Адорно, Теодор

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Теодор Визенгрундт Адорно»)
Перейти к: навигация, поиск
Теодор Адорно
Theodor Ludwig Wiesengrund Adorno
Дата рождения:

11 сентября 1903(1903-09-11)

Место рождения:

Франкфурт-на-Майне, Германская империя

Дата смерти:

6 августа 1969(1969-08-06) (65 лет)

Место смерти:

Висп, Швейцария

Страна:

Германия Германия

Школа/традиция:

Западный марксизм
Критическая теория (Франкфуртская школа)

Направление:

Европейская философия

Период:

Философия XX века

Основные интересы:

Философия, социология, культурология, эстетическая теория, теория музыки, психоанализ

Значительные идеи:

Авторитарная личность, негативная диалектика, нонконформистский конформизм, культурная индустрия

Оказавшие влияние:

Иммануил Кант, Г. В. Ф. Гегель, Сёрен Кьеркегор, Карл Маркс, Макс Вебер, Зигмунд Фрейд, Эдмунд Гуссерль, Макс Хоркхаймер, Вальтер Беньямин

Испытавшие влияние:

Герберт Маркузе, Эрих Фромм, Юрген Хабермас, Сэмюэл Беккет

Теодо́р Лю́двиг Визенгрунд Адо́рно (нем. Theodor Ludwig Wiesengrund Adorno; 11 сентября 1903, Франкфурт-на-Майне, Германская империя, — 6 августа 1969, Висп, Швейцария) — немецкий философ, социолог, композитор и теоретик музыки. Представитель Франкфуртской критической школы.





Биография

Теодор Адорно родился в обеспеченной буржуазной семье еврейского и корсиканского происхождения. Семья его отца, Оскара Александра Визенгрунда (1870—1946), переселилась во Франкфурт из городка Деттельбах во Франконии в конце XIX века и занималась виноторговлей.[1] Торговую фирму Визенгрунд в Деттельбахе основал его отец Бериц Давид (впоследствии Визенгрунд) в 1822 году. Оскар Александр Визенгрунд значительно расширил фирму, эскпортировал вино в Великобританию и Соединённые Штаты, и открыл филиал компании в Лейпциге. Мать Адорно, Мария Кальвелли-Адорно делла Пиана (1865—1952), была певицей и преданной католичкой. Её отец, уроженец южной корсиканской коммуны Афа Жан Франсуа Кальвелли (впоследствии Кальвелли делла Пиана), поселившись после женитьбы во Франкфурте, работал учителем фехтования[1].

С 1913 по 1921 год Теодор Адорно, слывший в детстве вундеркиндом, учился в гимназии имени кайзера Вильгельма, которую окончил экстерном. Гимназистом он также поступил в местную консерваторию. В 15 лет сдружился с журналистом Зигфридом Кракауэром, ставшим его интеллектуальным наставником (несколько лет подряд они вместе по субботам читали «Критику чистого разума» Канта). Хотя Адорно никогда прямо не участвовал в политической жизни — в отличие, например, от своего коллеги по Франкфуртской школе Герберта Маркузе, бывшего депутатом Совета в дни Ноябрьской революции, — революционный настрой времени не обошёл его стороной. В последнем классе Адорно познакомился с книгами Дьёрдя Лукача и Эрнста Блоха, оказавшими на него большое впечатление.

В 1921 году Адорно поступил во Франкфуртский университет имени Иоганна Вольфганга Гёте, где изучал философию, музыковедение, психологию и социологию. Его научным руководителем стал неокантианец Ганс Корнелиус, один из основоположников гештальтпсихологии; на его семинаре он и познакомился со своим ближайшим товарищем Максом Хоркхаймером. В конце 1924 года он защитил диссертацию, посвящённую феноменологии Эдмунда Гуссерля.

В 1925 году он поселился в Вене, где изучал композицию у Альбана Берга, с которым познакомился годом раньше во Франкфурте, и брал уроки игры на фортепиано у Эдуарда Штойермана. Однако уже в 1926 году, разочаровавшись в иррационализме Венского музыкального кружка, вернулся во Франкфурт, где работал над диссертацией о мысли Имманиуила Канта и Зигмунда Фрейда («Концепция бессознательного в трансцендентной теории разума»), которая так и не была принята. С 1928 года примкнул к возглавляемому Максом Хоркхаймером Институту социальных исследований, на базе которого сформировалась «Франкфуртская школа» неомарксизма (формальным сотрудником стал числиться с 1938 года), а также публиковал статьи в издаваемом там «Журнале социальных исследований».

С начала 1920-х годов Адорно выступал в печати как музыкальный критик (свою первую критическую статью «Экспрессионизм и художественная правдивость» опубликовал уже в 17-летнем возрасте). С 1921 по 1932 год всего вышло порядка сотни музыковедческих статей Адорно (в 1928—1931 годах выступал также как редактор венского авангардистского музыкального журнала «Der Anbruch»), тогда как его первой собственно философской публикацией стала лишь габилитационная диссертация 1930 года «Конструкция эстетического у Кьеркегора», написанная под руководством теолога-экзистенциалиста и христианского социалиста Пауля Тиллиха.

По возвращении во Франкфурт Адорно преподавал в университете. Свою вступительную лекцию в качестве приват-доцента, тема которой была обозначена как «Актуальность философии», прочёл в мае 1931 года.

Приход нацистов к власти застал его врасплох: в отличие от своих товарищей, тоже евреев левых взглядов, он не выехал из страны сразу, а решил выжидать, но уже в сентябре 1933 года как «неариец» был лишен права на преподавание. Это заставило его в 1934 году эмигрировать в Великобританию, а затем, в 1938 году, в Соединённые Штаты, куда его пригласил Хоркхаймер, сделав штатным сотрудником своего института. В 1938—1941 годах Адорно работал в Нью-Йорке директором научно-исследовательского проекта радиовещательной компании, а в 1941—1948 годах — содиректором исследовательского проекта Калифорнийского университета в Беркли. Со своим коллективом (Эльза Френкель-Брюнсвик, Дэниел Левинсон, Невит Сэнфорд) итоги этого исследования изложил в книге «Авторитарная личность» (1950).

В 1949 году вернулся во Франкфурт-на-Майне, став в 1953 году руководителем Института социальных исследований, а в 1963 году — председателем Немецкого социологического общества.

Книги Адорно, как и других членов Франкфуртской школы, оказали существенное влияние на становление «новых левых», его семинары посещала Анжела Дэвис, а сам он резко критиковал капитализм и войну во Вьетнаме. Однако на волне подъёма студенческого движения в 1968—1969 годах на практике он вошёл в резкое противостояние с леворадикальными студентами. Поначалу он встречался с представителями Социалистического союза немецких студентов, а выходки его слушателей были скорее ироничными (на его лекцию об «Ифигении в Тавриде» Гёте, прочитанную по приглашению Петера Сонди в Свободном университете Берлина, принесли растяжку «Левые фашисты Берлина приветствуют Классициста Тедди»).

Однако в письмах Герберту Маркузе Адорно писал о непродуктивности молодёжного протеста, «законных требованиях и сомнительных средствах студенчества». В свою очередь, листовка протестующих провозглашала: «Профессор Адорно всегда готов засвидетельствовать склонность западногерманского общества к бесчеловечности. Однако он отказывается высказать своё мнение, столкнувшись с конкретным проявлением бесчеловечности. Он предпочитает молча страдать от противоречий, которые он перед этим констатировал»[2]. Когда группа студентов собиралась устроить политическую дискуссию в опечатанной аудитории, Адорно вызвал полицию. Когда студенты в отместку сорвали его курс «Введение в диалектическое мышление» (трое студенток обнажили перед ним грудь и осыпали его лепестками)[3], профессор отменил последующие лекции и уехал в Швейцарию для работы над «Эстетической теорией». Там он и скончался от инфаркта.

Философские взгляды

Критика культуры и общества, развитая Адорно совместно с Хоркхаймером («Диалектика просвещения», 1947), сложилась в русле гегелевской диалектики, отчасти — психоанализа Фрейда, марксистской социологической критики товарного фетишизма и овеществления. В центре внимания Адорно — рецессивные социально-антропологические изменения (отмирание рефлексии, замена её стереотипными реакциями и мысленными клише и т. п.), связанные с развитием массовой «индустрии культуры», со стандартизацией отношений в монополистическом «управляемом обществе». В период пребывания в США Адорно и его сотрудниками было проведено социологическое и психоаналитическое исследование разных типов личности с точки зрения предрасположенности к принятию «демократического» или «авторитарного» руководства («Авторитарная личность», 1950).

В ряде работ выступил с критикой феноменологии, экзистенциализма и неопозитивизма. Развил идеи антисистематической «негативной диалектики» (Negative Dialectics), в которой сливаются теоретико-познавательные и социально-критические мотивы: отрицание (которое, в отличие от гегелевского, перестаёт быть моментом перехода к какому-либо новому синтезу) выступает и как релятивирование всякой замкнутой системы понятий, и как отрицание наличной действительности во имя конкретной возможности «утопии», не формулируемой в виде какой-либо позитивной модели.

Адорно и музыка

Адорно — автор музыкальных сочинений, в том числе нескольких опер, написанных в близкой экспрессионизму манере. Непосредственным учителем Адорно в области музыкальной композиции был Альбан Берг. Основной исполнитель и публикатор произведений Адорно для фортепиано — Мария Луиза Лопес Вито.

Памятник Адорно во Франкфурте-на-Майне

В 2003 к юбилею Теодора Адорно недалеко от университета во Франкфурте-на-Майне, где многие годы проходила преподавательская и научная деятельность философа, на площади его имени был установлен памятник — авторская работа русского художника Вадима Захарова[4], выигравшего перед этим международный конкурс на сооружение мемориала Теодора Адорно.

Памятник представляет собой стеклянный куб правильной формы на паркетной основе, внутри которого находятся рабочий стол и кресло философа. На столе — безмолвно стучащий метроном, подпирающий первое издание «Негативной диалектики». А ещё три странички, две рукописные и одна официальная, напоминающая какой-то документ, возможно, связанный, с вынужденным бегством Адорно из фашистской Германии. Две другие страницы — рукописи: фрагменты музыкального произведения Адорно-композитора и корректура философского текста. А ещё на столе стоит старого образца лампа светлого стекла, которая зажигается по вечерам.

На фундаменте вокруг памятника, на уровне земли, названия основных трактатов Адорно («Minima Moralia», «Философия новой музыки», «Негативная диалектика», «Эстетическая теория»), а дальше, по странной спирали, знаменитые афоризмы философа.

Одна из стеклянных поверхностей памятника, обращенная к Франкфуртскому университету, уже в дни сентябрьского юбилея 2003 года была разбита камнем, и по прозрачной плоскости прошла трещина.

В настоящее время памятник восстановлен в первоначальном виде.

Сочинения

  • Хоркхаймер Макс, Адорно Теодор В. [soc.lib.ru/su/643.rar Диалектика Просвещения : Филос. фрагменты]. — М.: Медиум, 1997. — 310 с. — ISBN 5-85691-051-6..
  • Адорно Теодор В. [www.krotov.info/lib_sec/01_a/ado/adorno00.html Избранное: Социология музыки]. — М.: Университетская книга, 1999. — 445 с. — (Культурология. XX век). — ISBN 5-7914-0041-1..
  • Адорно Теодор В. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/adorno/probl_fil.php Проблемы философии морали] : Пер. с нем; [пер. с нем. М. Л. Хорькова]. — М. : Республика, 2000. — 238 с — (Библиотека этической мысли). — ISBN 5-250-02744-X.
  • Беньямин В., Адорно Т. Из переписки с Теодором В. Адорно // Беньямин В. Франц Кафка = Franz Kafka / Пер. М. Рудницкого. — М.: Ad Marginem, 2000. — 320 с — (Философия по краям.) — ISBN 5-93321-015-3.
  • Адорно Теодор В. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Adorno/EstTeor_Index.php Эстетическая теория : Пер. с нем] = Ästhetische Theorie / Пер. с нем.. — М.: Республика, 2001. — 526 с. — (Философия искусства). — ISBN 5-250-01806-8..
  • Адорно Теодор. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Sociolog/Adorno/index.php Исследование авторитарной личности]. — М.: Серебряные нити, 2001. — 416 с.
  • Адорно Теодор В. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/adorfnm/index.php Философия новой музыки]: пер. с нем. — М. : Логос, 2001. — 343 с — (Сигма). — ISBN 5-8163-0013-X.
  • Адорно Теодор. [www.vusnet.ru/biblio/archive/adorno_negativnaja/ Негативная диалектика]. — М.: Научный мир, 2003.
  • Адорно, Т. [polit.ru/research/2007/01/04/adorno.html Оглядываясь на сюрреализм] / Перевод с нем. и прим. И. Болдырева // Синий диван. — 2006. — Выпуск VIII.
  • Адорно Теодор В. Негативная диалектика : Пер. с нем. — М.: Академический проект, 2011. — 538 с. — (Философские технологии). — ISBN 978-5-8291-1250-9..
  • Адорно Теодор. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/adorno/log_soc.php К логике социальных наук] // Вопросы философии, 1992, № 10.
  • Adorno T. W.. Mahler: Eine musikalische Physiognomik

Напишите отзыв о статье "Адорно, Теодор"

Примечания

  1. 1 2 [books.google.com/books?id=yj7SJ-BibZMC&pg=PA15&lpg=PA15&dq=Oscar+Alexander+Wiesengrund&source=bl&ots=47b6LC1Os5&sig=VLAGmtFPv_IA_RCtwKMIvNgdOrs&hl=en&sa=X&ei=CcJST53IB-Lz0gGzm5zoDQ&ved=0CCcQ6AEwAQ#v=onepage&q=Oscar%20Alexander%20Wiesengrund&f=false Stefan Müller-Doohm «Adorno: a biography» (главы 1 и 2)]
  2. М. Дрозен. [www.dw.com/ru/теодор-адорно/a-995189 Теодор Адорно] // Немецкая волна
  3. Müller-Doohm, Stefan. Adorno: A Biography. — Malden, MA: Polity Press, 2005. — p. 475.
  4. [www.filonov.su/p3_03.html Памятник Адорно во Франкфурте-на-Майне, 2003 скульптор Вадим Захаров]

Литература

  • Давыдов Ю. Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. — М., 1997.
  • Когава Т. Стратегия бездействия по Адорно // Взгляд с Востока = The look from the East / Информ.-исслед. центр «МедиаАртЛаб»; Рос. ин-т культурологии; Глав. ред. А. Исаев; Ред. и сост. О. Шишко. — М., 2000. — 288 с. — (Медиа сознание. Медиа культура. Медиа технология.)
  • Малахов В. [magazines.russ.ru/inostran/1998/12/sredi03.html Эта непреходящая классика] // Иностранная литература. — 1998. — № 12.
  • Рыков А. В. Теодор Адорно как теоретик искусства // Вестн. С.-Петерб. гос. ун-та. Сер. 2. Вып. 4. 2007. C. 287—294.
  • Уваров М. С. Алексей Лосев и Теодор Адорно: два образа метафизики искусства // Метафизика искусства. Мировая и петербургская традиции реалистической философии: Материалы межд. конференций. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. филос. об-ва, 2004. — С. 6-13.

Ссылки

  • [iph.ras.ru/elib/0073.html «Адорно»] — статья в Новой философской энциклопедии
  • [www.gumer.info/authors.php?name=%C0%E4%EE%F0%ED%EE+%D2. Книги Теодора Адорно в библиотеке Гумер]
  • [www.livejournal.com/users/labazov/49798.html Теодор Адорно в Рунете]
  • [magazines.russ.ru/authors/a/adorno/ Адорно, Теодор] в «Журнальном зале»

Биография

  • [velikanov.ru/philosophy/adorno.asp Биография из издания История философии. Энциклопедия]. — Минск: Интерпрессервис; Книжный Дом, 2002.
  • [www.dw-world.de/dw/article/0,,995189,00.html Биографический очерк Михаэля Дрозена]

Отрывок, характеризующий Адорно, Теодор

Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.