Тема (телепрограмма)
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
| Тема | |
 Логотип передачи (1992-1995) | |
| Жанр | |
|---|---|
| Автор(ы) | |
| Режиссёр(ы) |
Татьяна Дмитракова (1992—2000) |
| Сценарист(ы) |
Влад Листьев |
| Производство |
Телекомпания ВИD (1992-2000) |
| Ведущий(е) |
Владислав Листьев (с 31 января 1992 по 27 апреля 1994 года) |
| Завершающая тема |
«Жара» (муз. композиция), «Black or White», и другие... |
| Композитор | |
| Страна производства | |
| Язык | |
| Количество сезонов |
10 |
| Количество выпусков |
Более 416 выпусков (из них 56 известных выпусков) |
| Производство | |
| Продюсер(ы) |
Владислав Листьев, Андрей Чикирис, Татьяна Фонина, Андрей Разбаш |
| Исполнительный продюсер(ы) |
Марго Кржижевская (1992—1993) |
| Руководитель(и) программы |
Владислав Листьев (1992—1995) |
| Место съёмок | |
| Продолжительность |
45 минут |
| Вещание | |
| Телеканал(ы) | |
| Формат изображения | |
| Формат звука | |
| Период трансляции | |
| Премьерные показы | |
| Повторные показы |
1995 2005 2006-н.в. 2012-н.в. |
| Хронология | |
| Похожие передачи | |
| Ссылки | |
| [web.archive.org/web/19990203045747/www.vid.ru/programs/tema/ Официальный сайт в архиве интернета] | |
Тема — одна из первых российских программ в жанре ток-шоу. Производилась телекомпанией ВИD. В студии зрители и гости программы обсуждали актуальные проблемы современности, вели разговор о том, что интересно всем. С 31 января 1992 по 28 марта 1995 года передача выходила в эфир на 1-м канале Останкино, а с 4 апреля 1995 по 4 марта 2000 года на ОРТ.
Содержание
Эфирное время
С 31 января по 28 февраля 1992 года выходила по пятницам в рубрике «ВИD представляет», а с 10 марта по 19 мая 1992 года во вторник от 21:45 до 23 часов, а с 26 мая 1992 по 28 марта 1995 года в 20:00.
С 4 апреля 1995 по 29 сентября 1998 года продолжала выходить по вторникам в 20:00 (с 4 октября 1995 также повторы по средам в 10:00). С 6 октября 1998 по 26 октября 1999 года по вторникам в 19:15. С 13 ноября 1999 по 4 марта 2000 года — по субботам в 15:10 и 17:20.
Ведущие
За историю программы сменилось трое ведущих.
С 31 января 1992 по 27 апреля 1994 года программу вел Владислав Листьев.
В связи с его уходом в программу «Час пик» 4 мая 1994 года ведущей стала Лидия Иванова (вела программу по 28 марта 1995 года).
После ухода в результате конфликта с коллективом передачи Ивановой[1] тогдашний руководитель программы Андрей Чикирис[1] предложил в качестве ведущего своего приятеля — молодого журналиста Дмитрия Менделеева[1]. Он вёл передачу с 4 апреля 1995 по 24 сентября 1996 года. По утверждению Е. Додолева, Менделеев был уволен Андреем Разбашем с текстом: «Ты уже год ведёшь самое раскрученное шоу в стране, а тебя даже в останкинских коридорах не узнают»[1]. После увольнения журналист работал на НТВ редактором международной информации.
С 1 октября 1996 года Дмитрий Менделеев был в отпуске, после чего ведущим был известный кинорежиссёр и шоумен Юлий Гусман. Однако в апреле 1999-го года появилась информация, что Гусман может уйти с поста ведущего ток-шоу, и его заменит генеральный продюсер телекомпании «ВИД» Андрей Разбаш, поскольку Юлий Соломонович запускал своё собственное ток-шоу «Вечер с Юлием Гусманом», и по его же словам, «совмещать работу над двумя проектами будет физически невозможно, поэтому он с удовольствием введет в „Тему“ нового ведущего»[2]. Но никакой замены ведущего не произошло, и Гусман вёл «Тему» до самого её закрытия в марте 2000-го года[3].
Гости программы и темы выпусков
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 13 апреля 2015 года. |
- «Развод семей. Почему при разводе дети чаще остаются жить с матерями?» (31 января 1992)
- «Манекенщики». Катя Кириллова — манекенщица. (I-квартал 1992)
- «Расизм в России». Джеймс Патерсон — поэт, и Эдгар Нитобург — этнограф. (I-квартал 1992)
- «Богач, бедняк». Ирина Хакамада — главный эксперт Российской Товарно-сырьевой биржи и Инвестиционной компании «Ренака», и Владимир Столяров — председатель акционерных обществ (Весна 1992)
- «Изменение внешности и пола». Алексей Окулов — хирург (Москва), Александр Бухановский — психиатр (Ростов-на-Дону), и Игорь Вульф — хирург-косметолог (Москва) (Весна 1992)
- «Женщины, которые не хотят иметь детей» (Весна 1992)
- «Комплексы». Ольга Евдокимова — биолог, и Адольф Хараш — психолог (28.04.1992)
- Александр Михлин — профессор права, полковник МВД («По обе стороны закона», 5.05.1992)
- Геннадий Молчанов — бывший заключенный, ведущий радиопередачи для осужденных («По обе стороны закона», 5.05.1992)
- Георгий Крупин — психолог. («Жестокость в семье», 12.05.1992)
- Клавдия Кононова («Бриллиантовые свадьбы», 19.05.1992)
- Фёдор Кононов («Бриллиантовые свадьбы», 19.05.1992)
- Мария Шукшина («Дети знаменитостей», 26.05.1992)
- Александр Донской («Дети знаменитостей», 26.05.1992)
- Алан Чумак («Биополе», 9.06.1992)
- Владимир Лебедев — профессор, директор («Биополе», 9.06.1992)
- Ирина Корчанига — генеральный директор центра Новая женщина («Склонение к сожительству на работе», 16.06.1992)
- Юлия Поспелова — студентка МГУ («Склонение к сожительству на работе», 16.06.1992)
- Юрий Дубягин — полковник милиции. («Смертная казнь», 23.06.1992)
- Анатолий Кононов — судья Конституционного суда. («Смертная казнь», 23.06.1992)
- «О детях, которые родились в России в пробирках». (30.6.1992)
- Сергей Агарков — Генеральный секретарь сексологической ассоциации «Культура и здоровье». («Легализация проституции», июль 1992)
- Валентина Попова — руководитель центра формирования сексуальной культуры. («Легализация проституции», июль 1992)
- Вячеслав Огородников — генерал-майор милиции («Легализация ношения и хранения оружия», лето 1992)
- Данил Корецкий — полковник милиции («Легализация ношения и хранения оружия», лето 1992)
- «Нудизм/Натуризм». Светлана Савильева — член общества Московских нудистов/натуристов и Игорь Незовибатько — Председатель общества Московских нудистов/натуристов. (Натуризм, 8.09.1992)
- Алексей Пьянов — главный редактор журнала «Крокодил». («Юмор, как средство выжить сегодня», 09.1992)
- Юрий Никулин («Юмор, как средство выжить сегодня», 09.1992)
- Михаил Задорнов («Юмор, как средство выжиь сегодня», 09.1992)
- Отец Артемий Владимиров (Смерть, осень 1992)
- Рудольф Баландин — писатель (Смерть, осень 1992)
- Дмитрий Логис, 13 лет, Архангельск (Дети и бизнес, осень 1992)
- Вера Максимова — первый вице-премьер Российского общего правительства животным (Человек и собака, осень 1992)
- Любовь Яковлева — председатель комитета женщин-инвалидов, участниц афганской войны вольнонаёмного состава «Аника». («Женщины и армия», осень 1992)
- Валентина Нерябина — помощник начальника отдела информации по работе с семьями военнослужащих Московского военного округа. («Женщины и армия», осень 1992)
- Андрей Никитин — генеральный директор юридического объединения «БАНСО» («Приватизация», осень 1992).
- Валерий Комиссаров — генеральный директор концерна «Красная площадь» («Приватизация», осень 1992).
- Владимир Стародубов — заместитель министра здравоохранения России (Платная медицина, вторая половина 1992)
- Михаил Кузьменко — председатель центрального комитета профсоюза работников здравоохранения России (Платная медицина, вторая половина 1992)
- Людмила Бушина — безработная. (11.1992)
- Игорь Заславский — генеральный директор департамента труда и занятостей правительства Москвы. (Безработица, 11.1992)
- Владимир Шахиджанян — журналист, психолог. («Свободная любовь», 11.1992)
- Михаил Толстой — председатель комиссии по вопросам российского зарубежья Президиума Верховного Совета России (Закон о въезде и выезде, 12.1992)
- Василий Виноградов — начальник консульской службы МИД России (Закон о въезде и выезде, 12.1992)
- Агарон Асатур — зам. начальник консульской службы МИД России (Закон о въезде и выезде, 12.1992)
- Анатолий Хренцов. «Холостяки» (29.12.1992)
- Владимир Свердлов. «Холостяки» (29.12.1992)
- Михаил Ходорковский — председатель Совета директоров банка МЕНАТЕП. (Деньги, зима 1993)
- Александр Хандруев — заместитель Председателя Центрального банка России. (Деньги, зима 1993)
- Зураб Чавчавадзе — член руководства Российского Дворянского собрания. (Дворянство, зима 1993)
- Станислав Думин — председатель историко-родословного сообщества. (Дворянство, зима 1993)
- Галина Плешкова — директор Московского комбината виноградных и десертных вин (Пьянство, 1993)
- Леонид Шаров — главный редактор газеты «Криминальная хроника», юрист, в прошлом сотрудник журнала «Трезвость и культура». (Пьянство, 1993)
- Гарри Каспаров — шахматист. (1993)
- Карина Гюльазизова — психоаналитик. («Умеем ли мы делать детей?», 1993)
- Олег Тютин — альтернативный акушер. («Умеем ли мы делать детей?», 1993)
- Юрий Новиченко — подполковник ВС Азербайджана (Наёмники, 1993)
- Алахверды Нуриев — полковник, Управляющий делами МО Азербайджана (Наёмники, 1993)
- Алла Пугачёва (9 марта 1993)
- Константин Райкин (Таланты и поклонники, весна 1993)
- Богдан Титомир (Таланты и поклонники, весна 1993)
- Вениамин Соколов (Референдум, 25.04.1993)
- Владимир Шумейко (Референдум, 25.04.1993)
- Марина Бутовская — антрополог и приматолог. (Снежный человек, 1993)
- Михаил Трахтенгерц — Криптозоолог[4] (Снежный человек, 1993)
- Андрей Макаревич (1993).
- «Наёмные убийцы, или убийства по заказам». Владимир Петухов и Борис Утехин (1993).
- Хроника недавних событий сентября-октября 1993 года. Свидетели этого столкновения. (5-12 октября 1993)
- Неизвестные гости (Жизнь после смерти, октябрь 1993)
- Лидия Иванова (Эмансипация, 1993)
- Марк Кабаков — писатель («Русский язык», лето 1994)
- Александр Лаэртский — Поэт, композитор, певец («Русский язык», лето 1994)
- Мария Арбатова (Мужчины и женщины — что мы думаем друг о друге?, 1994)
- Андрей Бабушкин — директор общества попечителей тюремных учреждений. (Шаг из тюрьмы, 1994)
- Вячеслав Сильвестров — полковник милиции, доктор юридических наук, заместитель начальника научно-следовательского института МВД России. (Шаг из тюрьмы, 1994)
- Александр Новиков — Автор-Исполнитель, певец и композитор. (Шаг из тюрьмы, 1994)
- Крах МММ. Обманутые вкладчики. (Август 1994, один из последних выпусков программы, которого вёл Влад Листьев)
- Вадим Жук (Наш вес — это наше богатство или болезнь?, 1994)
- Александр Иванов (Наш вес — это наше богатство или болезнь?, 1994)
- «50-летие Победы в Великой Отечественной войне». Ветераны Великой Отечественной войны (9 мая 1995)
- «Антиалкогольная кампания: 10 лет спустя». 1995
- «15 летие памяти Владимира Высоцкого». Булат Окуджава (?), друзья и коллеги В. Высоцкого. (25.7.1995)
- Двойники (между апрелем и сентябрём 1995)
- Война в Чечне: эпизод 1995 года (часть — Теракт в Будённовске). Свидетели, военнослужащие, сами Чеченцы. (середина осени — декабрь 1995)
- Группа ДДТ — Юрий Шевчук (осень 1995)
- Эльдар Рязанов (20 летний юбилей «Иронии Судьбы», 26.12.1995)
- Эмиль Брагинский (20 летний юбилей «Иронии Судьбы», 26.12.1995)
- Владимир Нахабцев (20 летний юбилей «Иронии Судьбы», 26.12.1995)
- Александр Белявский (20 летний юбилей «Иронии Судьбы», 26.12.1995)
- Сергей Никитин (20 летний юбилей «Иронии Судьбы», 26.12.1995)
- Барбара Брыльска (20 летний юбилей «Иронии Судьбы», 26.12.1995)
- «Бездомные животные». Елена Маруева — Центр этичного отношения к животным врач-ветеринар и Александр Ткачев — Кандидат ветеринарных наук. (зима 1996)
- Война в Чечне: эпизод 1996 года (части — Теракт в Кизляре, Первомайский). Свидетели, военнослужащие, сами Чеченцы. (Первая половина 1996)
- Ляля Михай — актриса, гадалка (Цыгане, 1996)
- Николай Сличенко — художественный руководитель театра «Ромэн» (Цыгане, 1996)
- Владислав Деметер — хормейстер театра «Ромэн», вице-президент культурного цыганского центра (Цыгане, 1996)
- Филипп Киркоров (1996)
- Выборы Президента России (Ельцин — Зюганов). Кандидаты в Президенты России (предположительно — Владимир Жириновский, Александр Лебедь, Григорий Явлинский, Павел Грачёв) и их доверенные лица. (июнь 1996)
- Михаил Жванецкий и другие гости («Выборы-96», I-половина лета 1996)
- Летние Олимпийские Игры в Атланте. Спортсмены и атлеты. (июль 1996)
- Августовский путч, 5 лет спустя. Бывшие организаторы по делу ГКЧП и их члены (предположительно Геннадий Янаев, Олег Бакланов, Валентин Павлов, Дмитрий Язов). (20 августа 1996)
- Людмила Тимофеева — психолог Международного центра натуризма. (27.08.1996)
- Игорь Незовибатько — координатор свободной ассоциации натуристов в России. (27.08.1996)
- Сергей Митюшин — президент российской Ассоциации нудистов «Телорд». (27.08.1996)
- Иосиф Кобзон (1997)
- Александр Абдулов (1997)
- Евгений Додолев (1997)
- Леонид Володарский (1997)
- Кристина Орбакайте (1998)
- Георгий Жжёнов
- Михаил Танич
- Сергей Минаев
- Александр Иншаков
- Геннадий Хазанов
- Александр Ширвиндт
- Надежда Бабкина
- Виталий Вульф, Галина Волчек
Фрагменты из фильмов и мультфильмов
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 13 апреля 2015 года. |
- Бриллиантовая рука
- Невероятные приключения итальянцев в России
- Маленькая Вера
- Песня на два голоса
- Тупик любви
- Цирк
- Падал прошлогодний снег
- Здравствуйте, я ваша тётя!
- Начало
- Тутси (США, дубляж)
- Чучело
- Пластилиновая ворона
- Весёлая карусель № 3: Рыжий, рыжий, конопатый
- 12 стульев
- ? (Девочка из «Комплексов»)
- Джентльмены удачи
- Место встречи изменить нельзя
- Детство Темы
- Зимняя вишня
- Нахалёнок
- Ребро Адама
- Крёстный отец (США, А. Михалёв)
- Богатая невеста
- Кубанские казаки
- Объяснение в любви
- Свадьба с приданым
- Тени исчезают в полдень
- Чистое небо
- Берегись автомобиля
- Д’Артаньян и три мушкетёра
- Золотой телёнок
- Мэри Поппинс, до свидания!
- Опасный возраст
- Печки-лавочки
- Сельская учительница
- Четвёртый папа
- Деловые люди
- Харли Дэвидсон и Ковбой Мальборо (США, Алексей Михалёв)
- Терминатор (США, Андрей Гаврилов)
- Человек с бульвара Капуцинов
- Стоянка поезда — две минуты
- Праздник святого Йоргена
- Бич Божий
- Забытая мелодия для флейты
- Ищите женщину
- Мы, нижеподписавшиеся
- Назначение
- Служебный роман
- Самая обаятельная и привлекательная
- Высший суд
- Лики смерти (США, перевод одноголосый)
- Жизнь Клима Самгина
- Интердевочка
- Калигула (США)
- Жандарм из Сен-Тропе (Франция, Кинотеатральный перевод)
- Служили два товарища
- Трое в лодке, не считая собаки
- Тот самый Мюнхгаузен
- Война и мир
- Мертвые души
- Приключения Буратино
- Республика ШКИД
- Большой секрет для маленькой компании
- Белое солнце пустыни
- Гусарская баллада
- Джек Восьмёркин — «американец»
- Октябрь
- Собачье сердце
- Старик Хоттабыч
- Зудов, Вы уволены!
- Кармен. Страницы партитуры
- Полицейская академия (США)
- Полёты во сне и наяву
- Ромео и Джульетта
- Формула любви
- И жизнь, и слёзы, и любовь
- Бабник
- Где находится нофелет?
- Женитьба
- Иван Васильевич меняет профессию
- Ирония судьбы, или С лёгким паром!
- Кавказская пленница
- Когда казаки плачут
- Покровские ворота
- Собака на сене
- Соломенная шляпка
- Небесный тихоход
- Укрощение строптивого (Италия, Дубляж)
- 12 стульев (телефильм, 1976) с Мироновым
- Начальник Чукотки
- Прежде, чем расстаться
- Безумный день, или Женитьба Фигаро
- Влюблён по собственному желанию
- Дом, который построил Свифт
- Мушкетёры 20 лет спустя
- Осенний марафон
- Самогонщики
- В старых ритмах
- Комедия о Лисистрате
- Театр
- Труффальдино из Бергамо
- Адам и Хева
- Финист — Ясный Сокол
- Человек ниоткуда
- Командос (США)
- Мизери (отчаянье) (США, А. Михалёв)
- Мои университеты
- Женщина, которая поёт
- По следам снежного человека
и другие, из них зарубежные — с советским кинопрокатным дубляжем/закадровым переводом, и автоских одноголосых закадровых переводах на «пиратских» видеокассетах. Например: «Шоу Бенни Хилла» (Андрей Гаврилов)
Список известных выпусков
| # | Тема выпуска | Дата эфира |
|---|---|---|
| 1 | Развод семей. Почему при разводе дети чаще остаются жить с матерями?[5] | 31 января 1992 |
| 2 | Расизм | 1992 |
| 3 | Богач — бедняк | 1992 |
| 4 | Внешность | 1992 |
| 5 | Комплексы | 28 апреля 1992 |
| 6 | По обе стороны закона | 5 мая 1992 |
| 7 | Жестокость в семье | 12 мая 1992 |
| 8 | Бриллиантовые свадьбы | 19 мая 1992 |
| 9 | Дети знаменитостей | 26 мая 1992 |
| 10 | Биополе | 9 июня 1992 |
| 11 | Склонение к сожительству на работе | 16 июня 1992 |
| 12 | Смертная казнь | 23 июня 1992 |
| 13 | Легализация проституции | Лето 1992 |
| 14 | Легализация ношения оружия | 1992 |
| 15 | Юмор | 1992 |
| 16 | Дети и бизнес | 1992 |
| 17 | Натуризм | 8 сентября 1992 ; 27 августа 1996 |
| 18 | Смерть | 1992 |
| 19 | Человек и собака | 1992 |
| 20 | Безработица | 1992 |
| 21 | «Женщины и армия» | осень 1992 |
| 22 | Платная медицина | 1992 |
| 23 | Приватизация | 1992 |
| 24 | Свободная любовь | 17 ноября 1992 |
| 25 | Деньги | зима 1993 |
| 26 | Дворянство | зима 1993 |
| 27 | Закон о въезде и выезде | зима 1993 |
| 28 | Пьянство | 1993 |
| 29 | Алла Пугачёва | 9 марта 1993 |
| 30 | «Умеем ли мы делать детей?» | 1993 |
| 31 | Наемники | 1993 |
| 32 | Референдум | 25 апреля 1993 |
| 33 | Таланты и поклонники | 4 мая 1993 |
| 34 | Андрей Макаревич | 1993 |
| 35 | Снежный человек | 1993 |
| 36 | Метаморфозы морали | 1 июня 1993 |
| 37 | Наемные убийцы | 1993 |
| 37 | Эмигранты | 7 сентября 1993 |
| 38 | Жизнь после смерти | октябрь 1993 |
| 39 | Холостяки | 29 декабря 1993 |
| 40 | Русский язык | 1994 |
| 41 | Шаг из тюрьмы | 1994 |
| 42 | Жестокое обращение к животным | 6 декабря 1994 |
| 43 | Мыльные оперы (Первый выпуск с Дмитрием Менделеевым) | 4 апреля 1995 |
| 44 | Неформалы. 10 лет спустя | 1995 |
| 45 | Двойники | 1995 |
| 46 | Россия глазами американцев, Америка глазами русских | 1995 |
| 47 | Права потребителя | 1995 |
| 48 | Путешествия | 1995 |
| 49 | Туризм | июнь 1995 |
| 50 | Легко ли быть звездой? | 1995 |
| 51 | Бодибилдеры | 1995 |
| 52 | Восстановление монархии и института дворянства | 1995 |
| 53 | Безопасность | 1995 |
| 54 | Эпатаж | 1995 |
| 55 | Хоккей | 1995 |
| 56 | Современная женщина | 1995 |
| 57 | Фильму «Ирония судьбы или с лёгким паром» — 20 лет! | 26 декабря 1995 |
| 58 | 5 лет программе «Тема» (220-ый выпуск) | 1996 |
| 59 | Челноки | 1996 |
| 60 | Российские маги — кто они? | 1996 |
| 61 | Парикмахеры | 1996 |
| 62 | Пожарные | 1996 |
| 63 | Терроризм | 1996 |
| 64 | Бульварная журналистика | 1997 |
| 65 | Юбилей театра «Ленком» | 1997 |
| 66 | Людмила Гурченко: её любимые мужчины | 3 марта 1998 |
Некоторые факты
В 1992 году была съёмка программы, посвящённая теме мошенничества. Был приглашён подследственный из «Матросской тишины» по делу о мошенничестве, его оппонентом был следователь, который расследовал подобные дела. «Программа вышла интересная», записали материала на два часа. Анонс того выпуска был даже показан по 1 каналу «Останкино». Однако, незадолго до монтажа, рулон с этой передачей был украден из видеотеки. Влад Листьев говорил по поводу этого инцидента: «Когда-то и рулоны „Взгляда“ пропадали. Но чтобы всю передачу — такое впервые на памяти»[6].
В некоторых выпусках программы (реже — на фоне конечных титров ранних их выпусков) использовались фрагменты музыкальных клипов и концертов.
Повторы
В начале марта 1995 года в связи с убийством Владислава Листьева состоялся первый повтор выпуска программы «Тема: Наёмные убийцы или убийства по заказам» 1993 года на «Петербург — 5 канале». 3 апреля 1999 года на Первом канале показывали повторение новогоднего выпуска программы Влада Листьева «Тема: Холостяки» от 29 декабря 1992 года.
С 2004 по 2007 год выпуски программы «Тема» за 1992—1994 выходили в эфир на канале «Ретро». В том же году, передачу стал транслировать канал «Ностальгия», с 2006 по 2010 год транслировал канал «Время». С 28 ноября 2012 по настоящее время выпуски 1995 года транслирует телеканал «Ретро». Премьеры старых выпусков на канале «Ретро» выходят периодически.
С 9 марта по 3 апреля 2015 года к 20-летию Первого канала на телеканале «Время» состоялся показ 21 лучшего выпуска программы за 1992—1996 годы.
Напишите отзыв о статье "Тема (телепрограмма)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Лиsтьев. Поле чудес в стране дураков" (2014), ISBN 978-5-4438-0260-2
- ↑ Пятым будешь? Комсомольская правда, 09-04-1999
- ↑ [www.vedomosti.ru/newspaper/articles/2000/04/24/ne-upuskaj-iz-vidu Не упускай из «ВИДу»]
- ↑ [web.archive.org/web/20040824125241/hominology.narod.ru/pers.htm Персоналии]
- ↑ Евгений Додолев [Интервью опубликовано в книге Е.Ю. Додолева "Влад Лиsтьев. Поле Чудес в Стране Дураков". ] // Взгляд. — март 1992 года.
- ↑ Андрей Ванденко [Интервью опубликовано в книге Е.Ю. Додолева "Влад Листьев. Пристрастный реквием". ] // Новый Взгляд. — лето 1992 года.
Литература
- Додолев Е. «Взгляд» — битлы перестройки. — М.: Зебра Е, 2011. — 352 с. — ISBN 978-5-470001-72-6.
- Додолев Е. Влад Листьев. Пристрастный реквием. — М.: Зебра Е, 2011. — 256 с. — ISBN 978-5-905629-27-3.
- Додолев Е. The Взгляд. — М.: Алгоритм, 2013. — 256 с. — ISBN 978-5-4438-0344-9.
Отрывок, характеризующий Тема (телепрограмма)
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
