Герцль, Теодор

Теодор Герцль

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Теодор Герцль (нем. Theodor Herzl, венг. Herzl Tivadar; ивр. ‏בנימין זאב הרצל‏‎, Биньямин Зеэв; 2 мая 1860, Будапешт — 3 июля 1904, Эдлах, Австрия, похоронен в Иерусалиме) — еврейский общественный и политический деятель, основатель Всемирной сионистской организации, провозвестник еврейского государства и основоположник идеологии политического сионизма. Был журналистом, писателем, доктором юриспруденции.

Именем Теодора Герцля назван город Герцлия в Израиле, множество улиц и площадей в Израиле, США, других странах.

Биография

Рос в Будапеште в ассимилированной семье, не чуждой, однако, еврейским традициям. Отцовская линия прослеживалась до раввина Йосефа Тайтацака. Мать, Жанетт Герцль (урожд. Диамант), приобщала сына к немецкой культуре и языку. С детства Теодор Герцль имел склонность к литературе, писал стихи. Будучи в евангелической гимназии, публиковал рецензии на книги и спектакли в одной из будапештских газет. Оскорбленный антисемитскими объяснениями учителя, Герцль оставил реальную гимназию.

В 1878 году семья переехала из Будапешта в Вену, где Герцль поступил на юридический факультет Венского университета. В студенческие годы Герцль мало интересовался еврейским вопросом, тем не менее, на него тяжёлое впечатление произвела антисемитская книга Е. Дюринга «О еврейском вопросе» (1881). В 1881 году он стал членом немецкого студенческого общества «Альбия» (Albia), но уже в 1883 покинул его в знак протеста против антисемитских высказываний его членов.

В 1884 году Герцль получил степень доктора юридических наук и некоторое время проработал в судах Вены и Зальцбурга. В своих автобиографических заметках (1898) он писал: «Будучи евреем, я бы никогда не смог занять пост судьи. Поэтому я расстался одновременно и с Зальцбургом, и с юриспруденцией.»

С 1885 года Герцль посвятил себя всецело литературной деятельности. Он написал ряд пьес, фельетонов и философских рассказов. Некоторые его пьесы имели настолько громкий успех на сценах австрийских театров, что в своё время Герцль считался одним из ведущих австрийских драматургов.

Пьесы Теодора Герцля шли на сценах Вены, Берлина, Праги и других театральных столиц Европы.

В 1889 Герцль женился на Юлии Нашауэр (Julie Naschauer) (1868—1907). Их супружеская жизнь, однако, не сложилась, поскольку жена не понимала и не разделяла взглядов Герцля.

С октября 1891 по июль 1895 Герцль работал корреспондентом влиятельной либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» в Париже. В ней он публиковал, помимо прочего, заметки о парламентской жизни во Франции. Свои взгляды на политику Герцль изложил в небольшой книге «Бурбонский дворец» (здание, где находилась французская палата депутатов). В политических кругах Парижа Герцль неоднократно слышал антисемитские речи и высказывания. Его взгляды на решение еврейского вопроса постепенно менялись, что заметно уже в его пьесе «Гетто» (1894), переименованной затем в «Новое гетто».

Крутой поворот во взглядах и в жизни Герцля произошёл в 1894 г. под влиянием дела Дрейфуса. Крики «Смерть евреям!», раздававшиеся на парижских улицах, окончательно убедили его в том, что единственным решением еврейского вопроса является создание независимого еврейского государства.

В июне 1895 г. Герцль обратился за поддержкой к барону Морису де Гиршу. Однако встреча не принесла результатов. В те дни Герцль начал писать дневник и делать первые наброски к книге «Еврейское государство». В своём дневнике Герцль писал: «Идеи в душе моей гнались одна за другой. Целой человеческой жизни не хватит, чтобы все это осуществить…»

Свою программу Герцль изложил в книге, которую назвал «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса» (Der Judenstaat), которая была опубликована в Вене 14 февраля 1896 года. В том же году были опубликованы её переводы с немецкого на иврит, английский, французский, русский и румынский языки. В своей книге Герцль подчёркивает, что еврейский вопрос следует решать не эмиграцией из одной страны диаспоры в другую или ассимиляцией, а созданием независимого еврейского государства. Политическое решение еврейского вопроса, по его мнению, должно быть согласовано с великими державами. Массовое переселение евреев в еврейское государство будет проводиться в соответствии с хартией, открыто признающей их право на поселение, и международными гарантиями. Это будет организованный исход еврейских масс Европы в самостоятельное еврейское государство. Герцль полагал, что образование подобного государства должно осуществляться по заранее продуманному плану. Еврейское государство должно быть проникнуто духом общественного прогресса (например, установление семичасового рабочего дня), свободы (каждый может исповедовать свою веру или оставаться неверующим) и равноправия (другие национальности имеют равные с евреями права). Для реализации этого плана Герцль считал необходимым создать два органа — политический и экономический: «Еврейское общество» в качестве официального представительства еврейского народа и «Еврейскую компанию» для руководства финансами и конкретным строительством. Необходимые средства предполагалось получить при содействии еврейских банкиров, и только в случае их отказа должен был последовать призыв к широким еврейским массам.

Вместе с Оскаром Мармореком и Максом Нордау Герцль организовал Всемирный сионистский конгресс (26 по 29 августа 1897) в Базеле и был избран президентом «Всемирной сионистской организации».

Принятая там Базельская программа была основой для многочисленных переговоров (в том числе с германским императором Вильгельмом II и турецким султаном Абдул-Гамидом II) с целью создать «жилище для еврейского народа» в Палестине. Хотя старания Герцля тогда не увенчались успехом, его работа создала предпосылки для создания государства Израиль (в 1948 г.). В 1897 Герцль опубликовал пьесу «Новое гетто» и создал в Вене Die Welt, ежемесячник сионистского движения.

В 1899 Герцль создал «Еврейское колонизационное общество» с целью закупки земли в Палестине, которая тогда была частью Османской империи. Великобритания предложила Герцлю как представителю Всемирной сионистской организации землю в Британской Восточной Африке (часть территории современной Кении под названием Уганда; не путать с современным государством Уганда) для организации там еврейского государства (так называемый план Уганды). Герцль сам готов был принять данное предложение, но этому воспротивились другие активисты движения в том числе весьма близкие к Герцлю. Угандийские планы провалились из-за того, что большинство сионистов рассматривали как возможную территорию для еврейского государства только Палестину; кроме того, представители конгресса сочли предложенную британским министром колоний Джозефом Чемберленом территорию как непригодную для поселения.

В 1900 Герцль опубликовал «Философские рассказы». В своём утопическом романе на немецком языке «Altneuland» («Старая новая земля» 1902, позже Нахумом Соколовым он был переведён на иврит), Герцль создал идеалистическую картину будущего еврейского государства. Здесь он сформулировал эскиз политического и общественного строя еврейского государства в Палестине. Герцль не предвидел арабско-еврейских конфликтов и стоял на точке зрения, согласно которой живущие в Палестине арабы будут радостно приветствовать новых еврейских поселенцев. В переводе на иврит роман назывался Тель-Авив (то есть «весенний холм», название библейского поселения); название будущего города Тель-Авив было навеяно романом Герцля.

Ожесточенные схватки с оппонентами, в дополнение к напряжённой борьбе за дело сионизма, привели к обострению болезни сердца, которой страдал Герцль. Его болезнь осложнилась воспалением легких. Своему другу, приехавшему навестить его, Герцль сказал: «Почему мы дурачим себя?.. Колокол звонит по мне. Я не трус, и могу спокойно встретить смерть, тем более что я не потерял попусту последние годы своей жизни. Я думаю, что неплохо послужил своему народу.» Это были его последние слова. Когда Герцль умирал, он призвал своих сторонников не забывать о вкладе Вильяма Хеклера в дело сионизма. Вскоре его состояние ухудшилось, и 3 июля 1904 г. Герцль скончался.

В завещании Герцль просил похоронить его в Вене рядом с отцом, пока еврейский народ не перенесёт его останки в Землю Израиля. Останки Герцля были доставлены из Австрии в Иерусалим 14 августа 1949 г., вскоре после создания Государства Израиль. Ныне прах провозвестника еврейского государства покоится на горе Герцля в Иерусалиме, а недалеко от его могилы построен музей Герцля. День смерти Герцля по еврейскому календарю 20-й день месяца таммуз отмечают в Израиле как национальный день его памяти.

После его смерти В. Жаботинский писал: «И днём конца был день его расцвета, и грянул гром, и песня не допета — но за него мы песню допоём!»

Судьба детей Герцля была трагична. Старшая дочь Паулина (1890—1930) покончила жизнь самоубийством, так же как и сын Ханс (1891—1930), который в 1906 г. принял христианство, а после смерти сестры застрелился на её могиле в Бордо (Франция). Младшая дочь Маргарет (известная как Труде; 1893—1943) умерла в нацистском концлагере Терезин.

Государство Израиль было провозглашено в мае 1948 г., лишь немногим позже той даты, которую предсказал Герцль после 1-го Сионистского конгресса.

Галерея

• Israel 100Lirot 1968 Obverse & Reverse.jpg

  Банкнота достоинством 100 лир 1968 года выпуска, посвящённая Теодору Герцлю

• Israel 100Lirot 1973 Obverse & Reverse.jpg

  Банкнота достоинством 100 лир 1973 года выпуска, посвящённая Теодору Герцлю

• Israel 10 Sekel 1975 Obverse & Reverse.jpg

  Банкнота достоинством 10 шекелей 1973 года выпуска, посвящённая Теодору Герцлю

• Herzldohanyi.jpg

  Мемориальная доска в Будапеште

См. также

• Создание Государства Израиль
• В США выходит документальный фильм об основоположнике сионизма

Литература

• Герцль, Теодор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Герцль, Теодор // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
• Мартынов Д. Е. Судьба одной утопии: роман Теодора Герцля и Государство Израиль // Арабо-израильский конфликт и роль России в его урегулировании: материалы международного научно-практического симпозиума (14-15 мая 2010 г.): в 2-х томах. Т. 1 / под ред. Б. М. Ягудина. — Казань: Типография ООО «Авента», 2013. — С. 4—12.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/11133 Герцль Теодор] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.il4u.org.il/Keren/Library/History/HistoryStateOfIsrael/Herzl.htm Теодор (Биньямин Зеев) Герцль (1860—1904)]
• [www.rjews.net/gazeta/Lib/Hertzel/hertzel0.html Биография на русском языке]
• Герцль Т. [www.heblit.org/text.php?ge=publicist&ac=th&tc=thjs Еврейское государство]
• [www.booknik.ru/reviews/non-fiction/?id=27775 Рецензия на книгу Теодора Герцля «Еврейское государство: Опыт современного решения еврейского вопроса».]
• Раввин Ури Амос Шерки. [ontario14.wordpress.com/рав-ури-амос-шерки/о-сионизме-часть-первая-герцль/ О сионизме. — Ч. 1-я. Герцль].

Отрывок, характеризующий Герцль, Теодор

Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.