Телстар

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Телстар
Telstar
Производитель

Bell Telephone Laboratories

Задачи

спутниковая связь

Спутник

Земли

Запуск

10 июля 1962 08:35:00 UTC

Ракета-носитель

Дельта

Стартовая площадка

База ВВС США на мысе Канаверал

NSSDC ID

[nssdc.gsfc.nasa.gov/nmc/spacecraftOrbit.do?id=1962-029A 1962-029A]

SCN

[www.n2yo.com/satellite/?s=00340 00340]

Технические характеристики
Масса

171 кг

Размеры

диаметр: 88 см

Элементы орбиты
Эксцентриситет

0,24186

Наклонение

44,8°

Период обращения

157,7 мин

Апоцентр

5632 км

Перицентр

952 км

Телстар (англ. Telstar) — американский искусственный спутник Земли, выведенный на орбиту 10 июля 1962. Стал первым активным спутником связи; запущенный до него в 1960 аппарат Echo был лишь пассивным отражателем радиоволн. Телстар обеспечивал двустороннюю телефонную связь по 60 каналам или трансляцию одной телевизионной программы. Вышел из строя 21 февраля 1963, однако находится на орбите до сих пор.

Позже название «Телстар» было дано нескольким телевизионным спутникам.





Разработка и конструкция

Создание Телстара было частью соглашения по развитию спутниковой связи, заключённого AT&T, Bell Telephone Laboratories, NASA, британскими и французскими государственными почтовыми и телеграфными службами. Собственником спутника была AT&T. Bell Telephone Laboratories построила наземную передающую станцию в городке Андовер[en] (штат Мэн) и заключила контракт с NASA на запуск космических аппаратов. Цена запуска составляла 3 млн долларов, независимо от его результата.

Спутник был создан сотрудниками Bell Telephone Laboratories в 19601962 годах. Проект разработал Джон Пирс, транзисторы и солнечные батареи — Джеймс Эрли. Спутник имел сферическую форму с диаметром 88 см, весил он 77 кг. Со всех сторон он был покрыт солнечными батареями. Телстар был оснащён одной винтообразной антенной, принимавшей сигналы с земли и множеством передатчиков, расположенных по «экватору» спутника.

Помимо станции в Андовере, сигналами со спутником обменивались наземные станции в Корнуолле (использовалась BBC) и Кот-д’Арморе.

Использование

Телстар был выведен на орбиту ракетой-носителем Дельта, запущенной 10 июля 1962 с мыса Канаверал. Он совершал один виток за 2 часа 37 минут, наклонение орбиты по отношению к плоскости экватора составляло 45°, так что вести трансатлантическую передачу сигнала спутник мог лишь 20 минут в течение витка. Перигей орбиты составлял 952 км, апогей — 5632 км.

Передача пробного телевизионного сигнала состоялась уже в день запуска. 23 июля через спутник были переданы телефонный разговор, факс, телевизионный сигнал (как прямое вещание, так и в записи). Трансатлантическую пресс-конференцию через Телстар провёл президент США Джон Кеннеди.

Накануне запуска спутника США провели подрыв ядерного заряда на большой высоте в рамках проекта Starfish Prime. Заряженные частицы, появившиеся в результате взрыва, были захвачены магнитосферой Земли, в результате чего их концентрация в искусственном радиационном поясе Земли увеличилась на 2-3 порядка. Воздействие радиационного пояса привело к очень быстрой деградации солнечных батарей и электроники спутника, в результате он прекратил работу в начале декабря 1962. В начале января удалось восстановить работу, однако 21 февраля 1963 спутник окончательно вышел из строя.

Другие спутники, носившие имя «Телстар»

Интересные факты

В честь Телстара был назван официальный мяч Чемпионат мира по футболу 1970 в Мексике — Adidas Telstar. При разработке дизайна мяча использовали внешний вид спутника[1].

Напишите отзыв о статье "Телстар"

Примечания

  1. Марк Трейнер. [iipdigital.usembassy.gov/st/russian/article/2012/07/201207169080.html Спутник Telstar открыл эпоху глобальных коммуникаций]. Бюро международных информационных программ (16 июля 2012). Проверено 5 апреля 2014.

Ссылки по теме

  • [kpk-user.ru/articles/1207-istorija-vozniknovenija-telefona-i-mobilnojj.html Статья «История возникновения телефона и мобильной связи»]

Отрывок, характеризующий Телстар

Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.