Темпоральный финитизм

Темпоральный финитизм — учение о том, что время конечно в прошлом. Согласно философским воззрениям Аристотеля, изложенным в его «Физике», хотя пространство конечно, время бесконечно. Это учение создало проблемы для средневековых исламских, иудейских и христианских философов, которые были не в состоянии примирить аристотелевскую концепцию вечности с библейским повествованием о сотворении мира.

Современная космогония, опираясь больше на физические, чем на философские основания, принимает в большей степени финитизм в форме теории Большого Взрыва, чем теорию стационарной Вселенной, которая допускает бесконечную Вселенную.

Средневековые истоки

В отличие от древнегреческих философов, которые считали, что Вселенная имеет бесконечное прошлое, не имеющее начала, средневековые философы и теологи разработали концепцию Вселенной, имеющей конечное прошлое. Этот взгляд был вдохновлён мифом о творении, общим для всех трёх авраамических религий — иудаизма, христианства и ислама.

До Маймонида считалось, что можно философски доказать теорию творения. Например, космологический аргумент Калама исходил из того, что сотворение мира доказуемо. Маймонид полагал, что ни творение, ни аристотелевское бесконечное время недоказуемы или, по крайней мере, никаких доказательств того или другого нет. (По мнению исследователей его творчества, он не проводил формального различия между недоказуемостью и простым отсутствием доказательств.) Фома Аквинский находился под влиянием этой точки зрения и утверждал в своей «Сумме теологии», что ни одна из этих гипотез недоказуема. Некоторые из еврейских последователей Маймонида, включая Леви бен Гершома и Крескаса, наоборот, считали, что вопрос разрешим философски.

Иоанн Филопон, вероятно, был первым, кто использовал аргумент, что бесконечное время исключает темпоральный финитизм. В этом за ним последовали многие другие, в том числе св. Бонавентура.

У Иоанна Филопона было несколько аргументов в пользу темпорального финитизма. Сочинение «Contra Aristotlem» утрачено и известно главным образом в цитатах, приведённых Симпликием Киликийским в его комментариях на аристотелевские «Физику» и «De Caelo». Филопоново опровержение Аристотеля излагается в шести книгах, из них первые пять комментируют «De Caelo», а шестая «Физику», и из комментариев к Филопону, сделанных Симпликием, можно заключить, что оно было довольно длинным.

Полное изложение нескольких аргументов Филопона в передаче Симпликия можно найти у Sorabji.

Работы Филопона были восприняты многими; его первый аргумент против бесконечного прошлого, будучи «аргументом от невозможности существования актуально бесконечного», в котором говорится:

«Актуально бесконечное не может существовать».

«Бесконечный временной регресс событий является актуально бесконечным».

«Таким образом, бесконечный временной регресс событий не может существовать».

Этот аргумент зависит от (недоказанного) утверждения, что актуально бесконечное не может существовать; и что бесконечное прошлое подразумевает бесконечную череду «событий», слово, у которого нет чёткого определения. Второй аргумент, «аргумент от невозможности завершения актуально бесконечного путём последовательного добавления», гласит:

«Актуально бесконечное не может быть завершено путём последовательного добавления».

«Временной ряд прошлых событий завершён путём последовательного добавления».

«Таким образом, временной ряд прошлых событий не может быть актуально бесконечным».

Первое положение справедливо говорит, что из конечного (числа) невозможно получить бесконечное путём конечного прибавления дополнительного количества конечных чисел. Второй вращается вокруг этого; аналогичная идея в математике, что (бесконечная) последовательность отрицательных чисел «...-3, -2, -1» может быть расширена добавлением ноля, затем единицы и так далее, вполне валидна.

Оба аргумента были восприняты позднейшими христианскими философами и теологами, и второй аргумент, в частности, стал более известным после того, как был принят Иммануилом Кантом в тезисе его первой антиномии, касающейся времени.

Современное возрождение

Аргументы Иммануила Канта в пользу темпорального финитизма, по крайней мере в одном аспекте, в его первой антиномии состоят в следующем:

...допустим, что мир не имеет начала во времени, тогда до всякого данного момента времени протекла вечность и, стало быть, прошел бесконечный ряд следующих друг за другом состояний вещей в мире. Но бесконечность ряда именно в том и состоит, что он никогда не может быть закончен путем последовательного синтеза. Стало быть, бесконечный прошедший мировой ряд невозможен; значит, начало мира есть необходимое условие его существования...

— Кант И. Критика чистого разума. I. Трансцендентальное учение о началах. Часть вторая. Трансцендентальная логика. Отдел второй. Трансцендентальная диалектика. Книга вторая. О диалектических выводах чистого разума. Глава вторая. Антиномия чистого разума. Раздел второй. Антитетика чистого разума

Современная математика, как правило, включает в себя бесконечность. Для большинства целей бесконечность просто удобна; если подходить более тщательно, она присутствует или нет в зависимости от того, принята ли аксиома бесконечности. Это математическое понятие бесконечности; будучи способно обосновать полезные аналогии или способы мышления о физическом мире, оно ничего не говорит напрямую о физическом мире. Георг Кантор выделил два разных вида бесконечности. Первый, используемый при счислении, он назвал переменным конечным или потенциально бесконечным, оно изображается знаком <math>\infty</math> (известным как лемниската). Второй — актуально бесконечное, которое Кантор назвал «истинно бесконечным». Его представление о трансфинитной арифметике стало стандартной системой для работы с бесконечностью с использованием теории множеств. Давид Гильберт считал, что актуально бесконечное играет роль только в абстрактной области математики. «Бесконечное нигде не может быть найдено в реальности. Оно не существует в природе и не служит законным основанием для рационального мышления... Роль, которую осталось играть бесконечному — исключительно роль идеи.» Философ Уильям Лейн Крейг утверждает, что если прошлое было бесконечно длительным, то это предполагает наличие актуально бесконечных в реальности.

Крейг и Синклер также утверждают, что актуально бесконечное не может быть сформировано путем последовательного добавления. Совершенно независимо от нелепостей, вытекающих из актуально бесконечного количества прошлых событий, формирование актуально бесконечного имеет свои собственные проблемы. Для любого конечного числа n n+1 равно конечному числу. Актуальная бесконечность не имеет непосредственного предшественника.

Парадокс Тристрама Шенди — это попытка проиллюстрировать абсурдность бесконечного прошлого. Представьте Тристрама Шенди, бессмертного человека, который пишет свою биографию так медленно, что на описание каждого дня своей жизни ему требуется год. Предположим, что Шенди существовал всегда. Поскольку существует взаимно-однозначное соответствие между количеством прожитых дней и количеством прожитых лет в бесконечном прошлом, можно рассуждать, что Шенди мог бы написать всю свою автобиографию. С другой точки зрения Шенди оказывался бы всё дальше и дальше позади себя, и данная прошлая вечность была бы бесконечно далеко позади него.

Крейг просит нас предположить, что мы встретили человека, который утверждает, что ведёт обратный отсчёт от бесконечности и сейчас заканчивает считать. Мы могли бы спросить, почему он не закончил считать вчера или позавчера, поскольку вечность уже прошла бы к тому времени. Фактически для любого дня в прошлом если человек закончил счёт в день n, он мог бы закончить счёт в день n-1. Из этого следует, что человек не мог закончить счёт в какой-либо момент в конечном прошлом, поскольку он бы уже это сделал ранее.

Физик П. С. У. Дэвис выводит происхождение Вселенной в конечное время совершенно иным путём, из физических оснований: «Вселенная в конце концов умирает, так сказать, погрязая в собственной энтропии. Это известно среди физиков как 'тепловая смерть' Вселенной... Вселенная не могла существовать вечно, иначе она бы достигла своего конечного равновесия бесконечное время назад. Вывод: Вселенная не всегда существовала.»

Критическое восприятие

Кантовский аргумент в защиту финитизма широко обсуждался; например, Джонатан Беннет указывает, что кантовские рассуждения не являются правильным логическим доказательством: его утверждение, что «бесконечность ряда именно в том и состоит, что он никогда не может быть закончен путем последовательного синтеза. Стало быть, бесконечный прошедший мировой ряд невозможен» предполагает, что Вселенная была создана в начале, а затем распространилась оттуда, что, видимо, следует из этого заключения. Например, вселенная, которая просто существует и не была создана, или вселенная, которая была создана как бесконечная прогрессия, всё ещё были бы возможны. Беннет цитирует Стросона:

Временной процесс, и завершённый и бесконечный по продолжительности, кажется невозможным только при условии, что у него есть начало. Если... убеждают, что мы не можем представить себе процесс рассмотрения, которое не имеет начала, то мы должны спросить, насколько уместно и по какому праву вообще в это обсуждение вводится понятие рассмотрения.

Некоторый критицизм аргумента Уильяма Лейна Крейга в защиту темпорального финитизма был обсуждён и дополнен Stephen'ом Puryear.

Он излагает аргумент Крейга так:

1. Если Вселенная не имеет начала, тогда прошлое должно состоять из бесконечной временно́й последовательности событий.
2. Бесконечная временна́я последовательность прошлых событий была бы актуально, а не только потенциально, бесконечной.
3. Невозможно, чтобы последовательность, формируемая путём последовательного добавления, была актуально бесконечной.
4. Временна́я последовательность прошлых событий образовалась путём последовательного добавления.
5. Следовательно, Вселенная имела начало.

Puryear указывает на то, что у Аристотеля и Фомы Аквинского были противоположные взгляды относительно пункта 2, но наиболее спорным является пункт 3. Puryear говорит, что многие философы были несогласны с пунктом 3, и добавляет своё собственное возражение:

Учитывайте, что вещи перемещаются из одной точки пространства в другую. При этом движущийся объект проходит через актуальную бесконечность промежуточных точек. Следовательно, движение включает пересечение актуально бесконечного ... Соответственно, конечность этой полосы должна быть ошибочной. Точно так же каждый раз, когда некоторый промежуток времени проходит, актуально бесконечное пересечено, а именно, актуальная бесконечность моментов, которые составляют тот промежуток времени.

Затем Puryear указывает, что Крейг защитил свою позицию, говоря, что время могло бы или должно быть естественно разделено и, таким образом, не существует актуальной бесконечности мгновений между двумя значениями времени. Puryear затем продолжает, говоря, что если Крейг хочет превратить бесконечность точек в конечное число делений, то пункты 1, 2 и 4 неверны.

Статья Louis'а J. Swingrover доказывает ряд положений, относящихся к идее, что «нелепости» Крейга не являются противоречиями в себе: они все или математически последовательны (как гостиница Гильберта или человек, ведущий обратный отсчёт к сегодняшнему дню), или не приводят к неизбежным выводам. Он утверждает, что если предполагать, что любая математически последовательная модель метафизически возможна, тогда можно показать, что бесконечная временна́я цепь метафизически возможна, так как можно показать, что существуют математически последовательные модели бесконечной прогрессии времён. Он также говорит, что Крейг мог ошибаться, предполагая, что поскольку бесконечно продлённый временной ряд содержал бы бесконечное число времён, то он должен был бы содержать число «бесконечность».

Квентин Смит атакует «их предположение, что бесконечный ряд прошлых событий должен содержать некоторые события, отделённые от настоящего события бесконечным количеством промежуточных событий, и что, следовательно, из одного из этих бесконечно далёких событий прошлого настоящее никогда не могло бы быть достигнуто».

Смит утверждает, что Крейг и Wiltrow делают кардинальную ошибку, путая бесконечную последовательность с последовательностью, члены которой должны быть разделены бесконечностью: ни одно из целых чисел не отделено от какого-либо другого целого числа бесконечным количеством целых чисел, так зачем утверждать, что бесконечный ряд времён должен содержать время, бесконечно далёкое в прошлом.

Смит затем говорит, что Крейг использует ложные предпосылки, когда делает утверждения о бесконечных совокупностях (в частности, относящихся к Гостинице Гильберта и бесконечным множествам, эквивалентным их подмножествам), часто основываясь на признании вещей «невероятными», когда в действительности они математически корректны. Он также указывает, что парадокс Тристрама Шенди математически последователен, но некоторые из выводов Крейга о том, когда биография была бы закончена, неверны.

Ellery Eells подробно останавливается на этом последнем пункте, показывая, что парадокс Тристрама Шенди внутренне непротиворечив и полностью совместим с бесконечной Вселенной.

Graham Oppy, вовлечённый в дискуссию с Oderberg, указывает на то, что история Тристрама Шенди была использована во многих вариантах. Для того чтобы она была полезна сторонникам временно́го финитизма, должен быть найден вариант, логически последовательный и несовместимый с бесконечной Вселенной. Чтобы убедиться в этом, обратите внимание, что этот аргумент работает следующим образом:

1. Если бесконечное прошлое возможно, то история Тристрама Шенди должна быть возможна
2. История Тристрама Шенди приводит к противоречию.
3. Таким образом, бесконечное прошлое невозможно.

Проблема для сторонника финитизма состоит в том, что пункт 1 необязательно верен. Если, например, версия истории Тристрама Шенди внутренне противоречива, то сторонник инфинитизма мог бы просто утверждать, что бесконечное прошлое возможно, но именно Тристрам Шенди — нет, потому что его история внутренне непоследовательна. Oppy затем перечисляет различные варианты истории Тристрама Шенди, которые были выдвинуты, и показывает, что или они все внутренне противоречивы, или они не приводят к противоречию.

Источники

• Benacerraf Paul, Putnam Hilary. Philosophy of Mathematics: Selected Readings. — 2nd. — Cambridge University Press, 1991.
• Bennett Jonathan. The age and size of the world // Synthese : journal. — 1971. — Т. 23, № 1. — С. 127–46.
• Craig W. L. Whitrow and Popper on the Impossibility of an Infinite Past // The British Journal for the Philosophy of Science : journal. — 1979. — Т. 30, № 2. — С. 165–70.
• Craig W. L., Sinclair J. D. The Blackwell Companion to Natural Theology. — 2009. — P. 101–201.
• Davidson H. A. John Philoponus as a Source of Medieval Islamic and Jewish Proofs of Creation // Journal of the American Oriental Society : journal. — 1969. — Т. 89, № 2. — С. 357–91.
• Davies Paul. God and the New Physics. — 1984.
• Eells Ellery. Quentin Smith on Infinity and the past // Philosophy of Science : journal. — 1988. — Т. 55, № 3. — С. 453–55.
• Feldman Seymour. Gersonides' Proofs for the Creation of the Universe // Proceedings of the American Academy for Jewish Research : journal. — 1967. — Т. 35. — С. 113–37.
• Oppy Graham. [www.tandfonline.com/doi/pdf/10.1080/15665399.2003.10819784 From the Tristram Shandy Paradox to the Christmas Shandy Paradox] // Ars Disputandi : journal. — 2003. — Т. 3, № 1. — С. 172–95.
• Puryear Stephen. Finitism and the Beginning of the Universe // Australasian Journal of Philosophy : journal. — 2014. — Т. 92, № 4. — С. 619–29.
• Russell Bertrand. The Principles of Mathematics. — 1937.
• Smith N. K. Immanuel Kant's Critique Of Pure Reason. — 1929.
• Smith Quentin. Infinity and the Past // Philosophy of Science : journal. — 1987.
• Sorabji Richard. Did the Universe have a Beginning? // The Philosophy of the Commentators, 200–600 AD. — 2005. — P. 175–88.
• Viney D. W. The Cosmological Argument // Charles Hartshorne and the Existence of God. — 1985. — P. 59–76.

Отрывок, характеризующий Темпоральный финитизм

Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.