение. Приводятся аргументы в пользу близости к оригиналу каждого из этих типов, и иногда одинаковые аргументы приводят к совершенно противоположным выводам о первоначальной истории текста.

Родоначальники новозаветной текстологии

Впервые попытку сгруппировать рукописи Нового Завета предпринял в начале XVIII века Иоганн Альбрехт Бенгель, начавший развивать методологию текстологического исследования. Бенгель выделил две большие группы («народы») рукописей: «азиатскую» (включающую рукописи более позднего времени, происходившие из Константинополя и близлежащих районов) и «африканскую» (в которую вошли рукописи двух подгрупп, представленных Александрийским кодексом и старолатинским текстом). Именно этот аспект исследований Бенгеля получил развитие в трудах его последователей, разрабатывавших концепции учёного в XVIII и XIX веке. Трудами именно в данной области известны Землер, Гризбах и некоторые другие текстологи того времени.

Немецкий учёный Землер развил теорию Бенгеля, предложив названия «восточная» и «западная» группы и указав, что эти группы восходят к редакциям, подготовленным Лукианом Антиохийским и Оригеном соответственно. Впоследствии, в результате расширения исследований в области текстологии, взгляды учёного претерпели изменение, и в работе Apparatus ad liberalem Novi Testamenti interpretationem, изданной в Halle в 1767 году Землер предложил деление новозаветных рукописей на александрийскую (восходящую к Оригену и отражённую сирийским, эфиопским и бохейрским переводами), восточную (бытовавшую в Антиохийской и Константинопольской Церквях) и западную (отражённую в латинском переводе и в патристических сочинениях) группы.

Развитие новозаветной текстологии

Основы современной научной текстологии Нового Завета были заложены во второй половине XVIII века Иоганном Якобом Гризбахом, изучившим историю передачи новозаветного текста в античном мире и развившим теорию Бенгеля и Землера о распределении рукописей по различным рецензиям. Немецкий учёный выделил александрийскую (восходящую к Оригену), западную (представленную кодексом D, латинскими переводами, частью сирийской Пешитты и арабских переводов) и византийскую рецензии. Последняя, по мнению Гризбаха, являлась позднейшей компиляцией двух первых и была представлена кодексом А (Евангелия) и большим количеством поздних унциальных и минускульных рукописей и большей частью патристических цитат.

Группировка рукописей и создание стемм

В 1831 году Карл Лахманн направил усилия текстологов на новый путь, впервые применив генеалогический метод исследования рукописей. Теперь учёные не просто группировали рукописи, пытаясь восстановить историю текста, а создавали стеммы, генеалогию конкретных рукописей Нового Завета. Следующим этапом в разработке теории типов новозаветного текста можно считать работу двух британских текстологов, Весткота и Хорта, успешно совместивших методы группировки рукописей и создания стемм. Это и позволило им создать первую по-настоящему успешную и всестороннюю реконструкцию истории передачи новозаветного текста. Подготовленное Весткотом и Хортом критическое издание «The New Testament in the Original Greek» было выпущено в 1881 году. Первый том издания содержал греческий текст, а во второй том вошли введения и приложения, в которых излагались принципы текстологии и обсуждались спорные места. Учёные не стремились сделать коллации манускриптов, а использовали собрание разночтений, развив при этом методологию, разработанную Гризбахом и применив её к источникам новозаветного текста. На основе изучения отношений между источниками Весткот и Хорт выделили четыре основных типа текста: нейтральный (или промежуточный, наиболее близкий к первоначальному оригиналу), александрийский (испытавший на себе влияние греческой литературной школы), западный (неустойчивый и нестабильный текст бродячих проповедников), и сирийский, выделившийся позднее всех других типов.

До появления издания Хорта-Весткота главной задачей учёных-текстологов было показать ошибочность представления, согласно которому более поздние рукописи (по сути, Textus Receptus) представляют оригинальный текст Нового Завета. Весткоту и Хорту это удалось. Таким образом, внимание последующих учёных почти полностью приковано к до-византийскому тексту, бытовавшему до 4 в. Хотя в XX веке предпринимались попытки доказать оригинальность византийского текста на основе новых данных, ни одна из них не получила признания. Как указывает в своей статье современный исследователь J. Petzer,

«Никто из современных защитников оригинальности византийского текста не смог привнести новых данных, свидетельствовавших бы в пользу последнего. Внимания заслуживает разве что попытка Harry Sturz показать, что многие чтения, прежде считавшиеся типично византийскими и таким образом позднего происхождения, были обнаружены в древних папирусах. <…> Но любой тип текста — это не мозаика из различных чтений, но их определённое сочетание, и в целом византийский тип текста засвидетельствован в рукописях не ранее III века».

ХХ век

Ещё одна попытка реконструкции истории новозаветного текста принадлежит фон Зодену, подготовившему самое фундаментальное издание греческого текста Нового Завета в XX веке (1913 г.). Благодаря помощи учеников, ему удалось собрать и изучить коллации огромного числа доселе неисследованных рукописей. Однако его труд не оказал большого влияния на новозаветную текстологию, так как в своём издании он применил новую, разработанную им самим и крайне сложную систему обозначения рукописей, указывавшую на дату появления, содержание и тип каждого документа. В критическом аппарате также отражена классификация типов текста рукописей, содержащих Евангелия. Эта классификация основана на рассмотрении основных текстовых характеристик, на форме текста перикопы о грешнице, и на разбивке по главам, приложенной к ним. С помощью этих критериев учёный разделил источники на три основных группы: койне, исихиевскую и иерусалимскую редакции.

Литература

• Алексеев А. А. [www.krotov.info/library/01_a/le/kseev.htm Текстология славянской Библии СПб, 1999.]
• Мецгер Б. М. [www.krotov.info/libr_min/m/metzger/met_01.html Текстология Нового Завета. М., 1996.]
• Aland, B; Delobel, J New Testament Textual Criticism, Exegesis, and Early Church History, 1994
• Epp, E. J.; Fee, G. D. Studies in the Theory and Method of New Testament Textual Criticism
• Semler. Apparatus ad liberalem Novi Testamenti interpretationem Halle, 1767
• Hort, Westcott The New Testament in the Original Greek 1881
• J.N. Birdsall, The Recent History of NT Textual Criticism, from Westcott and Hort to the Present, ANRW II, 26.1, Berlin-New York 1992 pp 182—184

См. также

• Александрийский тип текста
• Кесарийский тип текста
• Западный тип текста
• Textus Receptus
• Византийский тип текста

Отрывок, характеризующий Текстология Нового Завета

Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]