Теория демократии

Теория демократии — совокупность утверждений и предположений описательного, аналитического и нормативного характера, которые фокусируются на основах демократии и демократических институтах. В современной теории демократии есть три основных направления: феноменологическое, объяснительное и нормативное. Феноменологическая теория описывает и классифицирует существующие демократические системы. Объяснительная теория пытается установить, чьи предпочтения играют роль при демократии, какими должны быть процедуры принятия решений, как избежать нежелательных последствий. Предметом нормативной теории является этическая сторона народовластия: когда и почему демократия желательна с точки зрения морали, какие принципы должны быть фундаментом демократических институтов, каковы разумные ожидания от граждан в демократическом обществе.

Согласно выводам теории, демократия представляет собой не просто народное правление, но и систему прав граждан. Нарушение этих прав ставит под сомнение демократичность правления. Вопросы равенства, компромисса и эффективного участия в процессе принятия политических решений занимают в демократии центральное место. Демократизация требует наличия устойчивого государства.

История демократической мысли

Из известных на сегодняшний день философских размышлений о народовластии, одним из наиболее ранних является надгробная речь главы афинского государства Перикла, посвящённая павшим в Пелопоннесской войне. В этой речи, которую Перикл произнёс в 430 году до н. э., он перечислил достоинства афинской демократии. По его мнению, законы обеспечивали равноправие, в продвижении по социальной лестнице ведущую роль играли заслуги и репутация, а свобода стала частью повседневной жизни.

В 322 году до н. э. Аристотель провёл классификацию форм правления в трактате «Политика». Среди видов народного правления он выделил политию, в которой проводится политика ради общего блага, и демократию, в которой малоимущие используют свою власть в собственных целях. В своём анализе реально существовавших режимов Аристотель отметил, что в основе демократического государства лежит свобода. Выборы Аристотель рассматривал как черту олигархии, а демократическим методом заполнения государственных должностей считал жребий.

Джон Локк в «Двух трактатах о правлении» (1690) выступил в поддержку политического равенства, личной свободы и правления на основе волеизъявления большинства. Согласно Локку, созданию общества предшествует «природное» состояние свободы и равенства, так что ни у кого нет естественного права иметь власть над другими. Поэтому легитимным является только такое правительство, которое руководит с согласия руководимых. Поскольку добиться всеобщего согласия почти невозможно, решающую роль играет воля большинства. По мнению Локка, народ является конечным источником любой верховной власти, в частности, он вправе сменить правительство, которое злоупотребляет народным доверием и нарушает фундаментальные права. Под собственно демократией Локк понимал форму правления, в которой граждане издают законы и назначают глав исполнительной власти.

Шарль Луи де Монтескьё в работе «О духе законов» (1748) предложил свою классификацию форм правления, при этом форму, в которой весь народ обладает верховной властью, он называл республикой. Монтескьё считал, что для существования республики необходимо, чтобы люди стремились к общему благу. Поэтому он полагал, что конфликты между различными фракциями, преследующими собственные узкие интересы в ущерб общественным, несут угрозу для стабильности республики. Он также считал, что выборы приводят к своего рода аристократическому отклонению от принципа политического равенства, так как депутаты обычно богаче, образованнее и способнее большинства населения.

Для ослабления угрозы фракционной борьбы Дэвид Юм предложил увеличить масштаб политических единиц, где учреждается представительное правление. По его мнению, в крупных образованиях каждый депутат вынужден учитывать широкое разнообразие интересов.

В «Общественном договоре» (1762) Жан-Жак Руссо утверждал, что демократия не совместима с представительными институтами, поскольку верховная власть народа неотчуждаема и неделегируема. Поскольку прямая демократия возможна только в малых сообществах, Руссо сделал вывод о нереализуемости легитимной демократии на масштабе национального государства. Он также полагал, что демократия приводит к острым внутренним конфликтам и гражданским войнам. Вместе с тем, при обсуждении политической ситуации в Польше после установления российского протектората, Руссо признал, что не видит альтернативы представительному правлению. Руссо жёстко критиковал феодализм, защищал личную свободу и при этом призывал к подчинению личности «общей воле». Противоречие между свободой личности и общей волей Руссо предлагал разрешить путём образования и сопряжённых политических реформ. Результатом должно было стать новое свободное общество, в котором каждый человек стремится к лучшему как для себя, так и для всех. Впоследствии эта теория неоднократно истолковывалась как обоснование пагубности автономных общественных организаций и необходимости манипулирования сознанием для достижения гармонии между желаниями отдельных людей и декларируемыми потребностями общества.

В своей работе «Демократия в Америке» (1835/1840) Алексис де Токвиль занял позицию, отчасти противоположную Руссо. Он пришёл к выводу, что свобода политической организации необходима для защиты от диктатуры большинства. При этом, по его мнению, гражданские организации способствуют развитию цивилизованности общества.

Джон Стюарт Милль разработал утилитарный подход для обоснования ценности индивидуальных прав и свобод. В этом подходе критерием служит достижение максимального благополучия для максимального числа людей. В эссе «О свободе» (1859) Милль утверждал, что единственным основанием для ограничения личной свободы является защита других от конкретного вреда, наносимого индивидом. Он считал нелегитимным патернализм, который допускает ограничение свободы людей для их собственного блага. Он также доказывал, что для поиска истины обществу нужна открытая дискуссия и столкновение полярных точек зрения. В «Размышлениях о представительном правлении» (1861) Милль сформулировал новые политические идеалы и горячо поддержал распространение избирательного права на женщин. В то же время он полагал, что для развития «нецивилизованных» народов больше всего подходит монархия или колониальное правление, а не демократия, работоспособность которой эти народы не смогут поддерживать.

Джон Дьюи считал демократию наиболее желанной формой правления, потому что она обеспечивает права, необходимые для развития личности, в том числе, свободный обмен мнениями, свободу организации для достижения общих целей, свободу иметь собственное представление о хорошей жизни и стремиться к ней. Его работа «Демократия и образование» (1916) подчёркивает, что в демократическом обществе граждане сотрудничают друг с другом в атмосфере взаимоуважения и доброжелательности для рационального поиска решений общих проблем. Система правления должна быть динамичной: по мере изменения исторических обстоятельств и общественных интересов, политические институты также должны пересматриваться. По мнению Дьюи, для развития критического мышления, стремления к общему благу и навыков сотрудничества, необходимо образование, в частности, система государственного образования. В работе «Общество и его проблемы» (1927) он признал, что достичь полного развития личность может только в условиях демократического социального государства. Он также настаивал, что рабочие вправе напрямую участвовать в управлении фирмами, где они работают. Дьюи был противником элитизма и взгляда, что народ некомпетентен в вопросах управления. Он утверждал, что только общество может решать, что из себя представляют общественные интересы. Для принятия грамотных решений людям следует активнее вступать в диалог с другими членами местных сообществ.

В серии работ, опубликованных в 1970-е, Юрген Хабермас доказывал, что для достижения «рационального консенсуса» по вопросам о ценностях или о действительности фактов необходима обстановка «идеальной речи». В ней участники оценивают взгляды других без эмоций и постороннего влияния, в том числе, без физического или психологического принуждения. Такой идеал служит стандартом для свободных и открытых общественных дискуссий в реальных демократиях.

Джон Ролз сделал попытку обосновать желательность демократии без использования утилитаризма. В «Теории справедливости» (1971) Роулз указывал на возможность достижения благополучия большинства за счёт пренебрежения интересами меньшинства. Поскольку каждый человек рискует оказаться в таком меньшинстве, чисто утилитарный подход не годится для выбора политической системы. Вместо этого люди стремятся к максимальному и равному объёму личной свободы, к равному доступу к политическим и экономическим ресурсам и к такому распределению благ в обществе, которое наиболее выгодно наименее благополучным слоям. По мнению Ролза, экономическое неравенство может способствовать повышению производительности, и в итоге благополучие малоимущих окажется выше, чем при равном распределении благ.

Ценность демократии

Джон Милль считал, что процесс принятия решений при демократии лучше, чем при других формах правления, так как вынуждает ответственных лиц учитывать интересы широких слоёв населения и предоставляет им более полную информацию. Демократия также оказывает позитивное влияние на нравственность, поскольку сознание собственного влияния на проводимую политику стимулирует развитие достоинства личности, ответственности, чувства справедливости и стремления к общему благу. По мнению Милля, повышение нравственного уровня общества и должностных лиц также приводит к более качественным решениям и законам по сравнению с обществом, где доминируют эгоизм, легкомыслие и раболепие.

Напротив, Томас Гоббс утверждал, что правительство при демократии хуже, чем при монархии, так как демократия стимулирует осуществление безответственной политики, продвигающей узкие интересы одних за счёт остальных или даже сталкивающей различные сегменты общества друг с другом. Платон полагал , что демократия склонна недооценивать важность знаний и опыта для должного правления. Некоторые современные неолиберальные философы критикуют демократию за экономическую неэффективность и считают, что контроль за обществом должен осуществлять рынок.

Инструментализм делает вывод о ценности демократии путём анализа её воздействия на другие ценности. Сторонники этого направления полагают, что политическое равенство и народный суверенитет не являются абсолютными целями. Например, Фридрих Хайек находил демократию желательной в той мере, в какой она защищает личную свободу и частную собственность. Правовое государство предполагает монополию государства на законное использование силы в пределах его территории, что делает крайне важным вопрос о его демократической подотчётности. Схожий аргумент, приводящий к ценности демократического метода принятия решений, отталкивается от обоснования власти одних людей над другими с точки зрения защиты интересов и прав подвластных.

Злоупотребления во всех других формах правления
привели к предпочтению республиканского
правления как наилучшего, потому что оно
наименее несовершенно.

Джеймс Мэдисон

С другой стороны, существуют аргументы в пользу демократии как таковой, исходя из представлений о свободе и равенстве. Согласно Кэрол Гулд, в основе демократии лежит право каждого на личную свободу, что в масштабе общества означает право на самоопределение. Жизнь человека подвержена влиянию со стороны правовой, общественной и культурной среды. Осуществление обратного влияния человека на эту среду возможно только путём коллективного принятия решений с равным вкладом каждого. Отюда Гулд делает вывод, что реализация самоуправления требует демократии. На её взгляд, последствия демократического способа принятия решения несущественны, ибо общество, как и отдельный человек, вправе распоряжаться своим будущим даже во вред себе. Критики обращают внимание, что на практике свободные индивидуумы редко единодушны по каким-либо вопросам, и процесс принятия политических решений не может в полной мере уважать личную свободу каждого. Получается, что противники принятого решения оказываются лишёнными самоуправления и, следовательно, жертвами диктатуры большинства.

С точки зрения Джошуа Коэна, проводимая политика легитимна в той степени, в какой она оправдана в глазах граждан. Такое отношение формируется в результате свободной и аргументированной дискуссии среди равных, что требует работающих демократических институтов. Эта теория предполагает, что открытая общественная дискуссия в итоге ведёт к согласию, хотя бы неполному (например, консенсус может быть в отношении перечня важнейших проблем, а разногласия могут касаться приоритетов).

В теории Питера Сингера, демократия представляет собой способ обращения с людьми как с равными, когда необходимо организовать их совместную жизнь определённым образом. Если люди придерживаются различных взглядов по поводу должной организации этого общего пространства, каждый из них по сути пытается диктовать другим, как надо жить. Отсюда возникает потребность в мирном и справедливом компромиссе между противоречащими друг другу претензиями на верховность. Такой компромесс требует равных возможностей каждого оказывать влияние на процесс принятия решений. Демократичесокий способ принятия решений предоставляет каждому равный голос и таким образом проявляет уважение к каждой точке зрения даже в условиях разногласий. Трудностью этой теории является вопрос о достижении согласия в отношении собственно демократической процедуры разрешения конфликтов. Эта трудность обходится, если считать, что демократия должна стремиться в равной степени учитывать интересы граждан. Граждане заинтересованы также в самом наличии демократических процедур, так как в противном случае у них складывается впечатление, что интересы других лиц имеют больший вес при принятии решений.

Амартия Сен выделяет три достоинства демократии: самореализация человека как члена общества, способность привлечь внимание общества к важным вопросам (и тем самым предотвратить серьёзные проблемы), и формирование общественных ценностей посредством обмена информации между гражданами.

Роберт Даль приводит ряд достоинств демократии:

1. Она помогает предотвратить деспотизм
2. Современные представительные демократии не воюют друг с другом (см. Теория демократического мира)
3. Демократические страны имеют тенденцию быть богаче недемократических
4. В демократических странах выше уровень человеческого развития, в том числе, здоровья, образования и личного дохода
5. Она помогает людям защитить их фундаментальные интересы
6. Она гарантирует своим гражданам ряд прав, которые недемократические системы предоставить не способны
7. Она обеспечивает для своих граждан более широкий диапазон личной свободы
8. Она предоставляет людям максимальную возможность жить согласно их собственным законам
9. Она наделяет граждан моральной ответственностью за их выбор и решения в области государственной политики
10. Только при демократии возможен относительно высокий уровень политического равенства

Даль отмечает, что в приведённом списке п. 1–4 желаемы для большинства людей, п. 5–7 для некоторых людей вторичны, а п. 8–10 являются недостатками с точки зрения противников демократии.

Демократия — наихудшая форма правления,
если не считать всех остальных

У. Черчилль

Критики утверждают, что перечисленные достоинства являются отчасти совпадением обстоятельств. Например, Гражданская война в США была конфликтом между республиками, число демократий в XIX–XX веках было относительно невелико, сегодня важную сдерживающую роль играет ядерное оружие. При этом демократические страны часто воюют с недемократическими, а страны переходного периода друг с другом. Для Фукидида античная демократия ассоциировалась с агрессивностью, а для Макиавелли с империализмом. Сегодня вооружённые конфликты демократических стран с недемократическими режимами часто происходят под предлогом гуманитарной интервенции.

Ларри Даймонд указывает на ряд противоречивых требований демократии, дисбаланс между которыми может иметь негативные последствия. В ситуациях, когда принятие любого решения позволит одним лицам извлечь выгоду за счёт других, демократия может снизить уровень взаимного доверия и терпимости. Чрезмерные разногласия в ущерб консенсусу могут иметь негативные последствия для авторитета и стабильности власти. Демократия также затрудняет осуществление непопулярных мер, чья отдача вероятна лишь в долгосрочной перспективе.

В переходный период, демократия иногда показывает себя неэффективной по сравнению с другими формами правления в плане экономики, управления и порядка.

Легитимность демократии

Существуеют три основных концепции легитимности власти. Согласно первой, легитимность власти обусловлена её моральным оправданием, чтобы править обществом. Согласно второй, легитимность определяется способностью власти формировать обязанности граждан. Согласно третьей концепции, власть имеет право руководить людьми в той степени, в какой люди должны соблюдать постановления власти. В отличие от первых двух трактовок, последняя предполагает наличие у граждан обязательств перед властью. В этой связи возникает вопрос: поскольку демократия является коллективным процессом принятия решений, обязаны ли их исполнять те граждане, которые с решениями не согласны?

Некоторые теоретики полагали, что легитимность демократии следует из самого факта демократичности процедуры принятия решений. В настоящее время среди философов и политологов сторонников подобного аргумента почти не осталось.

Ряд теорий рассматривают вопрос о легитимности власти независимо от формы правления. В частности, большинство доводов инструментализма в пользу демократии дают некоторые основания уважать принятые таким образом решения, но эти доводы применимы не только к демократии. Вместе с тем, в русле инструментализма существует подход, тесно связанный именно с демократией. Согласно теореме Кондорсе о жюри присяжных, в вопросах, где одно из двух решений правильное, если каждый участник процесса в среднем чаще голосует за правильное решение, вероятность вынесения этого решения большинством голосов растёт с числом участников и стремится к 100 %. В этой ситуации по итогам голосования у меньшинства появляются веские основания признать собственную неправоту. Проблема с теоремой Кондорсе в её ограниченности. Во-первых, она предполагает независимость мнений участников голосования друг от друга, тогда как на практике демократический процесс связан со взаимным убеждением и строительством коалиций. Во-вторых, теорема предполагает равную информированность всех участников, хотя на практике у меньшинства часто бывают основания считать, что большинство не владеет необходимой для вынесения грамотного решения информацией. В-третьих, теорема не учитывает наличие идеологических предубеждений, общих для широких слоёв населения. Из теоремы можно сделать вывод о ненужности оппозиции, что также является предметом критики.

Несколько иные аргументы в пользу легитимности демократии выдвигают сторонники теорий согласия. Локк полагал, что согласие человека на создание политического сообщества влечёт за собой его согласие на подчинение воле большинства. По мнению Локка, первичный процесс принятия решений должен опираться на естественный закон, аналогичный законам механики, где движение тела определяется результирующей силой. Поскольку люди равны в своих правах и интересах, они в равной степени воздействуют на общество, отсюда общество должно двигаться в том направлении, куда хочет идти большинство. Локк подчёркивал, что этот «естественный» метод принятия решений в полной мере применим только на начальной стадии формирования общества, и в дальнейшем люди вправе учредить монархию. Однако при всех обстоятельствах власть должна заручаться поддержкой большинства лиц, на которых распространяется решение. Например, власть может ввести новый налог только при условии, что большинство собственников или их представителей дали на это своё согласие.

Схожий с теорией Локка аргумент состоит в утверждении, что люди дают согласие на подчинение воле большинства самим фактом своего участия в демократическом процессе (в частности, на выборах). Общей проблемой всех вариантов теории согласия является достаточно вольная интерпретация поведения людей. Участие в голосовании может быть не признаком согласия подчиниться результату голосования, а лишь попыткой повлиять на результат. Членство в обществе или проживание на территории государства может не означать согласие человека с установленными политическими процедурами или правящим режимом, а лишь наличие определённых экономических и социальных связей. Трактовка, что участники голосования морально обязаны быть заранее согласны с его результатом, противоречит идее, что согласие или несогласие является личным делом каждого.

Некоторые специалисты считают, что ряд принципов политической легитимности может быть реализован только в условиях демократии. В приведённой выше теории Кэрол Гулд, личная свобода отдельного человека имеет обобщение в виде права на самоопределение, из которого следует требование соблюдать демократические решения. По мнению Питера Сингера и Томаса Кристиано, необходимость соблюдать такие решения следует из особой роли равенства в демократии. Когда среди граждан возникают разногласия о том, как добиться равенства по существу, цель демократии состоит в принятии решений вопреки этим разногласиям. Она достигает это тем, что опирается на более фундаментальный идеал равенства — равенства участников демократического процесса. Нежелание подчиняться принятым решениям равносильно возвышению себя над другими и посягательству на эту самую важную форму равенства. Трудность данной теории лежит в предположении, что любые ограничения на демократическую власть (например, обязывающие её соблюдать определённые индивидуальные и коллективные права) могут быть выведены из ценности демократического равенства.

Пределы демократической власти

Вопросу о легитимности демократии сопутствует вопрос о пределах её власти. Такие пределы могут быть внутренними и внешними.

Внутренние пределы вытекают из требований к демократическому процессу и фундаментальных демократических ценностей. Например, существуют пределы, выход за которые подрывает основы демократии и лишает людей мотивации поддерживать текущую систему. Отсюда некоторые политологи делают вывод, что принятые с помощью демократического метода решения должны быть совместимы с должным функционированием этого процесса. В частности, нельзя принимать решения, ограничивающие ни в чём не провинившихся граждан в политических правах или в гражданских правах, существенных для демократического процесса (таких как свобода выражать свои политические взгляды в СМИ или свобода создавать политические группы). Локк идёт дальше и настаивает, что гражданам не следует соглашаться с любым нарушением фундаментальных гражданских прав, в том числе и не связанных с выборным процессом. Поскольку, с точки зрения Локка, согласие является основанием для легитимности политической системы, демократические органы власти не имеют права выносить подобные решения.

Внешние пределы демократической власти вытекают из принципов, не зависящих от ценностей и требований демократии. Они могут быть связаны с аргументами в пользу недемократических методов принятия решений. Они также могут быть связаны с ценностями, которые более фундаментальны, чем демократические ценности. Например, часть граждан может не признать решение законодательного органа власти об объявлении войны другому государству, посчитав, что мир важнее демократии.

Гражданское участие

Одной из центральных проблем теории является вопрос о способности обычных людей править обществом. Во-первых, решения должны принимать люди, которые обладают наилучшими для этого способностями, знаниями, опытом и качествами личности. Во-вторых, в эффективном обществе должно быть разделение труда, чтобы для решения сложных проблем находились человеческие ресурсы, поэтому недопустимо, чтобы каждый человек тратил своё время и энергию на политику. В-третьих, вклад одного человека в исход процесса крайне незначителен, что лишает людей мотивации вести себя ответственно и искать необходимую информацию накануне голосования.

На основании этих аргументов сторонники правления элит выступают против любых чисто эгалитарных форм демократии. Они утверждают, что высокая степень гражданского участия малоинформированного и подверженного эмоциям населения приводит к принятию посредственных законов, продвигаемых популистами и демагогами. Джеймс Мэдисон в Вып. 10 «Записок федералиста» выражал опасение, что такие законы поставят под угрозу права некоторых групп. Платон считал, что наилучшей формой правления была бы аристократия «королей-философов», обладающих выдающимися интеллектуальными и нравственными качествами, т. е., меритократия.

Распространённым способом разрешения указанных противоречий является представительная демократия, при которой гражданское участие отчасти приносится в жертву потребности в компетентной власти и необходимости снизить временные затраты избирателей. Напротив, при меритократии оказывается невозможным обеспечить равенство интересов всех людей. Кроме того, меритократии сопутствует патернализм, когда государство отказывает людям в их способности принимать наилучшие решения в собственных интересах и не стимулирует их саморазвитие в этой области.

По мнению Йозефа Шумпетера, при демократии власть принимать политические решения обретается посредством конкурентной борьбы за голоса людей. В этой теории основное внимание уделяется ответственности политического руководства, которому следует избегать вызывающих разногласия вопросов, а также игнорировать переменчивые и размытые требования обычных граждан. На граждан возлагается миссия защиты общества от безответственных политиков. В остальном Шумпетер считал, что система должна поощрять гражданскую активность только среди информированных слоёв населения. Однако чрезмерно низкое гражданское участие может снизить восприимчивость правительства к пожеланиям людей. Кроме того, теория Шумпетера не совместима с идеей равного участия всех граждан в процессе принятия решений, так как в ней функция правления отводится политическим элитам, взгляды которых не должны существенно зависеть от публичных дискуссий.

Роберт Даль истолковывает демократическую политику как плюрализм различных групп, объединённых общими интересами. Согласно его концепции, каждый гражданин принадлежит кругу людей, у которых есть определённые узкие интересы, тесно связанные с их повседневной жизнью. По этим вопросам граждане хорошо информированы и стремятся обрести влияние на других. Хотя каждая группа интересов представляет собой заведомое меньшинство, для достижения нужного им результата они объединяются в коалиции. Фактически демократия становится правлением не большинства, а этих политически активных коалиций. В то же время чрезмерно высокое гражданское участие может нанести вред демократии, так как приводит к размыванию консенсуса в отношении общественных норм и тем самым ухудшает стабильность системы. Согласно этой теории, политика вырабатывается в результате торга между отдельными группами интересов, но не в результате широкой общественной дискуссии, в том числе, дискуссии о вопросах общего блага и справедливости.

Джеймс Бьюкенен и Гордон Таллок придерживаются неолиберального подхода. Они полагают, что элиты стремятся усилить роль государства и бюрократии в собственных интересах за счёт не слишком внимательной общественности. Они также обращают внимание на то, что вклад одной конкурирующей группы в исход голосования обычно не играет решающей роли, так же как и голос одного гражданина. Лишь немногие круги способны оказывать влияние на правительство, и они это делают за счёт всех остальных. Неолибералы утверждают, что попытка организовать демократическое государство с широкими полномочиями заведомо будет неэффективной. Отсюда они делают вывод, что следует ограничить полномочия государства обеспечением фундаментальных свобод и права собственности, а остальные функции государства передать экономическому рынку. Права и свободы являются более понятными категориями и поэтому надзор за ними под силу обычным гражданам.

Однако неолиберальный подход сталкивается с рядом трудностей. Во-первых, распространённые в современном обществе представления об общем благе и социальной справедливости выходят за рамки минимального государства. Во-вторых, неолиберальный подход игнорирует концентрацию власти и материальных ценностей в руках частных лиц, что в условиях минимального государства позволяет им навязывать свою волю остальным людям без их согласия. Последний аргумент представляет собой зеркальное отражение неолиберальной критики теории элит.

Большинство приведённых выше аргументов исходят из предположения об эгоистичной мотивации людей. Этот тезис вызывает возражения, и сторонники делиберативной демократии вслед за Миллем и Руссо утверждают, что граждане не безучастны к вопросам морали и поэтому способны совершать поступки во имя общего блага и справедливости. Такое поведение стимулируется политическими дискуссиями, при условии что участники открыты для других точек зрения и что среди участников дискуссии есть информированные или высоконравственные люди. Отсюда делается вывод, что демократические институты должны поощрять подобные обсуждения.

Кроме того, участие в демократических процедурах является важной составной частью политического самообразования, что может способствовать усилению демократических ценностей. В частности, для воспитания чувства личной ответственности за коллективные решения необходима внутренняя свобода, позволяющая принимать ошибочные решения. При этом гражданское участие может расти как за счёт увеличения доли политически активных граждан, так и за счёт расширения возможностей для влияния на принятие решений.

Более того, хотя избиратели часто не склонны тратить свои силы и время на сбор необходимой информации, исследования показывают, что обычные граждане способны глубоко изучать сложные политические проблемы в ситуациях, когда у них есть для этого мотивация.

В связи с разделением труда в обществе, возникает вопрос, какими именно знаниями должны обладать граждане и каким стандартам должны отвечать их убеждения. По мнению Томаса Кристиано, гражданам следует сосредоточиться на формулировке целей развития общества, а разработку путей достижения этих целей оставить экспертам. Реализация этого предложения требует наличия способа заставить чиновников и специалистов работать над осуществлением поставленных обществом задач.

Общественные предпочтения

Проблеме гражданского участия сопутствует вопрос, как согласовать стремление к грамотным решениям с равным вкладом предпочтений всех участников. В совещательных органах депутаты могут обсуждать взгляды информированных кругов, однако часто эти круги относятся к политической элите. С другой стороны, учёт предпочтений масс привносит в политический процесс поверхностные эмоциональные впечатления обычных людей.

Согласно распространённой точке зрения, способом равного учёта всех взглядов является принцип подчинения меньшинства воле большинства. На практике реализация этого принципа сталкивается с ситуациями, нарушающими транзитивность, когда предпочтительность А по отношению к Б, а Б по отношению к В, не означает, что А более предпочтительно, чем В (см. Теорема Эрроу). Чтобы избежать подобных ситуаций, приходится вводить ограничения на спектр допустимых предпочтений для данного процесса принятия решения. Некоторые политологи полагают, что в процессе обсуждения граждане приходят к взаимопониманию и структурируют свои предпочтения в согласии с транзитивностью.

На практике в современных либеральных демократиях граждане делают выбор из политических альтернатив напрямую только на референдумах. Обычно принятием политических решений занимаются выборные должностные лица. Избирательная система определяет, каким образом предпочтения отдельных людей определяют состав представительных органов. Эта система способна обеспечивать более точное соответствие результата спектру общественных взглядов и может лучше защищать меньшинство от диктатуры большинства (например, понижая мотивацию большинства принимать участие в выборах).

Социальный плюрализм

См. также: Политический плюрализм, Корпоративизм и Коммунитаризм

Во многих реализациях демократии, многообразие общественных организаций, включая неформальные группы и организованные политические партии, считается важным социальным институтом, обеспечивающим открытую конкуренцию различных политических взглядов. В современных представительных системах, партии отбирают кандидатов на выборы в органы власти, мобилизуют избирателей и организуют поддержку исполнительной власти либо оппозицию ей. В некоторых странах защиту интересов основных социальных групп (рабочих, фермеров, бизнеса) осуществляют независимые от государства крупные общественные корпорации.

В то же время широко распространено мнение, что демократия требует сплочённости общества в достаточно однородную нацию с высокой степенью консенсуса относительно базовых ценностей. При полиархии особенно важно согласие элит по вопросам норм и правил политического поведения. Более того, ряд мыслителей (включая Гоббса, Монтескьё и Мэдисона) полагали, что сильные фракции представляют угрозу для демократии. Во-первых, есть опасность, что фракции будут продвигать интересы одних в ущерб другим и даже в ущерб общему благу. Возможными последствиями этого могут стать эскалация конфликтов или диктатура большинства. Во-вторых, раздробленность власти несёт в себе риск для стабильности политической системы в целом. Сегодня для нейтрализации подобных рисков используются различные механизмы противовесов и сдержек. Особую роль среди них играет защита фундаментальных прав человека.

Однако ряд проблем по-прежнему требует решения. Например, граждане, имеющие доступ к организациям и их ресурсам, обладают преимуществом для защиты своих интересов, что приводит к политическому неравенству. Организации могут преувеличивать определённые ценности и вносить искажения в гражданское сознание своих членов. Они могут фокусировать чрезмерное внимание избирателей на решениях, дающих лишь кратковременную выгоду небольшой группе. Они также могут брать на себя функции государства, выводя эти функции из-под контроля народа и его представителей. Рост влияния общественных корпораций может приводить к тому, что политические решения принимаются не на основе демократического процесса, а по результатам переговоров между этими корпорациями и властью.

Диктатура большинства

Важной проблемой теории демократии является вопрос, как избежать диктатуры большинства. Даже если решение в равной степени учитывает всеобщие предпочтения, отражающие взгляды информированных людей, такое решение может иметь неприемлемые с моральной или правовой точки зрения последствия для какой-то части населения. Особоую озабоченность вызывает право собственности, поскольку у относительно менее богатого большинства есть соблазн посягательств на собственность более богатого меньшинства.

Существуют ситуации, когда по определённым вопросам общество оказывается поделённым на два чётких лагеря. В этих случаях возникает риск появления постоянного меньшинства, которое всегда проигрывает на голосованиях. Такое положение несколько отлично от диктатуры большинства, потому что большинство может и соблюдать права меньшинства и, более того, стараться хорошо с ним обращаться. Однако постоянное меньшинство может иметь собственные интересы и представления об общественных нормах, которые оно не в состоянии материализовать на уровне политики. Согласно Томасу Кристиано, постоянные меньшинства являются жертвами неравенства среди участников демократического процесса, что лишает органы власти морального права выносить решения, затрагивающие интересы этого меньшинства.

Для защиты меньшинства, прежде всего, следует наделить его избирательным правом, хотя это само по себе не обеспечивает перевеса в числе голосов. Во-вторых, следует производить разумную фильтрацию предпочтений масс, направляя процесс обсуждения в конструктивное и лишённое эмоций русло. В-третьих, принятие определённых мер может требовать, чтобы «за» проголосовали не только 50 % участников плюс один голос, а более высокий процент. Здесь, однако, следует учитывать риск негативных последствий от нежелательного сохранения существующего положения вещей. В-четвёртых, можно специально оговорить, чтобы вынесенные большинством голосов постановления, которые затрагивают определённые (конституционные) права, пересматривались независимыми судами. Следует иметь в виду, что такой подход сужает сферу действия демократических институтов, таких как референдумы и представительные органы власти. В-пятых, децентрализация правительства и конституционно гарантированная автономия региональных органов власти способствует защите местных интересов. В-шестых, в некоторых выборных системах (например, пропорциональной) меньшинство более полно представлено, чем в других.

Более общим является вопрос, когда правящая партия может проводить самостоятельную политику и когда власть должна стремиться к согласию сторон с различными взглядами. Сторонники консенсуса полагают, что он способствует более широкой общественной поддержке правительственной политики, а также повышает легитимность и ценность демократии. Критики считают, что модель консенсуса позволяет меньшинству налагать вето на неудобные для них решения и тормозит процессы формирования правительства и принятия законов.

Избирательная система

Предметом споров является вопрос о наилучшей для демократического общества системе выборов в законодательные органы власти. В соответствии с простейшей классификацией, избирательные системы бывают мажоритарными, пропорциональными и групповыми, хотя на практике также распространены смешанные варианты.

При мажоритарной системе территория разбивается на округа с примерно одинаковой численностью населения. Каждый округ выбирает одного представителя. В пропорциональной системе места в представительном органе распределяются пропорционально числу голосов, отданных за партии на всей территории. В групповой системе определённые группы населения (по этнической принадлежности, роду занятий, классовому признаку и т. д.) напрямую выдвигают своих депутатов согласно заранее обговоренной квоте.

Мажоритарная система стимулирует формирование двухпартийной системы и поэтому, с точки зрения её сторонников, более стабильна, чем другие формы. Каждая из двух партий представляет собой широкую коалицию различных групп и поощряет поиск компромисса. Партии стремятся заручиться поддержкой типичного избирателя для своего профиля, отсюда тенденция избегать радикальных элементов в программах. Поэтому мажоритарная система особенно популярна в обществах, которые считают умеренность и компромисс важными демократическими ценностями. Критики этой системы обращают внимание на то, что она склонна игнорировать интересы меньшинств, которые нередко вынуждены частично жертовать своей индивидуальностью, чтобы быть услышанными. В выборных органах меньшинства оказываются представленными меньше, чем в обществе, причём здесь важную роль играет расположение границ между избирательными округами. Кроме того, заручиться поддержкой большого и разнородного сектора населения часто легче всего путём смутных и не имеющих реальной значимости призывов к гражданам. В результате, политики публично обсуждают поверхностные или эмоциональные вопросы, в то время как реальными проблемами они занимаются кулуарно.

В пропрорциональной системе представители различных групп населения получают места в представительном органе власте пропроционально выбору граждан. От партий требуется ясность программ. Меньшинства также могут позволить себе более отчётливо выражать свои взгляды. Поэтому пропорциональная система наиболее популярна среди тех, кто ценит равенство как моральный фундамент демократии. Распространённым предметом критики этой системы является её нестабильность. Согласно критикам, она поощряет разделение общества на противостоящие лагеря по партийным предпочтениям. Борьба за власть идёт непрерывно, партии не склонны к компромиссу, коалиции быстро распадаются. Сочетание пропорциональной системы с президентской республикой производит популистских лидеров и множество выстроенных под них партий.

Сторонники групповой системы полагают, что она лучше обеспечивает представительство для исторически непопулярных групп среди населения, которые часто плохо организованы и опасаются открыто выражать свои взгляды. Кроме того, даже выбрав своих представителей в законодательный орган, таким меньшинствам непросто отстаивать свои интересы, поэтому для них должны быть зарезервированы дополнительные места. Критики этого аргумента считают, что подобный подход лишает систему гибкости, так как приводит к смещению акцентов в политике к одному и тому же кругу вопросов, даже если большинство граждан считает эти вопросы несущественными.

Переход к демократии и её устойчивость

Исследования процессов перехода к демократии фокусируются на периоде, когда страна учреждает состязательные выборы всех главных должностных лиц государства с массовым участием граждан. При этом акцент делается на процедурах, которые регулируют доступ к власти и обеспечивают подотчётность политических элит, — исторически подобный подход к изучению демократии практиковал Шумпетер, и в послевоенные годы он не пользовался популярностью, однако начиная с середины 1980-х он стал предметом растущего внимания в академической среде. Основные цели исследований состоят в определении причин демократических реформ и критериев успеха.

Сравнительный анализ политических процессов в мире показывает, что переход к демократии в каждом случае имеет яркие индивидуальные черты и во многом зависит от предшествующей недемократической истории страны, власти и стратегии элит и масс, а также источника стремления к реформам. Националистические движения в одних случаях способствуют демократическим переменам, но в других препятствуют формированию коалиций. Хотя данная область относительно молодая и испытывает трудности как с теорией, так и с эмпирическими данными, исследователям удалось сделать важное обобщение. Оно состоит в том, что процессы упадка или распада государства (как единственного источника легитимного применения силы) сказываются на перспективах демократизации негативно.

Ряд политологов считает, что предпосылками успешной демократии являются развитая индустрия, значительный размер среднего класса и высокая грамотность населения. Существует распространённый аргумент, что рост материального благополучия делает людей менее восприимчивыми к призывам авторитарных демагогов, обещающих простые и быстрые решения экономических проблем, и что это повышает шансы на выживание для новообразованных демократических институтов. Однако согласно исследованиям, уровень экономического развития сам по себе не позволяет предсказать, встанет ли страна на путь демократии, и будет ли демократизация успешной.

По мнению Роберта Даля, децентрализация экономики повышает устойчивость демократии. Во-первых, снижается власть отдельных чиновников, в том числе, высших должностных лиц. Наоборот, чрезмерное государственное регулирование экономики влечёт за собой мастшабную коррупцию. Во-вторых, переходу к рыночной экономике сопутствуют развитие правового государства, улучшение доступа к информации, повышение мобильности населения и рост численности среднего класса. Эти явления также способствуют усилению спроса на демократию. Даль также полагает, что вероятность утверждения в стране институтов полиархии более высока, если средства насильственного принуждения в ней рассредоточены, если в ней существует социальный плюрализм, если страна не разделена на выраженные субкультуры или в ней существуют механизмы урегулирования межкультурных конфликтов, если убеждения политически активной части граждан подкрепляют институты полиархии и если она не подвергается военной интервенции.

Однако Даль обращает внимание на трудности, возникающие на пути к демократии. Экономические проблемы включают бедность, безработицу, значительное неравенство в доходах и распределении капитала, инфляцию и рецессию. В экономически отсталых странах средний класс и хорошо образованный слой обычно малочисленны. В политической культуре часто отводится низкий приоритет ценностям, которые придают устойчивость демократическим институтам во время кризиса. Во многих странах нет эффективной правовой системы, что оставляет нормы демократического общества без защиты и создаёт почву для злоупотреблений со стороны исполнительной власти, политических элит и криминальных группировок. В некоторых странах избранные представители не определяют всю политику правительства, и существенную роль играют организации и частные лица, которые не подотчётны никаким выборным органам.

Строительство демократии, когда население поделено на противостоящие региональные, этнические, расовые или религиозные группы, особенно трудно. Хотя авторитаризм в таких условиях часто связан с доминированием одних групп за счёт остальных, форсированное внедрение демократии может повлечь за собой глубокие конфликты, распад страны и войны. В то же время успешное решение этой проблемы, основанное на компромиссе и общих ценностях, в конечном итоге приводит к стабильным системам, которым политический плюрализм придаёт гибкость и сбалансированность (например, Индия или США).

Демократизация сама по себе не влечёт за собой политический либерализм. Избранное правительство может узурпировать власть, принадлежащую другим ветвям власти, местным органам самоуправления или неправительственным организациям. Оно может стремиться к сильному государству за счёт подавления оппозиции, а не за счёт строительства коалиций. Если такое правительство проводит экономическую либерализацию, пренебрегая законодательными рамками и не гарантируя право собственности, результат оказывается далёким от идеала либеральной демократии.

По мнению историка Тимоти Тилтона, демократизация была успешной в тех странах, где аристократия оказывала сдерживающее воздействие на монархию, где ослабление поместного дворянства и рост буржуазии привели к распространению либеральных ценностей и где не возник реакционный союз дворянства и буржуазии против рабочих и крестьян.

Также существует мнение, что либеральная демократия более устойчива, когда в государстве период авторитарного режима был краток, а демократические традиции, обычаи и институты имеют богатую историю. Страны с длительной историей автократии и слабым распространения доверия между людьми легко могут вернуться к автократическим режимам даже при формально демократическом устройстве государственной власти.

В то же время широкая поддержка демократии и негативное отношение к автократии сами по себе слабо связаны с устойчивостью демократических институтов. Более важную роль играют межличностное доверие, терпимость по отношению к непопулярным группам, поддержка гражданских свобод и политическая активность. Однако элиты могут вносить существенные коррективы, либо подавляя устремления масс, либо наоборот ускоряя темпы демократизации. Устойчивости текущего режима также способствует ощущение экономического благополучия.

Сеймур Мартин Липсет провёл анализ, почему для устойчивости демократии необходимо доверие между гражданами. Согласно его теории, некоторые участники политического процесса могут извлечь выгоду, нарушив демократические правила, что создаёт стимул для остальных участников поступить аналогично. Для поддержки доверия необходима легитимность демократической системы. Легитимность также позволяет государству (и даже обязывает его) применять силу для защиты существующих правил.

По мнению Джона Хигли, либеральная демократия является творением консенсуально объединённых политических элит. Эти элиты немногочисленны, и в их состав могут входить высшие чиновники, главы политических партий, управляющие частных фирм, военное начальство, руководство средств массовой информации и др. Переход и устойчивость демократии требуют согласия среди элит по вопросам норм и правил политического поведения, а также соблюдения этих норм при принятии политических решений. В то же время среди этих элит не должно быть полного единства идеологических или религиозных воззрений, чтобы в стране существовала политическая конкуренция.

Измерение уровня демократии

Идеальная демократия трудно поддаётся измерению. На практике в сравнительной политиологии и социологии используются приближения и модели, как например, полиархия. При этом в методике измерения уровня демократии выделяются два направления. Первое стремится использовать объективные параметры: явку на выборах, состав законодательных органов, обеспечение избирательного права. Второе опирается на экспертные оценки честности выборов, свободы выражения взглядов, доступности и защищённости альтернативных источников информации,ограничений на деятельность политических организаций и т. д.

В 1972 году Рэймонд Гэстил разработал методику опроса экспертов для измерения уровня либеральной демократии. Методика Гэстила легла в основу ежегодных отчётов «Свобода в мире» организации «Freedom House». Этот отчёт содержит раздельные оценки состояния политических и гражданских прав, с целью измеренить уровень как политической демократии, так и правового государства. Методика другого политолога, Леонарда Сассмена, используется для составления отчета «Свобода прессы», также издаваемого «Freedom House». Артур Бэнкс разработал свой метод расчёта уровня демократии, основанный на анализе законодательной власти, и его индикатор включён в базу данных «Cross-National Time-Series Data Archive».

В 1974 году Тед Роберт Герр разработал классификацию форм правления «Polity». Проект в своём развитии прошёл четыре стадии и по-прежнему ежегодно публикует отчёт об уровене демократии по странам мира.

Начиная с 2007 года, журнал «Economist» ежегодно публикует индекс демократии.

В 2010 году группа швейцарских и немецких исследователей приступила к публикации «Democracy Barometer». Индекс стремится охватить различные теоретические концепции, в особенности идеи либеральной и партисипативной демократии. Модель исходит из того, что демократия является системой управления, которая стремится установить баланс между нормативными ценностями свободы и равенства.

Публикуемый немецким проектом Bertelsmann Stiftung с 2003 года индекс трансформации (англ.  Bertelsmann Stiftung’s Transformation Index) оценивает ряд параметров в развивающихся странах и странах переходного периода. Одной из характеристик является статус политической трансформации, который представляет собой качество демократии. Этот параметр определяется 18 индикаторами, измеряющими государственность, политическое участие, верховенство права, стабильность демократических институтов, политическую и социальную интеграцию. При этом для того, чтобы страна не считалась автократией, необходимо, чтобы шесть индикаторов имели значения, превышающие пороговые: свободные и честные выборы, наличие реальной власти у выборных лиц, свобода собраний и ассоциаций, свобода слова, разделение властей, гражданские права. Аналогичным рейтингом для развитых стран (ОБСЕ) является индикатор устойчивого управления, который публикуется с 2009 года.

Свои индексы демократии также составляли Тату Ванханен и Хосе Антонио Чейбуб (из Иллинойского университета в Урбана-Шампейн).

Критики методик, основанных на субъективных оценках, обращают внимание на их недостатки. Эксперты могут исходить из неточных сведений о политической ситуации в стране. Они субъективно определяют, какая информация существена для рейтинга, а какая нет. (Например, если страна запрещает политическую деятельность «экстремистов», является ли это серьёзным нарушением прав человека или следует учитывать число сторонников таких групп). Они могут учитывать факторы, которые лишь опосредованно связаны с демократией. Они также могут по-разному проводить измерения или иметь различные шкалы оценок. Анализ показывает, что отчёты по методике Гэстила до 1989 года несколько занижали рейтинг коммунистических режимов и молодых стран и при этом несколько завышали рейтинг традиционных монархий и христианских стран. Отчёты по методике Бэнкса за тот же период имели обратную тенденцию.

Литература

• Гуггенбергер Б. [www.polisportal.ru/index.php?page_id=51&id=204 Теория демократии] // Полис. 1991. № 4.
• Даль Р. Демократия и её критики / Пер. с англ. под ред. Ильина М. В. — М.: РОССПЭН, 2003. ISBN 5-8243-0383-5.
• Даль Р., Чейбуб Х. А., Шапиро И. Теория и практика демократии. Избранные тексты / Пер. под ред. Иноземцева В.Л., Капустиной Б.Г. М.: Ладомир, 2006. ISBN 5-86218-396-5
• [www.memo.ru/about/biblio/demokratiya/index.htm Демократия] / Под ред. С. В. Сироткина. М.: Звенья, 2001. ISBN 5-7870-0050-1
• [www.politology.vuzlib.net/book_o121.html Демократия: государство и общество] / Н. В. Давлетшина, Б. Б. Кимлика, Р. Дж. Кларк, Д. У. Рэй. Уч. пособие. М.: Ин-т педагогических систем, 1995.
• Дьюи Дж. Демократия и образование / Пер. с англ. — Москва: Педагогика-пресс, 2000.
• Парето, В. Трансформация демократии / Пер. с итал. Юсима М. — М.: Территория будущего, 2011. ISBN 978-5-91129-062-7
• Ролз Дж. [ethicscenter.ru/biblio/b1.html Теория справедливости] (недоступная ссылка с 26-05-2013 (3981 день) — история, копия). Новосибирск: Изд-во НГУ, 1995.
• Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Пер. с нем. под ред. Д. В. Скляднева. — СПб.: Наука, 2000. — ISBN 5-02-026810-0
• Шапиро И. Переосмысливая теорию демократии в свете современной политики // Полис. 2001. № 3-5.
• Шмиттер Ф. К. [www.ruthenia.ru/logos/number/42/10.pdf Будущее демократии: можно ли рассматривать его через призму масштаба?] // Логос. 2004. № 2.
• Шмиттер Ф. К. [old.russ.ru/antolog/predely/1/dem2-2.htm Угрозы и дилеммы демократии] // Век ХХ и мир. 1994.

См. также

• Демократия
• Информационная теория демократии
• Консоциональная демократия
• Плебисцитарная демократия
• Полиархия
• Политический плюрализм

Ссылки

• Баранов Н. А. [nicbar.narod.ru/democraty.htm Трансформации современной демократии: Учебное пособие]. СПб.: Балт. гос. техн. ун-т, 2006.
• Грачев М. Н., Мадатов А. С. Демократия: методология исследования, анализ перспектив. М.: АЛКИГАММА, 2004. ISBN 5-93992-016-0. [grachev62.narod.ru/gm/chapt03.htm Гл. 3. Основные теоретические модели демократии.]
• Линц Х. Дж. [old.russ.ru/antolog/predely/2-3/dem31.htm Достоинства парламентаризма] // Век XX и мир. Пределы власти. № 2-3, 1997.
• [www.databanksinternational.com/ Cross-National Time-Series Data Archive] (англ.) — архив с данными по странам мира, включающими уровень демократии
• [www.democracybarometer.org/ Democracy Barometer] (англ.) — проект, отслеживающий изменение уровеня демократии в ряде стран
• [www.eiu.com/ Economist Intelligence Unit] (англ.) — аналитический отдел журнала Economist, публикующий индекс демократии
• [www.systemicpeace.org/polity/polity4.htm Polity IV] (англ.) — проект, ставящий целью классификацию стран по формам правления
• [www.bti-project.org/index/ Bertelsmann Stiftung’s Transformation Index] (англ.) — проект, изучающий ряд параметров, включая качество демократии, в странах переходного периода
• [www.sgi-network.org/2014/Democracy/Quality_of_Democracy Sustainable Governance Indicators] (англ.) — проект Bertelsmann Stiftung, фокусирующий своё внимание на странах ОБСЕ
• Барбашин М. Ю. [www.isras.ru/publ.html?id=2902 Институциональная демократия и социальные дилеммы: опыт постсоветских трансформаций.] Saarbrucken, Germany: LAP Lambert Academic Publishing, 2011. 168 c.

Отрывок, характеризующий Теория демократии

– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.