Тем тяжелее падение

Тем тяжелее падение
The Harder They Fall
Жанр	Фильм нуар Спортивный фильм
Режиссёр	Марк Робсон
Продюсер	Филип Йордан
Автор сценария	Филип Йордан Бадд Шульберг (роман)
В главных ролях	Хамфри Богарт Род Стайгер
Оператор	Бёрнетт Гаффи
Композитор	Хьюго Фридхофер
Кинокомпания	Коламбиа пикчерс
Длительность	109 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1956
IMDb	ID 0049291
Выход фильма «Тем тяжелее падение» (оригинальное название — The Harder They Fall)

К:Фильмы 1956 года

«Тем тяжелее падение» (англ. The Harder They Fall) — фильм нуар режиссёра Марка Робсона, вышедший на экраны в 1956 году.

Сценарий написал Филип Йордан по одноимённому роману Бадда Шульберга, написанному в 1947 году. «Этот фильм с ключом» (фильм о реальных людях под вымышленными именами) рассказывает о карьере аргентинского боксёра-тяжеловеса Торо (Майк Лэйн), «экранного суррогата реального итальянского бойца Примо Карнеры». С помощью беспринципного и напористого промоутера (Род Стайгер), который организует серию договорных боёв, и продажного спортивного журналиста (Хамфри Богарт), обеспечивающего рекламную кампанию молодого боксёра, Торо быстро поднимается до права на бой с чемпионом мира, однако терпит от него разгромное поражение, покидает ринг и возвращается на родину.

Как отметил критик Дэвид Стерритт, «фильмы о боксёрах имеют давнюю историю — от немых картин, таких как „Сломанные побеги“ (1919) Д. У. Гриффита и „Ринг“ (1927) Альфреда Хичкока, до таких более поздних работ, как „Тело и душа“ (1947), „Чемпион“ (1949, также Марка Робсона), „Подстава“ (1949), „Кто-то там наверху любит меня“ (1956), „Жирный город“ (1972), „Рокки“ (1976) и „Бешеный бык“ (1980), но ни один из этих фильмов не имел столь неистового критического взгляда на спорт, как этот фильм».

Фильм был включён в официальную программу Каннского кинофестиваля 1956 года. В 1957 году оператор картины Бёрнетт Гаффи был удостоен номинации на Оскар за лучшую операторскую работу в чёрно-белом кино.

В этом фильме звезда жанра фильм нуар Хамфри Богарт сыграл свою последнюю кинороль. Он умер через восемь месяцев после премьеры фильма.

Сюжет

В Нью-Йорк по приглашению крупного боксёрского промоутера Ника Бенко (Род Стайгер) из Аргентины прибывает молодой боксёр гигантских размеров Торо Морено (Майк Лэйн) вместе со своим менеджером Луисом Арганди (Карлос Монталбан). Ник решает раскрутить Торо до звёздного уровня, чтобы заработать приличные деньги на его успехе. Для организации общенациональной рекламной кампании по продвижению никому не известного Торо в США Ник приглашает известного спортивного журналиста Эдди Уиллиса (Хамфри Богарт), который недавно был уволен из газеты в связи с её банкротством.

Наблюдая за показательным боем Торо с Джорджем (Джерси Джо Уолкотт), бывшим боксёром и опытным спарринг-партнёром в команде Ника, Эдди видит, что, несмотря на свои внушительные габариты, Торо обладает слишком мягким силовым ударом, слабым торсом и «стеклянной челюстью», и совершенно не в состоянии выдерживать мощные удары соперника. Однако Ник говорит Эдди, что не стоит беспокоиться на этот счёт, так как он планирует подстроить все бои Торо, а задачей Эдди является обеспечить молодому боксёру популярность в средствах массовой информации и среди публики.

Эдди не нравится подход Ника, однако он отчаянно нуждается в деньгах, так как всю жизнь жил от зарплаты до зарплаты, а в сорок с лишним лет остался без заработка, хотя ему надо содержать семью. Когда Ник предлагает Эдди зарплату в 1000 долларов в месяц плюс оплату всех расходов, Эдди соглашается. Он предлагает начать рекламную кампанию Торо в Калифорнии, с тем, чтобы сделать себе имя там, затем с успехом проехать по всей стране и прибыть в Нью-Йорк уже признанным мастером, способным составить конкуренцию ведущим боксёрам мира.

Бет (Джан Стерлинг), жена Эдди, не очень довольна новой работой мужа, считая, что она ниже его уровня. Тем не менее, уже тем же вечером Эдди вылетает в Лос-Анджелес вместе с Торо и его менеджером. В самолёте Эдди видит, что Торо — малообразованный и наивный, но добрый парень. Торо проникается доверием к Эдди, считая, что тот не обманет его, защитит и поможет.

Прибыв в Лос-Анджелес, Эдди разворачивает мощную рекламную кампанию в прессе, рассказывающую о выдающихся способностях Торо и о том, что в скором времени он будет претендовать на титул чемпиона мира в тяжёлом весе. По городу начинает курсировать специально оформленный автобус с лозунгами, восхваляющими Торо, с его изображением огромных размеров.

Когда местные средства массовой информации и общественность уже достаточно заинтригованы, объявляется первый бой Торо с Сэйлором Ригаццо, одним из чемпионов в штате Калифорния. Во время боя Ригаццо чувствует, что может легко побить расхваленного претендента на корону, о чём говорит своему тренеру. Тогда тренер, который был подкуплен командой Ника, в перерыве протирает лицо Ригаццо полотенцем, пропитанным специальным химическим раствором. В результате, выйдя на ринг, Ригаццо ничего не видит, и Торо расправляется с ним за несколько секунд. Когда Торо объявляют победителем, разозлённый Ригаццо пинает ногой пропитанное полотенце, и оно случайно отлетает в зрительный зал к Арту Ливитту (Харольд Джэй Стоун), признанному спортивному обозревателю и старому другу Эдди, который улавливает запах химикатов. Пока команда Ника празднует победу, разносится слух, что будет проведена проверка по поводу честности боя.

Узнав, что в отношении него будет проводиться расследование, Бенко из Нью-Йорка звонит Эдди и предлагает ему 10 процентов от прибыли и руководство командой своих помощников, работающих с Торо, если тот сможет, используя свои связи, остановить это дело. Не в силах устоять перед финансовыми посулами, Эдди соглашается на условия Ника и отправляется на встречу с Артом, который является главным свидетелем во время слушаний.

Эдди уговаривает Арта отказаться от дачи показаний. В свою очередь, Арт показывает ему снятое им телеинтервью с бывшим боксёром Джои Гребом (Джо Греб), который провёл на ринге более 150 боёв и окончательно подорвал здоровье. После того, как Греб перестал приносить прибыль, менеджеры просто выбросили его на улицу, и теперь он вынужден жить в собственной машине в нищем районе Лос-Анджелеса, страдая от тяжёлой травмы головы и выбитых зубов. На Эдди сюжет производит сильное впечатление. Тем не менее, ссылаясь на то, что когда-то он помог Арту начать успешную карьеру, Эдди просит оказать ему ответную услугу. Честный и принципиальный Арт, чувствуя, что обязан отблагодарить Эдди, обещает сказать на слушаниях, что, возможно, бой был честным, однако после этого просит Эдди больше никогда не рассчитывать на дружескую услугу с его стороны.

Тем временем команда Ника проводит совещание со своими менеджерами. От их лица, Джим Уэйерхауз (Эдвард Эндрюс), просит увеличить долю менеджеров в прибыли от боёв. После показанного Артом интервью, Эдди категорически отказывается повышать гонорары менеджерам и вместо этого требует повысить зарплаты боксёрам. Менеджеры сначала уходят с переговоров, но, понимая, что у них нет другого выхода, возвращаются и принимают условия Эдди.

Турне Торо по Соединённым Штатам проходит с большим успехом. Переезжая из города в город, Торо одерживает одну победу за другой, даже не подозревая, что все бои подстроены. Слава о нём всё растёт. В Нью-Йорке Бет в гостях у Бенко смотрит очередной успешный бой Торо по телевизору. После его окончания она просит согласия Бенко присоединиться к мужу, однако Ник отказывает ей на том основании, что это может помешать работе Эдди. Он обещает ей, что они вместе присоединятся к Эдди, когда Торо будет проводить бой в Чикаго.

В конце концов после ещё нескольких подстроенных боёв Эдди и вся его команда добирается до Чикаго, где Торо должен провести важный бой с Гасом Данди (Пэт Комиски), который до недавнего времени был чемпионом мира, но несколько недель назад был разбит в титульном бою с Бадди Бреннаном (Макс Бэр). Выясняется, что за всё время турне Ник не заплатил Торо ни единого цента. Когда Агранди робко просит Ника заплатить хотя бы немного денег, чтобы отправить матери Торо, тот отказывается обсуждать эту тему. Увидев Гаса во время переговоров о предстоящем поединке, Эдди замечает, что тот не восстановился после предыдущего боя с Бадди и страдает от сильных головных болей.

При следующем обращении Агранди по поводу денег Ник даёт указание аннулировать его рабочую визу, вынуждая того уехать обратно в Аргентину. Той же ночью Эдди сообщают по телефону, что Торо сбежал. Эдди застаёт Торо в окружении группы поймавших его молодчиков Ника с бейсбольными битами и арматурой в руках. Чтобы разрядить обстановку, Эдди подходит к Торо, и, обняв его, уводит с места противостояния. Оставшись с Эдди наедине, Торо умоляет, чтобы его отпустили домой, не поддаваясь на обещания славы и богатства. Когда Торо признаётся, что его главная мечта купить маме дом, Эдди отвечает, что они оба работают только ради денег. И они должны продержаться ещё два боя, чтобы получить свои деньги. Эдди обещает Торо, что после чемпионского боя с Бадди уволится вместе с ним.

Перед самым боем с Торо, состояние здоровья Гаса резко ухудшается — его рвёт, а носом идёт кровь. Однако Ник требует немедленно привести Гаса в чувство и любой ценой вывести на ринг. Во время боя Ганс некоторое время сдерживает атаки Торо, но затем слабеет и после очередного удара теряет сознание. С ринга его уносят на носилках. В состоянии комы Гаса доставляют в больницу, где врачи определяют, что у него ещё до боя было внутреннее кровоизлияние. Прибывший в больницу Ник вместе со своей командой доказывает, что в таком состоянии Гаса виновны боксёрская комиссия и рефери, допустившие выход боксёра на ринг. Затем перед журналистами Ник заявляет, что результат боя является доказательством убийственной силы удара Торо. Вскоре становится известно, что Гас умер в больнице. После этого Бет просит Эдди бросить эту опасную и жестокую работу и вернуться в Нью-Йорк вместе с ней. Однако Эдди решает довести дело до конца, чтобы получить причитающееся ему вознаграждение, и разочарованная Бет уезжает домой одна.

После убедительной победы над Гасом Торо становится претендентом на чемпионское звание и получает право провести бой с чемпионом мира Бадди Бреннаном. На пресс-конференции накануне боя в Нью-Йорке, Ник и Эдди рекламируют силу удара Торо, которым можно убить человека, ссылаясь на случай с Гасом. Это вызывает возмущение Бадди. Он отводит Ника и Эдди в сторону и говорит, что это он измочалил Гаса до такого состояния, что тот не смог противостоять Торо. Затем Бадди клянётся, что сделает то же самое и с Торо.

Вскоре после этого, настоятель одной из католических церквей Нью-Йорка приглашает к себе Торо, передавая письмо от матери. Узнав о том, что в бою с её сыном погиб человек, мать просит сына вернуться домой, покаяться и искупить свой грех. Эдди приходит в церковь и уговаривает Торо доработать контракт до конца на том основании, что у него остались невыполненные обязательства перед Ником, и если он уедет сейчас, то не получит денег и не сможет купить маме дом.

Вернувшись в гостиницу, Эдди решает рассказать Торо, который уверовал, что является непобедимым чемпионом, способным своим ударом убить человека, что все его бои были подстроены. Для подтверждения своих слов Эдди просит 53-летнего Джорджа, который когда-то был первоклассным боксёром, а последнее время тренировал Торо, показать ему свой удар. Джордж легко с первого же удара сбивает Торо с ног. Затем Эдди говорит, что бой с Бадди будет первым неподстроенным боем для Торо, к тому же боем с самым сильным противником, против которого у Торо нет никаких шансов. Эдди просит Джорджа подготовить Торо таким образом, чтобы тот в первую очередь смог сохранить своё здоровье. Джордж подсказывает ему, как грамотно держать соперника на дистанции и вязать ему руки, чтобы не дать нанести прицельный удар. В случае же, если такой удар пройдёт, Эдди рекомендует Торо сразу падать и отлёживаться как можно дольше, восстанавливая свои силы.

Во время боя Торо, наивно полагая, что способен соперничать с Бадди, пытается боксировать с ним на встречных курсах, что приводит чемпиона в ярость. Бадди начинает жестоко и целенаправленно избивать беспомощного Торо. В конце концов, Торо уносят с ринга с разбитой челюстью.

Зная заранее, что Торо потерпит поражение, Ник поставил все деньги на победу Бреннана и сорвал немалый куш. После боя Эдди отправляется в офис, где получает у Ника свой гонорар, который составил 26 тысяч долларов. Затем Ник объявляет, что за 75 тысяч долларов продал контракт Торо Уэйерхаузу, который рассчитывает прокатить аргентинского гиганта по тем же городам, где тот одерживал победы, чтобы теперь публика насладилась, глядя на его поражения.

Эдди, который обещал Торо забрать его деньги, просит сказать, сколько заработал аргентинец. Выясняется, что, согласно бухгалтерским книгам, его заработок составил всего 49 долларов. Это вызывает у Эдди крайнее возмущение, он говорит, что человек честно отработал свой контракт, жертвовал ради него своим здоровьем, провёл бой с чемпионом мира, который принёс более миллиона долларов прибыли, и в итоге заработал всего 49 долларов. Хлопнув дверью, Эдди отправляется в больницу к Торо, чтобы немедленно отправить его домой. По дороге в аэропорт Торо просит Эдди отдать ему заработанные им деньги. Ненадолго задумавшись, Эдди без каких-либо объяснений отдаёт Торо свой гонорар, а затем сажает его на самолёт.

Эдди возвращается домой, где его встречает Бет. Однако вскоре к нему в квартиру врывается Ник со своими подручными, требуя вернуть 26 тысяч долларов в качестве покрытия части неустойки за сорванный контракт с Уэйерхаузом на 75 тысяч долларов. Эдди отвечает, что денег у него нет, и он сможет их вернуть только после того, как получит гонорар за разоблачительную книгу о коррупции и мафии в профессиональном боксе. Говоря, что его книга ничего не изменит, так как система сильнее любых слов, Ник уходит.

Эдди садится за печатную машинку и начинает работу над книгой, которой даёт название «Тем тяжелее падение». Удовлетворённая таким поворотом событий, Бет приносит ему кофе.

В ролях

• Хамфри Богарт — Эдди Уиллис
• Род Стайгер — Ник Бенко
• Джан Стерлинг — Бет Уиллис
• Майк Лэйн — Торо Морено
• Эдвард Эндрюс — Джим Уэйерхауз
• Харолд Джей Стоун — Арт Ливитт
• Карлос Монтаблан — Луис Агранди
• Нехемайя Персофф — Лео

Боксёры, играющие в фильме:

• Джерси Джо Уолкотт — Джордж
• Макс Бэр — Бадди Брэннэн
• Пэт Комиски — Гас Данди
• Джо Греб — Джои Греб

Авторы фильма и исполнители главных ролей

Фильм основан на одноимённом романе 1947 года Бадда Шульберга, который написал сценарии таких признанных фильмов, как «В порту» (1954) и «Лицо в толпе» (1957). Сценарист картины Филип Йордан известен такими работами в жанре нуар, как «Когда незнакомцы женятся» (1944), «Погоня» (1946), «Дом незнакомцев» (1949), «Паника на улицах» (1950), «Детективная история» (1951) и «Большой ансамбль» (1955).

Режиссёр Марк Робсон «начинал свою карьеру в качестве монтажёра на серии великих фильмов ужасов продюсера Вэла Льютона 1940-х годов», где постепенно поднялся до уровня режиссёра, поставив такие картины, как «Седьмая жертва» (1943), «Корабль-призрак» (1943), «Остров мёртвых» (1945) и «Бедлам» (1946), после чего поставил такие фильмы нуар, как «Чемпион» (1949, также о боксе) и «Край гибели» (1950).

Хамфри Богарт сыграл в 26 фильмах нуар, среди них такие значимые картины, как «Мальтийский сокол» (1941), «Касабланка» (1942), «Иметь и не иметь» (1944), «Глубокий сон» (1946), «Чёрная полоса» (1947), «Риф Ларго» (1948), «В укромном месте» (1950) и многих других. Род Стайгер сыграл в таких признанных драмах нуаровой и криминальной направленности, как «В порту» (1954), «Большой нож» (1955), «За мостом» (1957), «Семь воров» (1960), «Ростовщик» (1964), «Полуночная жара» (1967), «Невинные с грязными руками» (1975).

История создания фильма

Как отметил кинокритик Деннис Шварц, «фильм основан на боксёрской карьере Примо Карнеры, итальянского гиганта, который был чемпионом в тяжёлом весе в 1933-34 годах. Реальный Карнера выдвинул иск против „Коламбиа пикчерс“ относительно утверждений в фильме, что его бои были подстроены, но проиграл». На сайте Американского киноинститута также указано, что «обозреватели обращали внимание на сходство между Торо и бывшим боксёром-тяжеловесом, итальянцем по происхождению Примо Карнера. Карнера, который имел рост 6 футов 5 1/2 дюймов (197 см) и вес почти 130 килограмм, собрал впечатляющую серию побед нокаутом, которые, как полагали многие комментаторы, были подстроены». Дэвид Стерритт также пишет, что «персонаж Торо был вдохновлён реальным чемпионом в тяжёлом весе Примо Карнерой, который был обвинён в том, что получал прибыль от боёв, которые были подстроены, правда, без его участия». По информации Американского киноинститута, «в мае 1959 года „Голливуд репортер“ написал, что Карнера выдвинул иск на 1.5 миллиона долларов против студии „Коламбиа“ за вмешательство в частную жизнь. 9 августа 1956 года судья не принял иск Карнеры к рассмотрению на том основании, что фигура, становясь публичной, отказывается от своего права на частную жизнь».

Кинокритик Босли Кроутер написал в «Нью-Йорк таймс»: «За девять лет до выхода фильма на экраны Бадд Шульберг нанёс удар в челюсть бизнесу по промоушену боёв в своём романе „Тем тяжелее падение“. Он не довёл дело до нокаута, потому что промоутерский бизнес был таков, что роман, как бы хорошо он не был написан, вряд ли мог завалить его с одного удара. Но он открыл глаза многим читателям на то, что происходило за кулисами боксёрской арены. И он выдал ужасное развлечение для тех, кто любит рассказы о грубых и кровавых коммерческих боях». Стеррит далее сообщает: «Шульберга пригласили написать по роману сценарий, но он поставил условие, что будет работать дома». Причина заключалась в том, что Шульберг «не хотел встречаться с боссом студии „Коламбиа“ Гарри Коном, который постоянно оскорблял отца Шульберга, Б. П. Шульберга, когда тот был руководителем студии „Парамаунт“ несколькими годами ранее». Однако Кон не принял такое условие, после чего Шульберг отказался от работы. «За дело взялся талантливый Филип Йордан, создав последовательно нелицеприятный сценарий, а также стал продюсером картины».

В фильме сыграли роли несколько известных в прошлом профессиональных боксёров, среди них Джерси Джо Уолкотт, который был чемпионом мира по боксу в тяжёлом весе в 1951-52 годах, Макс Бэр, Пэт Комиски и Джо Греб. В 1933 году Бэр и Карнера снялись вместе в боксёрском фильме «Боец и леди», причём Карнера изображал роль чемпиона мира, а Бэр — претендента. Бой в фильме закончился вничью, и позволил тогдашнему чемпиону мира Карнере сохранить свой титул. В реальной жизни Карнера был чемпионом мира в 1933-34 годах. В 1935 году чемпионом мира стал Бэр, 11 раз послав Карнеру в нокдаун и победив техническим нокаутом в 11 раунде. В 1936 году Бэр проиграл свой очередной бой и потерял звание чемпиона мира. В данном фильме Бэр играет чемпиона мира Бадди Брэннана, который посылает Торо (образ которого написан с Карнеры) в нокаут.

В мае 1991 года в интервью Шульберг заявил, что прообразом Эдди Уиллиса был журналист, пресс-агент, сценарист и боксёрский промоутер Харольд Конрад.

Оценка фильма критикой

Общая оценка и характеристика фильма

Фильм был удостоен высокой оценки критики, особенно отметившей нелицеприятный показ изнанки профессионального бокса, а также жестокость боёв.

Сразу после выхода фильма кинокритик Босли Кроутер в «Нью-Йорк таймс» охарактеризовал его как «жестокую и непримиримую», но «возможно, немного искусственную историю. Но все тайны коммерческого бокса, которые Йордан и Робсон раскрыли в этой истории — наряду с жестокими сценами боёв — создают живой и пронзительный фильм. Что касается окончания, в котором писатель садится, чтобы ради очистки совести сделать ошеломляющее разоблачение бокса — то это голливудский обман, фальшивка». При этом Кроутер сомневается, что «рассказанная в картине история является убедительным представлением боксёрского бизнеса сегодня». Характеризуя картину, Кроутер пишет, что «эта нелицеприятная картина о боксёрском бизнесе начинает бодрое движение с самого начала и останавливается лишь перед самым концом. На протяжении десяти раундов (или катушек с киноплёнкой) — что в экранном времени составляет 100 минут — с вызывающей помутнение в глазах яростью и скоростью она отстукивает как на печатной машинке тяжёлую историю грязной мистификации, которую навязывают любителям бокса грубый, примитивный промоутер и работающий на него бывший спортивный журналист. Субъектом мистификации является огромный, но слабый классом боксёр, которого с помощью шумной рекламной кампании и договорных боёв поднимают до звания претендента на корону в тяжёлом весе. Низость заключается как в унижении такого, идущего с древних времён „мужского искусства“ как бокс, так и в бессовестном обмане боксёра, который настолько глуп, что думает, что он и вправду хорош».

Кинокритик Майкл Костелло отмечает, что «разоблачение Марком Робсоном профессионального бокса впечатляет своей реалистичностью, отражая глубокое знание спорта сценаристом Баддом Шульбергом, но тяжело переносить его шокирующие откровения относительно коррупции в этом виде спорта». По мнению Костелло, «сцены боёв поставлены аутентично, и включают некоторые из самых жестоких экранных побоищ в эпоху до „Бешеного быка“ (1980), однако предсказуемость фильма приглушает силу его воздействия».

Кинокритик Деннис Шварц описывает фильм как «комбинацию мелодрамы и триллера», указывая, что этот «последний фильм уже нездорового Богарта не был нокаутом, но его сильная и бескомпромиссная игра в качестве бывшего спортивного журналиста, который из отчаяния и ради денег берётся за работу пиарщика при организаторе подставных боёв, великолепна». Шварц далее пишет, что «фильм служит разоблачением контроля мафии над профессиональным боксом… Это социально ориентированный фильм, который сделан реалистично, но ему не удаётся шокировать и, собственно говоря, быть убедительным».

Алан Роуд назвал картину «жёстким обвинением профессиональному боксу, называемому в профессиональном спорте „районом красных фонарей“», которое «наносит по нему тяжёлый, основанный на фактах, удар». Кроме того, «в серии точно прописанных эпизодов и сцен, фильм говорит о трагической судьбе многих профессиональных боксёров: обворованных, разбитых и тяжело травмированных. Некоторые из этих эпизодов выполнены мучительно, горько и неотразимо».

Характеристика основных персонажей картины

Кроутер считает, что «в этой картине нет никого, к которому вы можете испытывать большое уважение, начиная от здоровенного глупца, которому устраивают лёгкую прогулку к жаждущим крови, воющим доверчивым поклонникам»… «Промоутер изображён настолько жестоким и презренным, что его образ заставляет содрогнуться при одной мысли, что такой человек может разгуливать на свободе в этом мире. Сыгранный безжалостным Родом Стайгером, он обладает шармом раненного ножом гризли». И, наконец, «не намного более привлекателен или достоверен бывший спортивный журналист, которого играет Хамфри Богарт. Он полу-добродетельный ремесленник, который продаётся мафии настолько низко, что заставляет усомниться в чистоте его профессиональной родословной. Мистер Богарт, старый мастак в изображении предательства, делает своего персонажа действительно презираемым».

Характеристика актёрской игры

Актёрская игра заслужила в целом положительной оценки. В частности, Стерритт пишет: «Богарт играет персонажа, который устал от жизни от зарплаты до зарплаты и хочет заработать реальные деньги, чтобы он и его жена, имели более обеспеченную жизнь… Богарт играет настолько крепко и изящно, что трудно поверить в то, что у него был рак горла, и он постоянно уставал во время съёмок; это была его последняя картина, она вышла за несколько месяцев до его смерти в 1957 году». С ним согласен и Роуд, отметивший, что «хотя Богарт уже выглядел немного одутловатым и больным от рака, который убил его на следующий год, он показывает тонкую и прекрасную игру». Костелло также пишет, что «это был последний фильм Богарта, и он выдаёт приемлемую игру, но кажется слишком изнурённым при исполнении роли, которая призвана воплотить возмущённое сознание фильма».

Стеррит отмечает «буйное, задиристое изображение Стайгером Ника, которое создаёт богатый контраст с работой Богарта». Костелло пишет, что «Стайгер играет подлого, порочного боксёрского менеджера в своём лучшем стиле бешеной собаки». Роуд считает, что «это один из лучших фильмов Рода Стайгера. Чрезмерная утрированность, которая проявлялась в некоторых других его работах, здесь отсутствует. Он играет абсолютную гиену идеально, окружённый актёрами, играющими зверей поменьше».

Кроутер считает, что «Стерлинг играет апатично», а по мнению Стерритта, она "не произвела особого впечатления в роли Бет, но Лэйн идеален своём экранном дебюте в роли бойца с дамским ударом. Кроутер пишет, что «Майк Лэйн выглядит как гигантский ломоть первоклассной говядины в окружении различных крутых и опасных громил, которых играют Макс Бэр, Херби Фэй, Джерси Джо Уолкотт, Пэт Комиски, Абель Фернандес и некоторые другие».

Стерритт отмечает «высокий уровень игры актёров второго плана, в частности, Харольда Джей Стоуна в качестве спортивного обозревателя, Нехемийя Персоффа — в качестве одного из подручных Ника, Карлоса Монталбана в качестве менеджера Торо, и настоящих боксёров Макса Бэра в роли Бадди-чемпиона, Джерси Джо Уолкотта в роли сдержанного тренера Джорджа, и бедного грустного Джо Греба в роли бедного, грустного Джо Греба». Стерритт пишет, что «несколько боксёров играют небольшие роли в этом фильме нуар, но никто не производит более живого впечатления, чем Джо Греб, коммерческий боксёр эпохи 1930-х годов, играющий роль в фильме внутри фильма, который показывает спортивный комментатор Арт Ливитт главному персонажу, Эдди Уиллису».

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0049291/ Тем тяжелее падение] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v21565 Тем тяжелее падение] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=51857 Тем тяжелее падение] на сайте Американского киноинститута
• [www.tcm.com/tcmdb/title/193/The-Harder-They-Fall/ Тем тяжелее падение] на сайте Turner Classic Movies

Отрывок, характеризующий Тем тяжелее падение

– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.